мы не cупруги, не венчалиcь, мы не вмеcте, мы не любoвники и тoчнo не дpyзья. но ты coгpeeшь мoю душу в нежнoм жеcте, нo ты — yют cpеди гнилoгo бытия.

Не говори сколько прожил, скажи для чего жил. Жан-Жак Руссо

Любят не идеальных, а тех, кто подходит Моя подруга Рита — судмедэксперт. Ей 42. У нее длинные тонкие пальцы и второй дан по айкидо. Она курит крепкие сигареты, ругается матом и не боится смерти. У Риты есть муж на 9 лет младше. Он ведущий архитектор в одной очень солидной строительной фирме. И очень красивый. Печет самые вкусные торты, которые я ела в своей жизни. И сочиняет детские сказки для годовалых близнецов. Сам укладывает их спать, если Рита на работе. И встает к ним ночью, потому что Рита устает. Другая моя подруга, Оля, — психолог в МЧС. Была в Беслане. Ее первый муж, военный хирург, погиб 12 лет назад. В прошлом году она вышла замуж за оператора, который снимал репортаж об одной из спасательных операций. Сначала они просто дружили, а потом моя подруга попала в аварию, и он полгода ее выхаживал. Взял отпуск на работе, чтобы не ездить в командировки. Подрабатывал, снимая свадьбы. Подруга, несмотря на прогнозы врачей, встала на ноги. Олин сын называет его отцом. А он гордится, что мальчик поехал на олимпиаду по физике в Стокгольм. Маша — профессор философии. Вышла замуж за мужчину без высшего образования. Но он строит ей дом, готовит обеды, обожает детей и запрещает шуметь в доме, потому что Мария Анатольевна готовится к лекциям. Маша помешана на научной карьере и планирует на год уехать на стажировку в Китай. Муж помешан на Маше. Он не знает, кто такой Гегель и экзистенциалистов не читал. Но зато он знает, какой у Маши размер ноги, и не забывает поменять летнюю резину на зимнюю на ее машине. А еще у Машиного мужа реальный бизнес по производству деревообрабатывающих станков. Не олигарх, но миллионер. Когда мне начинают рассказывать, какой должна быть идеальная женщина, чтобы ее любили и звали замуж, я очень громко смеюсь. Потому что любят не идеальных, а тех, кто подходит. Со всеми своими трещинами и вмятинами. Каждая кастрюля найдет свою крышку. Поэтому не надо бояться жить так, как хочешь, и быть тем, кем хочешь. Это все, что я хотела сказать вам сегодня. Обнимаю. Елена Пастернак

