Из коллекции | Имена Он родился в Ялте, жил в Санкт-Петербурге, но был настоящим москвичом - не только по прекрасному знанию Первопрестольной, но и по паспорту. Григорий Георгиевич Москвич (1860-1942) - человек, открывший для россиян жанр путеводителя, был заядлым путешественником, краеведом, издателем и едва ли не первым туроператором: не ограничиваясь составлением путеводителей по России, он организовывал для всех желающих туры на теплоходах, поездах и даже автомобилях. Редкая фамилия Москвич не была псевдонимом, а перешла к нему от отца, державшего торговую лавку. Григорий Георгиевич с юности много времени проводил в путешествиях, а в 1888 году решил основать собственное издательство, специализирующееся на выпуске путеводителей: повсеместное распространение пароходов и железной дороги во второй половине XIX века сделали дальние поездки доступными для широких слоев россиян, повсеместно стали появляться курорты, и спрос на издаваемые Москвичом путеводители был как никогда высок. Тем более, что в них Григорий Георгиевич не ограничивался лишь живописанием природы и исторических достопримечательностей, но и давал массу важных для путешественников полезных сведений, например, о расписании движения поездов и пароходов, стоимости билетов и местных гостиниц, расположении магазинов и рынков, медицинских учреждениях и частных врачах, о примечательной местной продукции, которую следует попробовать в ресторанах или купить. За свои почти 40 лет работы Григорий Москвич выпустил 14 путеводителей по различным местам и городам Российской империи. Все его путеводители – по Крыму, Кавказу, Волге, Варшаве, Одессе, Финляндии, Санкт-Петербургу, Кавказским минеральным водам – представляли собой удобные книжечки красного цвета, легко помещавшиеся в карман, как и Путеводитель по Москве 1911 года, представленный в коллекции "Маленьких историй". Эти справочники выдержали 223 издания общим тиражом 825 тысяч экземпляров. Каждому из них Москвич давал эпиграф: «Знание своего Отечества необходимо каждому, желающему с пользой для него трудиться». В 1927 году Григорий Москвич вернулся в Ялту, а в 1942 году погиб в созданном там нацистами еврейском гетто.

Из коллекции | Куриозный фонарь Перед вами - редкий экземпляр “Волшебной лампы” (Laterna Magica) или, как его называли в России, "куриозного фонаря" – одного из первых в мире серийных диапроекторов и пластинок к нему, выпущенного в 1866 году Фабрикой Оптических и механических товаров Эрнста Планка (Ernst Plank Fabrik Optischer und Mechanischer Waren) из г.Нюрнберга (Германия). Фабрика Планка считалась лидером по производству технологических игрушек того времени – диапроекторов, паровых машин, оптических приборов – именно благодаря ей Нюрнберг во второй половине XIX века стал вторым по величине центром игрушек в Европе. Изделия Эрнста Планка отличались изысканным дизайном, использованием отличных материалов и высочайшим качеством, благодаря которому многие из них исправно работают до сих пор. В состав набора из коллекции “Маленьких историй” входит собственно диапроектор, керосиновая лампа к нему, набор слайдов, а также оригинальная упаковочная коробка с эмблемой. Как ни странно, диапроекторы и фильмы к ним появились не только раньше кинематографа, но даже задолго до изобретения фотографии - аж в XVII веке. В 1646 году монах-иезуит Афанасий Кирхер описал «волшебный фонарь» в своей книге «Магическое искусство света и тени». Доподлинно не известно, был ли сам Кирхер изобретателем этого прибора или только дал его описание. Есть версия, что изобретателем его мог стать голландский физик Христиан Гюйгенс, а Кирхер лишь популяризировал и усовершенствовал его. Впрочем, принцип действия "волшебного фонаря" или диапроектора остается неизменным: картинки через специальную оптико-механическую цепь, позволяющую увеличивать и перемешать изображение, проецируются на какую-либо светлую поверхность. В качестве источника света сначала использовали свечу, затем её заменил масляный фонарь. Рисунки наносили на кусочки прозрачной слюды, позже стали использовать