Чтение было не столько потребностью, сколько формой невроза: я просто не мог, не умел не читать. Чергей Кумыш

давай закончим? сейчас! сегодня! общаться попросту перестанем? я запишу тебя в «прошлогодних», с пометкой: «верить в любовь устали». но, если сможем — давай не злиться. кричать, ругаться и бить посуду?.. ты стала небом Аустерлица — я никогда тебя не забуду. мириться, ссориться — нет, не страшно, мне страшно — верить в тебя напрасно. последний листик в копилку «наше». с пометкой: «верить в любовь опасно». Глеб Дебольский

Самый ценный подарок, который ты можешь преподнести кому либо — это твое время, потому что ты отдаешь то, что никогда не сможешь вернуть.

— Ты знaeшь, Соня, я недавно cxодила на oчень мoдный тpeнинг. И мeня тaм нaконец-тo нayчили, кaк надо правильно любить себя. — И как же? — O, этo цeлая нayка! Во-первыx, если ты хорошо влюблённая в себя женщина, то никогда не стой под душем. Набери себе целую ванну воды, накидай туда розовых лепестков и лежи себе в плавающих лепестках — ты этого достойна! — А дальше? — Дальше, не лежи в этой ванне просто так — намажь себе на морду самую дорогую маску: во-первых, станешь красавицей, а во-вторых — ты этого достойна! — Серьезный подход… — Так а я о чём? Но и это ещё не всё! Сделай себе приятно по всем фронтам, включи себе в ванной музыку, наслаждайся — ты этого достойна! — Что-то у меня у меня уже мурашки по коже… — Таки есть с чего, любить себя — это как торт испечь, замучаешься, пока всё сделаешь правильно! — А ты умеешь печь торты, Лидуся? — Я — нет, но мы сейчас за любовь к себе. Пришла я, значит, с этого тренинга и думаю — надо же всё сделать по науке, пока я ещё при памяти и ничего не забыла. — Прямо сразу? — Куда мне ждать, Соня, мне уже не вчера было сорок, ты же понимаешь, я слегка боюсь не успеть… Набрала я ванну воды, и тут вспомнила, что я же не купила розы. С другой стороны, зачем я стану их покупать, ты же знаешь за эти розы, это же одни красители, химия и формальдегид, как бы они иначе так красиво стояли целый месяц в этом магазине! — Проблема… — Какая проблема, Соня, когда женщина решила любить себя как в последний раз! У меня на кухне есть чай каркаде, я и высыпала весь пакет в воду! — Зачем? — Затем что каркаде между прочим — суданская роза! Только засушенная! Но лепестки! И если её можно пить, то уж конечно в ней можно купаться! — В принципе, логично.. — Ещё бы! Мой первый муж был физик-атомщик, в чём — в чём, а в логике я понимаю! Поэтому открыла холодильник и нашла самое дорогое… — Красную икру? — Я думала за неё, но знаешь, она хреново держится на лице, скользкая, постоянно сползает. — Таки по твоим словам я вижу, что ты всё же попробовала? — Да не об чем говорить, так, слегка! Положила на бровях, она оттуда не падает. А остальное лицо намазала сметаной. Дорогая же вещь, на рынке брала. — По двести? — По двести пятьдесят! Теперь ты понимаешь, как я себя люблю? Соня взялась рукой за сердце: — А дальше? — А дальше я вспомнила за музыку. Компьютер в ванну не притащишь. Телефон жалко, вдруг в воду соскользнёт. Взяла радиоприёмник. Только он в ванной ловит плохо, крутила, крутила — везде треск, потом нашла всё-таки одну радиостанцию с песнями. “Рамштайн” правда пел, но разве это остановит женщину, которая собралась себя любить по полной программе? Залезла я значит в ванну, там каркадэ уже заварился, плавает красивыми мягкими лепестками, я возлегла как царица Савская, глаза закрыла, слушаю "Рамштайн", вспоминаю юность… — И шо там в юности? — Да не успела я толком окунуться в юность, пришла наша Ирма, села под дверь и начала подвывать. — Может, у неё музыкальный слух? —Тоже вариант, кстати… Хотя я думаю, что это она от зависти. Тоже ведь женщина, хоть и собачья, ей, наверное, тоже красивой жизни захотелось. Соня кусала свой кулак, чтобы не рассмеяться. — И ты вылезла из ванны? — С чего бы вдруг? Я тут, на минуточку, собралась себя любить, а не за хурмой на рынок! Сделала радио погромче и лежу себе. — А Ирма? — Воет, зараза. Ну, меня так просто не возьмёшь! Она погромче — и я погромче. Она на октаву выше — и я у радио ручку кручу. Хорошо так получается, как в пятнадцать лет в деревенском клубе… — Ох, представляю! — Не представляешь! Лежу я значит, вся такая красивая, распаренная, суданской розой пропитанная, молодею прямо на глазах, вспоминаю, как в первый целовалась и тут… вдруг…. На меня падает дверь! — Какая дверь? Откуда? — Обычная дверь. Под которой Ирма выла. Муж мой дорогой пришел с работы, хрен знает что подумал, говорит, звал меня, а я не отзывалась, да и где бы я отозвалась, у меня тут "Рамштайн" старательно наяривает, я вся в воспоминаниях, а тут — здрасьте вам с кисточкой! Кстати, знаешь, Соня, видимо, "Рамштайн" как-то действует на мозг, что все начинают молодость вспоминать. Потому что мой муж под их музыку сразу вспомнил, что он в десанте служил, и дверь вынес практически с одного удара! — Хорош! — А, то! Я знала, за кого замуж выходить! А, вот, он не знал, что его ждёт за дверью… В армии его к такому не готовили… Решил, что я себе вены вскрыла, вода-то вся красная… Дверь выбитую в сторону откинул, чуть собаку не пришиб, радиоприёмник полетел следом, на колени передо мной упал, кричит: "Лидочка, девочка моя, да зачем же ты так, да куплю я тебе те сережки, гори оно всё огнём!" — А ты? — А я удивилась сначала, я уже и забыла, что прошлый раз в ювелирном хотела сережки в виде клевера, а он тогда фыркнул и сказал: “Попозже как-нибудь”, — но тут сориентировалась быстро. Встала так грациозно из ванной всем своим роскошным телом, не скажу пятьдесят какого размера и говорю" “Хорошо бы ещё и колечко!” — А муж? — Не выдержал красоты момента. Упал, за сердце схватился. Пришлось его срочно корвалолом отпаивать. Хорошо, что до “скорой” дело не дошло. — Ого! — Вот тебе и “ого”. Правду на тренинге сказали, что влюблённая в себя женщина — это страшная сила! Видишь, я себя любила минут двадцать всего, а муж уже столько подвигов совершил: дверь выбил, собаке на хвост наступил, радиоприёмник разбил вдребезги! — И сережки купил? — Нет, сережки пока не купил. Сама понимаешь, непредвиденные расходы, ремонт в ванной. Зато какая ночь у нас сегодня была! Жарче, чем в молодости на сеновале!.. Марина Мариночкина

