Обнаружена причудливая галактика, в которой нет ни одной звезды

Княжна Китти Мещерская жила в роскоши. Она была аристократка. Все у неё было: дворец, драгоценности, платья, рояль... Она воспитывалась в пансионе для благородных девиц. Носила тугие корсеты - для осанки. Такие, что дышать трудно. Вставала в шесть утра и умывалась ледяной водой. Шла с девочками на молитву. В спальне было двадцать девочек, у каждой - своя железная кроватка, хлипкая подушка, тонкое одеяльце; температура - десять градусов. Одежду надо было так сложить на стульчике, чтобы классная дама видела: чулки на месте! От холода иные девочки пытались в чулочках спать. Их наказывали: оставляли без обеда. Ну, помолятся и идут завтракать: чай и хлеб с маслом. Все. Кормили мало; если кто тайком что-то съест, например, бутерброд родители принесут - наказывали. Родители раз в неделю навещали. И общались при классной даме с девочкой. А выходных не было; пели в хоре и молились. И изучали хорошие манеры: доносить подло. Надо делиться, если разрешили лакомство получить от мамы с папой. Надо держать осанку и приседать в реверансе - тренироваться. Дорогое белье носить - вульгарно; белье должно быть просто чистым. А деньги лучше бедным отдать. Княжна потом попала в подвалы Лубянки - и преспокойно в тюрьме выжила. А потом в войну служила в ПВО, бомбы зажигательные тушила. И ездила с концертами на фронт. И писала военные марши. И была замужем за лётчиком. И ещё три раза была замужем. И прожила 91 год, без драгоценностей, дворцов, платьев - но с прекрасной осанкой. И с прекрасным аристократическим воспитанием: жаловаться нельзя, доносить нельзя, нужно делиться и при первой возможности - приседать. Тренироваться. Быть бодрым, не ныть и подавать пример другим. Это и есть настоящее аристократическое воспитание, благодаря ему княжна выжила и все пережила. И даже ее медалью наградили за оборону Москвы. И дали хорошую пенсию, которой Китти делилась. Потому что надо делиться! Так что ребёнка надо баловать, конечно. Но и воспитывать надо. Впереди жизнь; а жизнь редко балует, к сожалению. И иногда выжить позволяет только воспитание... Умение держать осанку.