стекло. В XVIII веке «Волшебный фонарь» был одним из самых популярных домашних развлечений . Известно, что Вольтер обожал развлекать гостей собственноручно нарисованными картинками, причем чаще всего он показывал сюжеты о своих политических противниках. Одна из современниц великого мыслителя упоминала, что Вольтер постоянно ходил с обожженными пальцами — по рассеянности он нередко опрокидывал себе на руку лампу «волшебного фонаря», когда поправлял фитиль. Россия не была исключением — здесь «волшебный фонарь» был также весьма распространен в богатых домах. Еще в 1756 году газета «Санкт-Петербургские ведомости» писала, что на Васильевском острове устраиваются платные сеансы просмотра «волшебного фонаря»: «У трактирщика Карла Цедера можно видеть куриозный фонарь, который охотникам показывать будет ежедневно по вечерам с начала до исходу 9 часа, а за смотрение сего фонаря каждая персона платить имеет по 10 копеек… охотникам объявляется, что оный фонарь продан быть имеет”. Таким образом, к концу XIX века диафильм уже занял прочное место в жизни людей. Когда ученые изобрели сплошную фотопленку с желатиновым покрытием, стало возможным устраивать массовые показы — чаще в развлекательных, реже в просветительских целях. В то время эти сеансы назывались «туманными картинами», а сам сеанс заключался в том, что ведущий менял на экране картинки, а кто-нибудь сопровождал показ комментарием или чтением вслух. Позже, уже перед самой революцией, стали выпускать диафильмы со специальными брошюрами с «разъяснительным» покадровым текстом. Собственно, и сами слова «диафильм» и «диапроектор» (приставка «диа» означает «сплошной, от начала до конца») появились примерно в то время. После революции и гражданской войны практику применения диапроекторов постепенно возродили. Появление диапроекторов было связано с необходимостью нести пропаганду в самые отдаленные уголки страны. Неслучайно первый советский диапроектор назывался «Избач» – так именовалась должность руководителя «красной избы» или «избы-читальни», основного культурного учреждения в глухих деревнях.

#СтоялТамДом Мечта летит на мост Кузнецкий, Как только пробил пятый час. Там - царь девичих идеалов - В высоких ботиках Качалов Проходит у дверей Ралле И отражается в стекле Изысканного магазина, Откуда льётся аромат. Здесь сделала мне шах и мат Твоя прелестная кузина, И пусть мой прах сгниёт в земле - Душа летит к дверям Ралле... С.М.Соловьёв На этом снимке начала XX века - тот самый магазин Товарищества высшей парфюмерии А.Ралле в пассаже Солодовникова что на Кузнецком мосту (располагался на месте нового здания ЦУМа). На другом снимке - страница стихотворного сборника "Цветник царевны", выпущенного в 1913 году поэтом Сергеем Михайловичем Соловьёвым - внуком и полным тёзкой знаменитого историка, племянником не менее знаменитого философа и дальним родственником А.Блока. Через пять лет после выхода этих стихов фабрика А.Ралле будет переименована большевиками в "Государственную мыловарню №4 треста "Жиркость" (ныне фабрика «Cвобода»), а её главный парфюмер Эрнест Бо в эмиграции создаст аромат, ныне известный как CHANEL ШАНЕЛЬ №5 . Поэт Сергей Михайлович Соловьёв в том же году, когда вышел его сборник стихов, окончит Московский университет и примет священный сан, а позже перейдет в редкую для Россию общину католиков восточного обряда. Почти 20 лет спустя, в 1931 году, С.М.Соловьёв будет арестован, во время следствия психически заболеет и десять лет спустя умрет в клинике для душевнобольных в Казани. А в 1941 году во время бомбёжки будет разрушен и бывший пассаж Солодовникова, и в течение долгих лет на этом месте будет сквер, позже застроенный новым зданием ЦУМа... #ИсторияМосквы #Парфюмерия #ФабрикаСвобода #ЦУМ #РоссийскаяИмперия #ИзКниг