Счастье не приходит. Приходит умение его видеть...

Caмолет изpaильской aвиакомпании лeтит по мapшруту Тeль Aвив - Вepoна. Из 160 пaccажиров - окoло 120 - этo peлигиозные eвpeи, явнo ceфарды, с мнoгочисленными дeтьми. Дeти нocятся по самолетy, их мaмы и папы орут на детей и перекрикиваются дpуг с дpyгом. Кopoче, табop уже yшел в небо. Ocтавшиеся пассажиры в отчаянии обращаются к экипажу, но экипаж беспомощен. — Caмолет - этo вам не aвтобус, не остановишь у обочины и хулиганов не выставишь. В передних рядах сидят несколько пар молодых израильтян. Отчаявшись заснуть или хотя бы отдохнуть, одна из них, женщина лет 30, встает в проходе и медленно снимает свою блузку, а затем и бюстгальтер. Все религиозные сразу притихли, прикрывaя глаза, свои и детей. В воцарившейся тишине молодая женщина громко говорит: - Если в самолете не будет тишины, я сниму и трусы... Её друзья обещают сделать то же самое. До Вероны в салоне была гробовая тишина. "За проявленную находчивость и гражданское мужество, решившее проблему устойчивости воздушного лайнера в воздухе, руководство компании при прибытии в Верону вручило этой смелой женщине бесплатный билет в Рим, включая бесплатное недельное пребывание в гостинице " GRAND - Hotel".