Во времена Второй Мировой войны на некоторых островах Меланезии (совокупность тихоокеанских островных групп) зародились интересные культы — так называемые «культы карго» (cargo — груз, перевозимый на судне), которые появились у местных аборигенов в результате контакта с цивилизованными пришельцами, в основном с американцами. Американцы, воевавшие с японцами, размещали на тихоокеанских островах свои военные базы. Они строили там взлетно-посадочные полосы, на которые садились самолеты. Иногда самолеты не садились, а просто сбрасывали груз и улетали обратно. В общем, с неба прилетал или падал груз. Островитяне раньше никогда не видели белых людей, поэтому с интересом наблюдали за ними. Тем более, что у них было так много интересных вещей: зажигалки, фонарики, красивые жестяные банки с джемом, стальные ножи, одежда с блестящими пуговицами, обувь, палатки, красивые картинки с белыми женщинами, бутылки с огненной водой и так далее. Туземцы видели, что все эти предметы доставлялись в виде груза с неба. Всё это было так удивительно! Понаблюдав некоторое время, аборигены обнаружили, что для получения всех этих сказочных благ американцы не работали. Они не растирали в ступках зерно, не ходили на охоту и не собирали кокосы. Вместо этого они размечали на земле загадочные полосы, надевали наушники и кричали непонятные слова. Потом они светили в небо кострами или прожекторами, махали флажками — и с неба прилетали железные птицы и привозили им груз — все эти чудесные вещи, которые американцы давали островитянам в обмен на кокосы, раковины и благосклонность юных туземок. Иногда бледнолицые строились в ровные колонны и зачем-то стояли рядами и кричали разные неведомые слова. Потом война закончилась, американцы свернули палатки, дружески попрощались и улетели на своих птицах. И больше неоткуда было взять фонарики, варенье, картинки и особенно огненную воду. Туземцы не были лентяями. Но сколько они не трудились, у них не получались ни брезентовые палатки, ни красивые одежды с рисунком, ни жестянки с тушенкой, ни фляжки с дивным напитком. И это было обидно и несправедливо. И тогда они задались вопросом: почему бледнолицым падало с неба добро, а им нет? Что они делают не так? Они денно и нощно крутили жернова и копали огороды — и им ничего с неба не упало. Наверно, для получения всех этих дивных вещей надо делать то же, что и бледнолицые. А именно — надеть наушники и кричать слова, а затем проложить полосы, зажечь костры и ждать. Наверно, всё это — магические ритуалы и волшебство, которым овладели бледнолицые. Ведь было совершенно очевидно, что все прекрасные вещи появлялись у них в результате магических действий, и никто никогда не видел, чтобы американцы их делали сами. Когда, спустя несколько лет, до острова добрались антропологи, они обнаружили, что там возник совершенно невиданный ранее религиозный культ. Везде были натыканы столбы, соединенные между собой пеньковыми веревками. Одни туземцы прокладывали в джунглях просеки, строили плетеные вышки с антеннами, махали флажками из крашеных циновок, другие в наушниках из половинок кокосов кричали что-то в бамбуковые микрофоны. А на проложенных просеках стояли соломенные самолеты. Смуглые тела аборигенов были раскрашены под военную форму с буквами USA и орденами. Они старательно маршировали, держа плетеные винтовки. Самолеты не прилетали, но туземцы считали, что они, наверное, недостаточно молятся, и продолжали кричать в бамбуковые микрофоны, зажигать посадочные огни и ждать богов, которые наконец-то привезут им заветный груз. Появились жрецы, которые лучше других знали, как следует правильно маршировать и яростно поносили тех, кто уклонялся от выполнения всех ритуалов. За этими занятиями им совсем уже стало некогда толочь зерно, копать батат и ловить рыбу. Ученые забили тревогу: племена могли вымереть с голоду! Им стали оказывать гуманитарную помощь, что окончательно убедило туземцев в правильности их воззрений, ведь чудесный груз наконец-то опять стал падать с неба! Приверженцы культа карго обычно не знают производства или коммерции. Их понятия о западном обществе, науке и экономике весьма туманны. Они твердо верят в очевидную для них догму — иностранцы имели особую связь со своими предками, которые были единственными существами, кто мог производить такие богатства, которые невозможно изготовить на Земле. А значит, надо соблюдать ритуалы, молиться и верить. Похожие друг на друга карго-культы независимо зародились на островах, далеких друг от друга не только географически, но и в культурном плане. Антропологи зафиксировали два отдельных случая в Новой Каледонии, четыре — на Соломоновых островах, четыре — на Фиджи, семь — на Новых Гебридах и более сорока — в Новой Гвинее. Причем, как правило, они возникали совершенно независимо друг от друга. В большинстве этих религий утверждается, что в день апокалипсиса вместе с «грузом» прибудет некий мессия. Независимое зарождение такого числа никак не связанных, но схожих культов указывает на определенные особенности человеческой психики в целом. Слепое подражание и поклонение — в этом суть культов карго — новоявленных религий нашего времени. Многие культы карго сошли на нет, но некоторые существуют и в наши дни. Например, культ мессии Джона Фрума на острове Танна.

Утверждается, что так выглядит бочка с радиоактивными отходами в разрезе.