#ДобраяМосква Нам уже никогда доподлинно не узнать, кем же была московская мещанка Мария Михайловна Нестерова, которая в 1893 году, менее чем за год до своей кончины, решила передать на благотворительность принадлежавший ей земельный участок с домиком на Щипке в Москве. Годы её жизни и некоторые другие обстоятельства указывают на то, что дарительница могла быть не кем иным как матерью известного художника Михаила Васильевича Нестерова, в 1874 году отправившегося из родной Уфы покорять техническое училище в Москве, однако не выдержавшего экзамены и избравшего себе стезю живописца. Впрочем, это лишь смелое предположение, зато доподлинно известно другое: решение о передаче земли и дома на богоугодное дело принималось Марией Михайловной ответственно, и она даже советовалась на эту тему со своим душеприказчиком - присяжным поверенным Московской судебной палаты Петром Александровичем Вышеславцевым, отцом будущего русского философа, богослова и попутно эмигранта-антисоветчика Бориса Петровича Вышеславцева. Не сильно доверяя всевозможным фондам и товариществам вспоможения, Мария Михайловна поставила условие - в подаренном ею доме должен непременно располагаться приют для детей. В том же 1893 году было составлено завещание, в котором дом с участком отписывались в пользу "Общества попечения о неимущих и нуждающихся в защите детях в Москве", созданного ещё в 1876 году по инициативе князя Михаила Ивановича Хилкова (действительного статского советника и будущего министра путей сообщения Российской империи). А ещё год спустя, после смерти дарительницы, на принадлежавшем и переданном ею участке началось строительство небольшого двухэтажного дома будущего приюта на 50 человек с большим задним двором и участком. Благо, вместе с недвижимостью щедрая Мария Михайловна завещала обществу 32000 рублей капитала. Целое состояние по тем временам! До этого денег у "Общества попечения о неимущих и нуждающихся в защите детях в Москве" было не так много, а потому появление собственного приюта стало важнейшим событием в его жизни. Если до того Общество и его подопечные ютились где придётся - на частных квартирах, подмосковных дачах и даже некоторое время в церкви Петра и Павла на Новой Басманной, то теперь его участники направили петицию Великой княгине Елисавете Феодоровне (супруге Великого князя Сергея Александровича Романова), и та милостиво взяла Общество под своё покровительство, а 20 декабря 1895 года даже приняла участие в торжественном освящении и открытии нового здания приюта на Щипке, построенного на бывшем участке Нестеровой. О здании этом в отчёте Общества было написано так: "По внутренним качествам дом может удовлетворить самому строгому требованию. В верхнем этаже больших размеров рекреационный зал и рядом с ним гардеробная комната, отделяемые большим, во всю длину здания, коридором от помещающихся по противоположную сторону большой рабочей комнаты, двух классных и приемной. Размеры комнат, количество света и, в особенности, благодаря высоким потолкам и хорошей вентиляціи, обилие воздуха, как в этом этаже, так и в нижнем, не оставляют желать ничего лучшего. Верхний этаж, таким образом, представляет собою как бы школьную часть приюта. В нижнем же этаже находятся спальня, состоящая из двух больших комнат, помещения для надзирательницы приюта и учительницы. Кроме того, имеется обширная столовая, а также больничка для детей со всеми принадлежностями для первоначальной помощи при легких заболеваниях. При этом имеется также удобное помещение для прислуги приюта, склады для дров, погреб для хранения провизии, а во дворе устроена отдельная прачечная. В числе прочих удобстве можно указать на проведенную воду и на имеющийся при доме не большой, но тенистый сад". Надо заметить, что приюту Марии Михайловны повезло. С момента своего основания и до наших дней здесь звучат детские голоса. И хотя справа и слева к зданию примкнули жилые дома, само оно продолжает нести своё доброе дело - до недавнего времени в нём располагался детский сад №841, а теперь - дошкольное отделение школы №627, по сути, тот же детский сад. А вот дореволюционных фотографий Нестеровского приюта в открытых источниках встретить трудно, поэтому мы решили сами восполнить этот пробел и опубликовать три редких снимка, датируемых предположительно 1895-1900 годами, то есть первыми годами работы приюта. Это снимки самого здания приюта, групповое фото первых воспитанников на фоне траурного портрета Александра III (умер в 1894 году) и спальной комнаты с кроватями. С расстояния наших дней, глядя на лица первых воспитанников приюта, трудно не процитировать трогательное стихотворение, взятое нами с сайта нынешней школы №627, располагающейся в тех же исторических стенах: В Москве на улице «Щипок» Стоит старинный теремок Ему уже почти два века А он и строен и высок. Его в старинные года Приютом детским называли По всей Москве сирот-детей В приют тот собирали <...