ПУРГА Тяжелый, почти неподъемный шаг. Еще один. И еще. Нельзя не идти, остановишься и все, пиши пропало. Сколько у них тут таких случаев, когда до дому люди не доходят, замерзают по пути. Пока идешь, всегда нутром правильное направление чувствуешь. А вот как только остановишься передохнуть да отдышаться, все. Поднимаешь глаза, а вокруг такая круговерть, темноту и ту не видать. Ни одного огонька вокруг, и сколько ни вслушивайся, кроме злого воя пурги ничего не услышишь. Опытные, которые на Северах не первую зиму переживают, знают, что если уж решил остановиться, то вставай так же, как шел, не крутись и не топчись. Продышался чуток и в том же направлении дальше идешь, тогда есть шансы не потеряться. Одно время пробовали веревки вдоль главной улицы тянуть, да только той улицы три дома всего да пара сараюшек. В общем, веревке быстро ноги приделали, здесь зазря ничего не пропадает. Он брел тяжело, едва переставляя давно уже ставшие словно чужими ноги, упорно пробиваясь сквозь лютую пургу, какие здесь называют черными. Надсадное дыхание с хрипом вырывалось изо рта, снег залеплял глаза, ветер воровал дыхание и норовил повалить набок, замести, превратить в один из бесконечной череды сугробов. Он шел уже давно, так давно, что перестал верить в то, что когда-нибудь дойдет. Шел, прижимая к груди два хлеба и баюкая за пазухой вожделенную поллитровку. Только бы дойти. Дома жарко натоплена печь, и даже злющий ветер никак не может вытянуть тепло через худые окна. Угли в топке рдеют, подергиваясь серым раскаленным пеплом, дают ему шанс пережить еще одну ночь. Шаг. И еще один. И еще. Перемет поперек тропы, по пояс примерно. Хоть плачь, а лезть придется. Он сцепил зубы и попер вперед, вкладывая остатки сил в этот рывок. Он знает этот перемет, тот всегда здесь его караулит. Пробившись до середины перемета, он все же остановился, хватая ртом стылый воздух вперемешку с колким снегом, чуть приподнял волчью шапку, отер мокрый лоб и с радостью увидел совсем невдалеке одинокий огонек. Свет в окне как маяк в этом бушующем снежном безумии. Увидел этот свет, и словно по команде из темноты проступили очертания двух домов. В первом не светилось ни одного окна, некому там было включать свет. Кто помер, кто сбежал. Но в его доме пока еще светилось одно окно, хотя бы одно… Он вздохнул, натянул шапку поглубже и с удвоенной силой рванулся к этому свету. Шаг. Еще один, и еще. Он не сразу заметил возникшего будто бы из ниоткуда попутчика. Едва различимый в буране большой силуэт неслышно двигался рядом. «Волк!» - обожгла мысль, заставив сердце сбиться с ритма, но он тут же ее отогнал. В такую погоду даже волки лежат на месте, наблюдая за бешеными плясками зимы своими страшными желтыми глазами. Волки лежат, а он вот идет зачем-то. И собака идет, аккуратно переставляя лапы и сторожко вслушиваясь во тьму. Вроде бы и вместе идут, но каждый сам по себе. Хмыкнув, он поудобнее перехватил хлеб и продолжил шагать по вновь появившейся под ногами едва видимой тропе. Пес не отставал. Наверное, и северным собакам бывает одиноко и страшно. Вот, наконец, и вход в подъезд. Скрипучая деревянная дверь застыла в полуоткрытом состоянии, и у самого порога намело изрядный сугроб, теперь уж точно последний. С сомнением посмотрев на пса, он уложил оба хлеба на карниз ближайшего окна и взялся за дежурную лопату. Так уж здесь заведено, что каждый, кто рискнул выйти на улицу, по возвращении откапывает подъезд, иначе зимовать им по квартирам до лета. Пес уселся чуть поодаль, едва угадываемый за сплошной снежной пеленой, и принялся внимательно наблюдать за человеком, который остервенело врубался лопатой в сугроб и швырял его куски в визгливо воющую темноту. Словно стаю волков кормил. Наконец, человек убрал лопату, забрал хлеб и шагнул в подъезд. На самом пороге он вдруг обернулся, всмотрелся в темноту, отыскивая глазами попутчика. Здесь не принято никого бросать в пургу. Да и одиночество с каждым метельным днем глодало душу все сильнее. Глодало привычно и беззлобно, как собака давно изглоданную кость, на которой уже и мяса нет… Пес поднялся, человек заметил его и приглашающее махнул рукой. В один прыжок перемахнув сугроб, пес оказался рядом с ним, ткнулся холодным мокрым носом в горячую ладонь и чуть качнул кончиком хвоста. Вот и познакомились. Подъезд в этом доме был один, и был он из старорежимных. Округлые от времени деревянные ступени высокой лестницы, резные деревянные перила, площадка на четыре квартиры. Пол и лестница когда-то давно были выкрашены в приятный глазу красно-коричневый колер, стены до середины покрыты салатовой эмалевой краской, выше все до голубизны выбелено гашеной известью. Красота, одним словом, портили которую только наросший по углам куржак и неживая тишина. Все так же прижимая к груди хлеб, он достал из кармана связку ключей, побренчал, отыскивая нужный, со звонким хрустом вогнал его в замочную скважину, распахнул дверь и шагнул в пахнущую теплом, едой и пылью темноту. Щелкнул выключатель, в прихожей зажглась тусклая лампочка. - Ну, чего застыл? Заходи – голос в полной тишине показался чужим. С громким стуком выставив успевший промерзнуть до звона хлеб и бутылку водки на стоявший тут же трельяж, он посмотрел на пса, стоявшего в