Почему рухнула Римская империя? Ответ: Причин было столько, что трудно установить главные В III веке н. э. Римская империя пришла в упадок. Ее больше века то разделяли на несколько государств, то вновь восстанавливали, пока в 395 году окончательно не разделили на Восточную (Византийскую) и Западную. Историк Александр Демандт насчитал 210 причин, которыми когда-либо объясняли распад Римской империи. Ученые до сих пор спорят, какие из них ключевые. Вот версия из советских учебников. Империя расширялась, пока все силы армии не стали уходить на охрану ее границ. И тогда сотни тысяч солдат стали для нее непосильным грузом. Попытки уменьшить им жалование привели к десяткам государственных переворотов. Тогда императоры стали добавлять в серебряные монеты все больше меди, но это лишь развалило экономику. Проблем добавляли постоянные варварские набеги. Да и сама армия все больше состояла из вчерашних варваров, плохо знающих даже латинский язык. Экономические и культурные связи внутри империи рушились, а следом и ее целостность. Восточная империя была более экономически развитой и меньше страдала от нападений, поэтому она выстояла, а Западная — не смогла.

Губной желобок — впадинка над верхней губой.

Стивен Кинг о своем алкоголизме «Алкоголики выстраивают защиту, как голландцы — плотины. Первые двенадцать лет своей семейной жизни я себя уверял, что «просто люблю выпить». Еще я использовал всемирно известную «Защиту Хемингуэя». Хотя вслух это никогда не произносилось (как-то это не по-мужски), защита эта состоит в следующем: я — писатель, а потому человек очень чувствительный, но я — мужчина, а настоящий мужчина своей чувствительности воли не дает. Только слабаки так делают. Поэтому я пью. А как еще мне пережить экзистенциальный ужас и продолжать работать? А кроме того, я себя контролирую. Как настоящий мужчина. Потом в начале восьмидесятых в штате Мэн приняли закон об утилизации бутылок и банок. Теперь шестнадцатиунциевые банки «Миллер лайт» у меня летят не в мусорку, а в пластиковый контейнер в гараже. Как-то в четверг я вышел бросить туда еще парочку погибших бойцов и заметил, что контейнер, в понедельник еще пустой, уже почти полон. А поскольку «Миллер лайт» в доме пью только я... «Трам-тарарам, я же алкоголик!» — подумал я, и контрмнения у меня в голове не возникло — в конце концов я же тот самый, который написал «Сияние», даже не понимая, что пишет о себе самом. Реакцией моей на эту мысль было не опровержение, не сомнение — это было то, что я назвал бы перепуганной уверенностью. «Значит, надо поосторожнее, — ясно помню я, как думал дальше. — Потому что если ты влипнешь...» Если я влипну, переверну машину на проселке или ляпну чего-нибудь в интервью в прямом эфире, мне кто-нибудь обязательно скажет, что надо бы мне пить поменьше; а сказать алкоголику, чтобы он пил поменьше, — это как сказать человеку, сожравшему мировой стратегический запас касторки, чтобы он срал поменьше. Один мой друг, который через это прошел, рассказывал забавную историю о своих первых робких усилиях уцепиться за все быстрее ускользающую жизнь. Он пошел к психологу и сказал, что жена волнуется, потому что он слишком много пьет. — А сколько вы пьете? — спросил психолог. Мой друг поднял на него недоуменные глаза. — Сколько есть, столько и пью, — ответил он, поскольку это было очевидно. Я его понимаю. Уже почти двенадцать лет, как я последний раз выпил, и все равно я не могу поверить своим глазам, когда вижу в ресторане кого-нибудь с недопитым бокалом. Меня тянет подойти и заорать: «Допивай! Какого черта не допиваешь?» — прямо в лицо такому человеку. Рассуждения насчет того, что пьем для компании, я считаю смехотворными. Не хочешь напиваться — пей кока-колу. В последние пять лет, когда я пил, вечера у меня заканчивались одинаково: я все оставшееся в холодильнике пиво выливал в раковину. Иначе эти банки звали меня, пока я не вылезал из кровати и не выпивал