> Наш дом 12 крепкий, теплый, И в нем с утра полно ребят, Внутри идет, кипит работа, Живет и дышит Детский сад Пускай мелькают лица, годы Но для детей дом стал своим, И, приютив сирот однажды, Для очень многих стал родным. #СтоялТамДом #МосковскиеЗаписки #РоссийскаяИмперия

#ИзКниг «Власть, правительство, война, закон, наказание и тысяча других вещей не имели соответствующих терминов на языке гуигнгнмов». 5 ноября 1715 года Гулливер, герой романа Джонатана Свифта, завершил свое последнее плавание, вернувшись, наконец, на родину из страны гуигнгнмов - расы разумных добрых лошадей, сумевших построить гуманное общество, не знавшее войн, лжи, подлости и измены. Первоначально, попав в страну обитания гуигнгнмов, Гуллиевр долго пытался найти хозяина этих удивительных лошадей, пока не понял, что животные живут самостоятельно согласно собственным мудрым и гуманным законам. При этом самого Гулливера обитатели гуигнгнмы сочли одним из "еху" - злобных человекообразных приматов, которые выполняли у гуигнгнмов тяжелую работу. В результате Гулливеру не без некоторого сожаления пришлось покинуть эту удивительную сказочную страну, управлявшуюся столь разумными и гуманными законами. #Цитаты #Литература #Даты #Классика #Гулливер

#ИМЕНА Это, вне всякого сомнения, был самый настоящий бунт. Слыханное ли дело - вчерашний камергер Ее Императорского Величества, далеко не последний человек при Дворе, генерал-поручик Петр Федорович Балк-Полев взял за обыкновение щеголять по Москве в круглой шляпе и либеральном платье французского кроя, запрещенных специальным указом нового императора Павла I. Более того, Балк-Полев едва не набил морду московскому обер-полицмейстеру заслуженному боевому генералу Фёдору Эртелю, пытавшемуся прилюдно сорвать с наглеца преступную шляпу. Это была явная фронда и угроза общественному спокойствию, в результате чего против Балка-Полева было возбуждено уголовное дело, и в 1797 году он был лишен чинов и наград и отправлен в ссылку в свое имение во Владимирской области. Справедливости ради надо сказать, что Балку-Полеву было отчего сердиться на императора. Наследник старинного рода, блестяще образованный, свободно владевший 10 языками, Пётр Балк-Полев получил ключи камергера от Екатерины Великой в неполные 18 лет, после того, как в 15 лет остался сиротой. Кстати, за 20 лет до этого отец Балка-Полева также был пожалован Екатериной титулом камергера, так что к этому семейству вполне можно отнести строчки из комедии "Горе от ума" А.С.Грибоедова: «Покойник был почтенный камергер. С ключом и сыну ключ умел доставить». Однако с восшествием на престол Павла I судьба Балка-Полева дала трещину. Новый император затеял большую придворную чистку, уволив 14 из 26 камергеров, в том числе и Балка-Полева. Тогда же Павел издал ряд довольно абсурдных запретов, призванных пресечь подражание европейским, прежде всего, французским порядкам с их явным уклоном в вольнодумство. Под запрет попали не только книги и ноты на иностранных языках, но и вальс как символ распущенности, а также бакенбарды, панталоны, фраки, жилеты, высокие цилиндры и круглые шляпы. Вот как раз в такой шляпе “якобинского” покроя и щеголял по улицам Первопрестольной Петр Федорович, публично демонстрируя свое пренебрежительное отношение к запретам императора-самодура. Впрочем, Павел I был отходчив. В нашей коллекции есть интересный документ: лаконичное распоряжение для Придворной конторы от 10 июня 1800 года, собственноручно написанное императором и гласящее: «Отставленного камергера