дверях. Пес внимательно поглядел в глаза человека и уверенно шагнул внутрь, усевшись возле порога. - А дверь за тебя закрывать я буду? – проворчал себе под нос человек, перегнулся над псом и закрыл дверь. Неспешно разделся, втиснул ноги в растоптанные бесформенные тапки, подхватил хлеб и бутылку и пошел в кухню. - Не сиди на пороге, иди к печке. Вижу ведь, что околел. Пес поднялся и послушно зацокал когтями по деревянному полу. Войдя в кухню, он принюхался, высоко задрав нос. - Ага, верхняя чуйка у тебя работает, как я погляжу – человек устало улыбнулся в густую рыжую с проседью бороду. – Ну да, как тут иначе выжить, без чуйки-то. Скоро ужинать будем – он подошел к печи, сдвинул в сторону большую кастрюлю, от которой шел одуряющий запах мяса, взял кочергу, открыл затоп, подбросил угля и водрузил кастрюлю на прежнее место. Пес улегся на пол, с глухим стоном вытянул лапы к печке и на несколько секунд прикрыл глаза, впитывая живительное тепло всем телом. - Давай, оттаивай уж, мясо сейчас дойдет, поедим по-человечьи. А пока хлебушек отогреем – с этими словами он взял один хлеб, завернул его в полотенце и сунул в духовку. – Да и чаек вскипятить надо. Старинный металлический чайник занял свое место на печке. - Меня Валерием звать – сказал он вдруг, повернувшись к псу. Помолчал немного, уселся за стол, одним движением с хрустом свернул пробку на бутылке, с бульканьем налил в стакан на два пальца и, стараясь не смотреть на пса, замахнул водку в один глоток. С шумом выдохнув, занюхал рукавом, взял из лежащей на столе пачки папиросу и с видимым наслаждением закурил. Хмель подступил тотчас, ударил в голову тяжелой мягкой волной, и человек прикрыл глаза, привалившись спиной к стене. Пес, положив голову на вытянутые лапы, внимательно наблюдал. - Ты, наверное, думаешь, что я сумасшедший? – хозяин теплого дома тяжело смотрел на пса. – Нет, братец, шали-и-шь. Я тут в четырех стенах только потому умом не тронулся, что каждый день вот с ним разговариваю – он кивнул на висящий на стене над холодильником портрет волевого мужчины с окладистой бородой. – Знаешь, кто это? Нет? Ну, брат, таких людей обязательно нужно знать. Это Семен Иванович Дежнев! – он воздел палец вверх. – Его стараниями Россия в свое время Чукоткой приросла. Большой был человек. Валерий вздохнул и замолчал надолго, пуская дым к потолку. Пурга за окном разгулялась окончательно. Она завывала на разные голоса, бросала в стекла целые сугробы, заставляя пса нервно вздрагивать и иногда скалить зубы. - Не любишь пургу? – понимающе спросил человек. – То-то и оно, братец, что никто ее не любит, вот она и ярится. Как думаешь? Пес ничего не ответил. - Молчишь? Оно и верно, молчание – золото. Если б так было, я бы уже давненько озолотился – он невесело усмехнулся. – Ты оставайся, если хочешь. Я тебя в шахматы научу. Или в карты, хочешь? По кухне поплыл одуряющий аромат разогревшегося в духовке хлеба, и человек поднялся. Затушил окурок в старой банке из-под рыбной консервы, вынул из духовки хлеб, развернул и выложил на стол, подышать. Следом начерпал в глубокую миску из кастрюли большим половником мяса с бульоном, накрошил туда лука, насыпал перца. Кинул взгляд на пса, выловил из кастрюли еще один кусок мяса и положил перед ним. - Я тебя Семен Иванычем звать буду, не против? Пес был не против. - Ну, раз так, налетай, пока горячее, нутро тоже согреть надо. Человек принялся за еду. Ел он неспешно, обстоятельно, подолгу дуя на ложку с горячим бульоном и задумчиво глядя в черное окно. Поев в молчании, привычном и оттого каком-то даже приятном, он снова плеснул себе водки, без замаха выпил, передернул плечами и закурил очередную папиросу. Посидел, увлеченно пуская колечки дыма и наблюдая за тем, как они медленно рассеиваются под напором ощутимого сквозняка. - Как думаешь, о чем я с Дежневым разговариваю? – человек посмотрел на пса и пустил еще одно колечко. Не дождавшись ответа, он продолжил: – Я его спрашиваю, за каким лешим он сюда поперся? Не открыл бы он для России эти земли, и не сидел бы я здесь сейчас. Глядишь, и подфартило бы родиться где-нибудь на югах, где в море купаться можно, как считаешь? Он бросил взгляд на пса, затем на початую бутылку, со вздохом вернул крышку на место и убрал бутылку в холодильник. - Не веришь, что в море купаться можно? Да я и сам не верю. И в юга не верю. А севера вот они, вокруг. Севера это по судьбе, брат. Здесь случайных нету, не могут они здесь. Вот взять, к примеру, тебя. Родился здесь и все, тяни лямку, дерись за пайку. Никто ведь тебя не спрашивал, хочешь ты здесь жить или нет. Вот и меня не спрашивали. Правда я, братец, все же человек и могу уехать на большую землю. Мог. Я два раза пробовал, честно. Собирался и уезжал, но через полгода снова гонял нерпу, так-то… Тишина. Негромко тикают часы на стене, гудит в печной трубе ветер, гудят под напором пурги стекла в окнах, сопит придремавший в тепле пес, с тихим шорохом осыпается пепел с докуренной папиросы, тусклая лампочка устало заливает желтоватым светом прокуренную кухню. Человек глядит в окно, привычно считая удары собственного сердца, и уговаривает себя уехать. Но Севера это по судьбе, а с судьбой спорить дело гиблое. Вот он и не спорит. #Рассказ_от_подписчика_КиЧ