еще одну. И еще одну. И еще одну. К восемьдесят пятому году я к своим алкогольным проблемам добавил наркоманию, но продолжал функционировать, как и многие, кто колется и нюхает, на самом краю профессионализма. Перестать мне было бы страшно — я уже не представлял себе другой жизни. Принимаемые наркотики я прятал как только мог — и от страха (что со мной будет без допинга? Я уже забыл, каково это — быть чистым), и от стыда. Я снова вытирал задницу ядовитым плющом, только теперь ежедневно, а на помощь позвать не мог. У нас в семье так не делается. У нас в семье продолжаешь курить сигареты, танцуешь посреди разлитого желе и свои проблемы решаешь сам. Но та часть моего существа, которая пишет, глубинная часть, которая знала, что я алкоголик, еще в семьдесят пятом, когда писалось «Сияние», этого не принимала. Молчание — это не для нее. И я начал вопить о помощи единственным способом, который был мне доступен, — своей прозой и своими чудовищами. В конце восемьдесят пятого я написал «Мизери» (заглавие точно отражает состояние моего сознания!), в которой писателя держит в плену и пытает сумасшедшая медсестра, Весной и летом восемьдесят шестого я написал «Томминокеров», часто работая до полуночи, а сердце «стучало сто тридцать раз в минуту, а ноздри заткнуты ватой, чтобы остановить кокаиновое кровотечение. «Томминокеры» — научно-фантастическая сказка в стиле сороковых годов, где героиня-писательница обнаруживает инопланетный корабль, погрузившийся в землю. Экипаж на борту не мертвый, а в анабиозе. Эти инопланетные создания залезают тебе в голову и начинают... ну, в общем, шевелиться. Ты обретаешь невиданную энергию и сверхъестественный интеллект (писательница эта, Бобби Андерсон, создает в числе прочего телепатическую пишущую машинку и атомный водонагреватель). А взамен ты отдаешь душу. Это была самая лучшая метафора для алкоголя и наркотиков, которую мог найти мой усталый и перенапряженный мозг. Но прошло немного времени, и убедившись наконец, что я не собираюсь выходить из этого штопора сам по себе, на сцену вышла моя жена. Это было нелегко — я ушел так далеко, что до меня было почти что не докричаться, — но она это сделала. Она организовала группу вторжения из членов семьи и друзей, и относиться ко мне стали по принципу «Ты сам себе устроил ад». Табби начала с выбрасывания из моего кабинета мусора мешками: банок из-под пива, окурков, кокаина в граммовых флакончиках и кокаина в бумажных пакетиках, кокаиновых ложечек, перемазанных соплями и кровью, «валиума», «ксанакса», флаконов сиропа от кашля и таблеток, даже флаконов зубного эликсира. Где-то за год до того, видя, как быстро исчезают из ванной флаконы «листерина», Табби спросила, уж не пью ли я эту дрянь. Я с благородным негодованием ответил, что даже и не думаю. Так оно и было. Я пил «скоуп». Он вкуснее, тем более с привкусом мяты. Вторжение это, которое было так же неприятно для моей жены, детей и друзей, как и для меня, вызвано было тем, что я подыхал у них на глазах. Табби сказала, что у меня есть выбор: могу принять помощь и ожить, а могу выметаться из дому ко всем чертям. Она сказала, что она и дети меня любят и что по этой самой причине не хотят быть свидетелями моего самоубийства. Я стал торговаться, потому что так всегда поступают наркоманы. Я был обаятелен, потому что они обаятельны. В конце концов мне были даны две недели на размышление. Вспоминая это теперь, я понимаю все безумие этого решения. Стоит человек на крыше горящего здания. Подлетав вертолет, зависает над ним, бросает лестницу. «Лезь!» — кричит человек, свесившись из дверцы. Хмырь на крыше горящего дома отвечает: «Дайте мне две недели подумать». Но я действительно думал — насколько мог в своем тухлом виде, — и что действительно заставило меня решиться, так это была Энни Уилкс, психованная сестра из «Мизери». Энни — кокаин, Энни — алкоголь, и я решил, что хватит с меня быть ее ручным писателем. Я боялся, что