Балка-Полева всемилостивейше повелеваем принять по прежнему в службу при дворе НАШЕМ». А в июле того же года Петр Балк-Полев стал одним из четырех оставшихся при императоре камердинеров. Почему Павел I внезапно сменил гнев на милость, неизвестно. После восшествия на престол Александра I карьера Балка-Полева достигла и вовсе невиданных высот. Помимо звания камергера, он получил титул тайного советника, а весной 1815 года был назначен послом России в Португалии. Кстати, во многих справочниках и сегодня можно прочесть, будто Балк-Полев был первым российским послом в Бразилии, но это не так. Просто с 1807 года резиденция посольства России в Португалии вынужденно располагалась в Рио-де-Жанейро, куда от Наполеона бежал будущий король Португалии Жуан VI. Впрочем, новые назначения никак не повлияли на вольнодумство Балка-Полева. Он водил дружбу с декабристами, а будучи послом отправлял на родину сочинения опального бразильского поэта Томаса Антониу Гонзага, осужденного на пожизненное заключение за участие в антиправительственном заговоре. Считается, что стихотворение «С португальского» Александра Пушкина было как раз вольным переводом одной из элегий Гонзага. Можно вспомнить также загадочное путешествие в Бразилию в 1822-1824 году декабриста Дмитрия Завалишина, после которого его младший брат Ипполит доложил Николаю I о том, будто бы в Бразилии Дмитрий собирал крупные суммы денег на бунт в России. Так или иначе, после событий на Сенатской площади в декабре 1825 года Балк-Полев был вызван в Петербург к императору для объяснений. Разговор завершился резко: Балк-Полев обвинил ииператора в нищенском содержании зарубежных посольств, бросил тому под ноги скомканные квитанции и покинул дворец. А заодно и придворную службу. Остаток своих дней Петр Балк-Полев проживл в Москве, где водил дружбу с Пушкиным и Вяземским, и умер в 1849 году. Был похоронен в Знаменской церкви Московского Новоспасского монастыря. #Автограф #ИзКоллекции #ИсторияРоссии #МаленькиеИстории #РоссийскаяИмперия #ИсторияДипломатии #Декабристы

#Имена В наши дни имя этого удивительного человека едва ли знакомо массовому читателю. Но те, кто постарше, наверняка не раз сталкивались с его увлекательными книгами в школьных библиотеках. Блестящий писатель, журналист, физик-самоучка, а главное - непревзойдённый популяризатор науки, Яков Перельман оставил огромный след в истории России. Во многом именно благодаря ему и его потрясающей способности улавливать в самых, казалось бы, незначительных явлениях черты Будущего многие поколения российских, а затем и советских школьников грезили космическими путешествиями, с головой уходили в замечательный мир математики, физики и астрономии. Это он в далёком 1912 году первым обнаружил в мало кому известном журнале «Вестник воздухоплавания» небольшую заметку с непонятным для массового читателя заголовком «Исследование мировых пространств реактивными приборами» и сделал её автора - Константина Циолковского - всемирно известным, заразив его идеей покорения космоса многие поколения людей. В своей книге «Межпланетные путешествия», впервые опубликованной в 1915 году и выдержавшей более 10 переизданий, Яков Перельман не просто взял за основу идею Циолковского о возможности покорения космоса с помощью ракетного двигателя, но просчитал и предвидел многое из того, что стало явью лишь спустя полвека. Так, он предвосхитил появление космических скафандров с кислородным баллоном (напомним, первый акваланг будет изобретен французским исследователем Жаком Ивом Кусто лишь в 1943 году!) для возможности путешествия по другим планетам, предрёк создание межпланетной космической станции, подробно - и, как показал последующий опыт, на удивление точно - описал жизнь космонавтов в условиях невесомости, их ощущения при полете на Луну и обратно и многое другое. Неудивительно, что лекции и книги Якова Перельмана еще до революции пользовались огромной популярностью, ведь в его лице читающая российская публика впервые столкнулась с чем-то совершенно неведомым, фантастическим и потрясающим - с полетами между