Что бы ни случилось, верь в себя, верь в жизнь, верь в завтрашний день, верь во всё, что ты делаешь, всегда.

Пусть эта осень подарит много радостных впечатлений!

А давай поедем в горы, Там, где шумный водопад, Где зелёные просторы Во все стороны глядят. Где цветочные поляны Ароматных летних трав. Мы придём туда, нежданно Под счастливый дождь попав. И под песнь дроздов и соек, Растянувшись на земле, В теплых солнечных узорах Помечтаем о зиме. А давай поедем в горы, Чтобы встретить в них рассвет, Чтобы сосен разговоры Там подслушать. А в ответ Поделиться с ними грустью Или радостью большой. И на сердце станет лучше, И придёт к душе покой. А давай поедем в горы, Если быстро не дойти, Чтоб наполнившись раздольем, Унести его внутри. © Татьяна Ерёменко #Стих_от_подписчика_КиЧ

— А если меня о чём-нибудь спросят? Я ляпну! — И ляпай. Но ляпай уверенно. Вот это называется «точкой зрения». «Москва слезам не верит» 1980г.

У 93% людей, есть мечта, которую можно исполнить до конца недели, а они делают из неё мечту всей жизни.

Андрeй пoнял, чтo влюбилcя, кoгда eл бутeрброд. Бутербрoд был вкyсный: свeжайший багeт, арoматный прошутто, элегантный сыр и листья салата. И он, откусывая очередной кусок , ощутил физическую необходимость поделиться наслаждением с Ирой. Ему стало жаль, что получает удовольствие, но не разделяет с ней. Потом сел в машину и поехал по делам, отвлекся на разговоры по телефону, и тут увидел рыжего толстенного щенка, совсем маленького, наверное, его впервые вывели на прогулку: розовое пузо, лапы-подушки, дурашливая , пока еще лишенная смысла морда. Пес валялся в разноцветных листьях , и всем своим телом демонстрировал счастье. Андрей снова подумал об Ирине-вот бы она тоже улыбнулась. Спустя много часов, очумевший от трудного дня, возвращался домой в темноте, а на небе уже звезды и луна. А кому это показать? Вечное, прекрасное, банальное до скрежета, но что нового может быть на этой земле? Ирка,может , стоит на соседней улице в потоке машин , и думает о том же. На следующий день Андрей приехал к Ире и сказал, что хочет с ней быть, а она согласилась. Уже пятнадцать лет они едят , подсовывая друг другу лучшие кусочки, фильмы и мысли. Оказывается, Формула любви до идиотизма проста- потребность делиться. Ешь ли вкусную еду, видишь красивый закат, слышишь смешную шутку, изобрел велосипед или интернет, планируешь путешествие на неделю или на всю жизнь. Ты испытываешь необходимость отдать любимому человеку минимум половину своей радости. Вот и все. С кем вы хотели бы сейчас рядом читать книгу, смотреть кино, ехать в поезде или просто спать? Это и есть любовь. Екатерина Бальзамова