не смогу работать, если брошу пить и нюхать, но решил (опять-таки насколько это было мне доступно в том растерзанном и угнетенном состоянии духа), что пожертвую писательством ради того, чтобы остаться с моей женой, чтобы видеть, как растут мои дети. Если до этого дойдет. Конечно, до этого не дошло. Мысль, что творчество и дрянь, меняющая сознание, ходят парами, — это один из величайших мифов поп-интеллигенции нашего времени. Четыре писателя двадцатого столетия, на чьей ответственности это по большей части лежит, — Хемингуэи, Фицджеральд, Шервуд Андерсон и поэт Дилан Томас. Это они создали наше представление об экзистенциальной англоязычной пустыне, где люди отрезаны друг от друга и живут в атмосфере эмоционального удушья и отчаяния Эта концепция хорошо знакома почти всем алкоголикам, обычная же реакция на нее — приятное удивление. Наркоманы-писатели — обычные наркоманы. Такие же, как наркоманы-землекопы. «Все заверения, что наркотики и алкоголь необходимы для притупления болезненной чувствительности, — чушь и самообман. Я слышал, как пьющие водители снегоочистителей говорили, что пьют, чтобы укротить демонов. Без разницы, кто ты — Джеймс Джонс, Джон Чивер или простой алкаш, закемаривший под стенкой автовокзала: для наркомана право пить или нюхать должно быть сохранено любой ценой. Хемингуай и Фицджеральд не потому пили, что были творческими натурами, одинокими или слабыми духом. Для творческих людей, быть может, действительно больше риск алкоголизма, чем в других профессиях — ну и что? Все блюющие в сточной канаве похожи друг на друга. К концу своих приключений я уже пил по упаковке шестнадцатиунциевых банок за вечер, и есть у меня один роман. „Куджо“, который я еле помню, как писал. Это я говорю не с гордостью и не со стыдом, а только с неясным чувством грусти и потери. Книга эта мне нравится. И мне жаль, что я не помню, как радовался, когда заносил на бумагу удачные места. А в худшие моменты я уже не хотел пить, но и трезвым быть тоже не хотел. Я был извлечен из жизни. В начале пути обратно я просто старался поверить людям, которые говорили, что жизнь изменится к лучшему, если я дам ей время. И я не переставал писать. Многое получалось слабо и плоско, но все же я писал. Эти несчастные страницы я совал в нижний ящик стола и начинал что-нибудь новое. Мало-помалу я снова поймал ритм, а потом вернулась и радость работы С благодарностью я вернулся к своей семье, к своей работе, с облегчением. Я вернулся, как возвращается человек в летний дом после долгой зимы, прежде всего проверяя, что ничего не сломано и не украдено за время холода. Так и было. Мы все были вместе, были одним целым. Как только оттают трубы и включится свет, все заработает. Так и стало»

Суккулент — идеальная роза Хочу познакомить вас со своей гриновией. Это растение из Австралии, принадлежит к роду эониумов. Имеет интересную особенность — впадает в спячку, как медведь, на несколько месяцев. Во время спячки закрывается полностью, покрывается сухими листьями и не нуждается ни в поливе, ни в уходе. Я убираю ее в холодильник, как луковицы тюльпанов. В период активного роста гриновия выглядит тоже не очень... Розетка листьев полностью раскрыта, как тарелка. Но между спячкой и бодрствованием есть чудесный период, когда гриновия просто идеальна! Именно в это время и сделано мое фото.

Однако ни одна из этих теорий пока не получила подтверждения в научных исследованиях, и функция кармана Генри остается неясной.

Птица киви и очень большие яйца⁠⁠ При весе самки в 2-3 кг, огромное яйцо весит 500 грамм. На поздних сроках мать ходит в шоке, а потом рожает этот камень в нору, где ему самое место. Да, в нору. Киви еще и роют сложные норы, с множеством входов и выходов. Родаки будут сидеть на яйце почти 3 месяца. Зато когда детеныш вылупляется, на него можно положить свой клюв, ибо он полностью готов к жизни и являет собой такого же киви, как и родаки, но чуть поменьше.