звездами и возможностью пусть и мысленно, но впервые заглянуть в иные миры. Впервые после Герберта Уэллса, разумеется, чьи произведения, к слову, тот же Перельман перевел ещё в 1910 году. А в 1914 году Перельман опубликовал дополнительную главу «Завтрак в невесомой кухне» к роману Жюля Верна «Из пушки на Луну», сам охарактеризовав её как «научно-фантастическую» - и тем самым ввёл в российскую литературу этот ставший широко известным термин. В 1916 году Перельман, состоявший в те годы на службе в Петроградском Особом совещании по топливу, предложил в целях экономии дефицитного угля перевести зимой стрелки часов на час вперед - то есть перейти на «летнее время». Его идеей воспользовались, правда, лишь в июне 1930 года, впервые введя на территории СССР так называемое «декретное время». В 1924 году Перельман вошел в состав московской «Секции межпланетных сообщений» Осоавиахима СССР, в числе членов которой были Ф. Э. Дзержинский, К. Э. Циолковский. В 1930-х в составе Ленинградской группы изучения реактивного движения (ЛенГИРД) Перельман непосредственно участвовал в разработке первой советской противоградовой ракеты. В 1935 году Перельман создал в Ленинграде, в бывшем дворце графа Шереметьева, Дом занимательной науки и стал его научным руководителем. Это был один из самых удивительных музеев мира. Вместо предупреждений «Руками не трогать!» и «За ограждение не заходить!» здесь все экспонаты не только можно, но и нужно было трогать, и даже пытаться сломать. Торговые весы здесь отгадывали любое задуманное число или фамилию. Даже буфет Дома занимательной науки был устроен с разными причудами. Наряду с обычными стаканами, блюдцами, чайными ложками здесь попадалась и «оперельманенная» посуда. Из бутылки, стоящей в битом льду, наливали кипящий чай, а чайная ложка таяла быстрее сахара, который она размешивала. Только потом изумленным посетителям объясняли, что бутыль – это сосуд Дьюара (наиболее совершенный термос), ложечка же сделана из сплава Вуда, тающего при температуре 68 °С. Но наибольшую популярность Якову Перельману, наряду с «Межпланетными путешествиями», принесли его научно-популярные книги «Занимательная физика», «Занимательная геометрия» и «Занимательная астрономия». Впервые они были изданы еще в 1913-1920-е годы, но впоследствии выдержали десятки переизданий - их и сегодня можно увидеть на полках книжных магазинов. Всего за 43 года своей творческой деятельности “профессор Перельман” написал 105 книг и брошюр, в том числе 47 научно-популярных, 40 научно-занимательных и 18 учебных пособий. Благодарные потомки назвали именем Перельмана кратер на обратной стороне Луны. Нам остается лишь добавить, что Яков Перельман не воспользовался своей широкой известностью и не стал эвакуироваться из блокадного Ленинграда. Его супруга Анна Давидовна, врач по специальности, стала работать в госпитале на улице академика Павлова, а Яков Исидорович читал лекции на военных курсах. Когда в блокадном Ленинграде встали трамваи, он ходил на занятия пешком через весь город – дорога занимала 4 часа. 18 января 1942 года во время дежурства в больнице от истощения умерла Анна Давидовна. Яков Исидорович остался один в заледенелой квартире с выбитыми после авианалёта стеклами. В «буржуйке» сгорел последний стул. Не было хлеба, воды, тепла, света, а без них уходила и жизнь. Настал день, когда «доктор занимательных наук» уже не смог подняться с постели. Он скончался 16 марта 1942 года, пережив супругу на два месяца. #МаленькиеИстории #Перельман #космонавтика #воздухоплавание #Осоавиахим #фантастика #СССР #Ленинград #блокада #наука

#Раритет В коллекции "Маленьких историй" есть уникальный, очень редкий экземпляр изданной в 1775 году в типографии при Московском Университете старопечатной книги – а по сути обстоятельного и объемного доклада Императрице Екатерине II под названием “Описание моровой язвы, бывшей в столичном городе Москве”. В ней подробно, со всеми деталями, описываются события, которые без преувеличения можно считать одной из самых мрачных и драматических страниц истории Первопрестольной - эпидемии чумы, охватившей Москву в 1771 году и приведшей к кровавому "чумному бунту". Вообще-то чума пришла в Москву годом раньше - осенью 1770 года, когда в "Лефортовскую военную гошпиталь" попал офицер, раненный на русско-турецком фронте в районе нынешней Молдавии. Офицер пошел на поправку, но вскоре загадочно умер, унеся с собой в могилу лечащего врача и нескольких санитарок. Практически сразу же было обнаружено, что это чума; дома заболевших сожгли, но других мер принимать не стали, дабы не поднимать панику. Главный санитарный врач Москвы отрапортовал Екатерине, что "прилипчивая болезнь" по Москве не распространилась, а поскольку впереди холода, то зараза-де вымрет сама собой. Но в начале марта 1771 года у Большого каменного моста в Москве, там, где сейчас находится знаменитый Дом на набережной, в сугробе обнаружили замерзшее тело женщины со следами бубонной чумы. Выяснилось, что она работала на располагавшейся поблизости государственной суконной мануфактуре, и была не единственной умершей от "прилипчивой болезни", но во избежание закрытия мануфактуры на карантин трупы тихо выносили и прятали в снежных сугробах. Главнокомандующий Москвы граф Петр Семенович Салтыков после обнаружения умершей женщины послал солдат оцепить фабрику, но слухи донеслись до работников раньше, и к моменту прихода солдат не менее 1000 (!) инфицированных работников сбежали с мануфактуры и попрятались в городе. Так вспыхнула страшная эпидемия, уносившая ежедневно до 10 тысяч человек. Надо сказать, что предыдущая эпидемия чумы случилась в Москве за 100 лет до этого, в правление царя Алексея Михайловича. Тогда “моровая язва”, как еще называли чуму, тоже выкосила значительную часть населения Москвы, однако никаких уроков из этого властями сделано не было, и к новой эпидемии 1770 года Москва оказалась совершенно не готова. Екатерина II руководила борьбой с чумой фактически в ручном режиме, отдавая растерянному графу Салтыкову и его "правой руке" сенатору Петру Дмитриевичу Еропкину распоряжения в своих письмах. В ходе эпидемии императрицей были предприняты решительные и системные меры, направленные на предотвращение распространения болезни и в будущем позволившие Москве избегать столь разрушительных последствий. Так, были введены карантины, запрет на захоронения на церковных погостах в черте города (все кладбища были выведены за пределы Камер-Коллежского вала - так появились Преображенское, Ваганьковское, Семеновское и Дорогомиловское кладбища), введен запрет на собрания. Но в сентябре 1771 года в Москве вспыхнул чумной бунт. Он начался у Варварских ворот Китай-города, откуда толпа двинулась в Кремль, разорила Чудской монастырь и отправилась в Донской монастырь, где прямо во время службы растерзала архимандрита Амвросия - за то, что пытался ограничить большое скопление людей и чудотворных икон и закрыл церкви. В итоге Екатерина направила наводить порядок в Москве своего фаворита графа Григория Орлова, который несколько засиделся в тени славы своего брата - героя Чесменского сражения генерал-аншефа Алексея Орлова - и стремился тоже как-нибудь отличиться. Это ему удалось. Григорий Орлов "залил" Москву деньгами, дал работу всем "праздношатающимся", разделил город на санитарные округа и построил новые госпитали. За эти заслуга Екатерина удостоила Григория Орлова триумфальной "Орловской арки" в Царском селе с надписью "Орловым от беды избавлена Москва". Впоследствии устроители бунта были казнены или сосланы на каторгу, а правительство по указу императрицы разработало целый перечень профилактических мер по предупреждению подобных эпидемий. Была совершена и казнь над колоколом с Набатной башни Кремля, призывавшего москвичей к бунту - ему был вырван язык, и с тех пор Набатная башня больше никогда не использовалась по назначению. Всё это нашло свое отражение в представленной книге, изданной созданной Екатериной II “Комиссией для предохранения и врачевания от моровой заразительной язвы”. В состав комиссии входили многие достойные люди, своими действиями активно способствовавшие борьбе с эпидемией 1771 года: протоиерей Большого Успенского собора Александр Левшин; архитектор московских императорских дворцов князь Петр Макулов; старший врач Московского Генерального госпиталя Афанасий Шафонский, после эпидемии чумы получивший звание Действительного статского советника и кавалера; генерал-штаб-доктор Второй русской армии Густав Орреус – медик в свите фельдмаршала графа Петра Александровича Румянцева; штаб-лекарь Христиан Граве – некогда плененный шведский медик, бывший позже личным врачом Петра Первого; один из первых врачей-венерологов, фармаколог и эпидемиолог Данило Самойлович, в ходе эпидемии первым обнаруживший, что моровая язва может передаваться также через зараженные предметы; а также Лука Долгов – бывший купец, получивший дворянство за свою благотворительную деятельность в период эпидемии, и одновременно тесть архитектора Василия Баженова. Несмотря на столь представительный состав комиссии, реальное авторство книги, по мнению многих историков литературы, принадлежит именно Афанасию Шафонскому, встретившему эпидемию чумы еще осенью 1770 года в должности главного медика Генерального сухопутного госпиталя на Введенских горах – на левом берегу Яузы в районе Лефортово. Именно Шафонский первым обнаружил симптомы болезни у раненого офицера, прибывшего с Русско-Турецкой войны и позже скончавшегося, и именно он первым приказал сжигать все личные вещи заболевших, а также постройки, где они находились. #ИзКниг #ЕкатеринаВеликая #Москва #чума #МаленькиеИстории

#МаленькиеИстории Перед вами - фрагменты той самой заметки из петербургской газеты "Голос" за сентябрь 1865 года, из которой Ф.М.Достоевский узнал подробности громкого дела 27-летнего приказчика Герасима Чистова, зарубившего топором двух пожилых женщин - кухарку и прачку - с целью ограбления их хозяйки, мещанки Дубровиной. Происшествие случилось в Москве, преступника задержали уже на следующий день; в газетах много внимания уделялось душевному состоянию убийцы во время следствия: Чистов проявлял признаки сильного душевного волнения, у него тряслись руки, менялось выражение лица, он врал и отпирался, но в итоге был изобличен. В газете отдельно подчеркивалось, что убийца был раскольником по убеждениям, что и натолкнуло Достоевского на фамилию для своего литературного персонажа. #ИзГазет #Источники #Достоевский #Голос

#Символы Этот необычный монумент в стиле супрематизма появился на московской площади Революции 25 октября (7 ноября) 1918 года в честь празднования первой годовщины Октября. Скульптура, созданная молодым художником Николаем Колли, представляла собой массивный белый столб, символизирующий «банды белогвардейцев», раскалываемый сверху красным клином. Простые формы памятника стали доходчивой иллюстрацией пропагандистских идей времен Гражданской войны. Красный цвет - официальный цвет революции - в сочетании с формой клина, олицетворявшего Красную армию, был понятен любому горожанину. Сама «геометрическое аллегория» Красной армии, видимо, была подсказана автору фразой Льва Троцкого из статьи «Демократия и революция»: «Вызывая на историческую сцену суверенный народ, демократия врезывается в легальную русскую историю клином революции». Спустя год художник Эль Лисицкий создаст свой самый знаменитый пропагандистский плакат «Клином красным бей белых». Клин у супрематиста Лисицкого, как видим, всё тот же, а вот Белую армию художник изобразит уже не прямоугольником, а кругом. Впрочем, для тех москвичей, кто не сильно разбирался в современном искусстве того времени, на площади Революции был установлен и другой монумент - Карлу Марксу и Фридриху Энгельсу. Впрочем, простоял он там недолго, и 1 мая 1920 года в присутствии В.И.Ленина на его месте был заложен первый камень под будущий памятник Карлу Марксу. Правда, сам памятник, существующий и поныне, был установлен лишь 40 лет спустя - в 1961 году. Наиболее известную оценку его художественных достоинств дала Фаина Раневская, назвав "холодильником с бородой". #МосковскиеЗаписки #Скульптура #Революция #ГражданскаяВойна #СССР #Маркс #Раневская #ТеатральнаяПлощадь