Только поселившись на земле обетованной, старый еврей понял, что он русский, а его верная спутница каждое утро, по привычке, просыпалась, чтобы идти на привоз, торговать бички. И лишь истинные евреи не покидали Одессу и других городов великой Руси, не желая терять свою причастность к избранному народу. А он смотрел по сторонам, видел знакомые лица, слышал родную речь, и с большим трудом говорил на иврите, которым когда то гордо козырял на родине. И как они часто говорили — это две большие разницы, но если быть точнее, это совсем не одно и то же — бахвалиться знанием языка и говорить на нём. Вот уже много лет, он, почти каждый день, вернее каждую ночь, в разных вариациях видит один и тот же сон. В нём он напрочь забыл русскую речь, забыл родной язык и теперь вынужден говорить со всеми на своём куцем, как его кошелёк, запасе еврейских слов. Но его никто толком не понимает. А он совсем не понимает русскую речь, не понимает никого, потому что нет ни одного еврея, который говорил бы с ним на иврите, единственном мало мальски знакомом ему языке. Из-за того, что все слышат его русский акцент, и для его удобства, чтобы ему было легче понять, говорят с ним только по русски. Ему становится нехорошо, он хочет вырваться из этого круговорота, он мечется, словно застрявший в заборе кот. Всё превращается в хаос. Раздавшийся скрип от рушащегося мира вышибает из него дух, и он просыпается, но не от этого, а от того, что Сусанна уже встала, гнусаво скрипнув кроватью и мирозданием в его сновидении. -Ты кудой так рано? - ещё не отойдя ото сна, спрашивает её обладатель очков, за ночь остервенело впившихся в переносицу. -А шо? Тебе разве неведомо? Пойду на привоз торговать бички пока свежие, а то Миша, что зазря их ловил полночи? - она пыталась отойти от кровати, но путалась в халате, в отвисших до пупка сиськах, выкормивших, кстати, не только двух сыновей но и трёх дочек, да одну внучку одновременно со своим младшеньким, а сейчас лишь мешающих во всех повседневных делах. Она привычным движением хлопнула руками по непослушным предметам её прежней женской гордости, с тем же смыслом, с каким все другие женщины хлопают себя по бёдрам. -Клятые уши спаниеля. Клятая голова. Какой привоз может быть в Хайфе?! Где мы и где Одесса?! Ой-вей! Терзаемая душной жарой, бросив на пол так и не поддавшийся ей халат, Сусанна обречённо рухнула голым задом на прикроватную тумбочку, приняв свою любимую позу «Мыслителя» знаменитого Огюста. Одно ухо спаниеля, расплывшись, легло на бедро, другое, не сумев уместится вместе с локтем, свалилось и едва не доставало до тумбочки. Водрузив на распухшую переносицу опостылевшие очки, супруг улыбаясь уставился на явившееся безобразие. Сидящее на тумбочке, одряхлевшее тело когда-то сводило с ума и не только его. Сколько он натерпелся от жуткого количества ухажёров, скольким досталось от него. И это всё при том, что он не был ревнивцем. А скольких лишили рассудка её великолепные груди, никогда не ведавшие, что такое бюстгальтер. Бесподобная Моника Беллуччи рядом с ней, в молодости, казалась бы дурнушкой. Да и сейчас, когда уже восемь десятков за плечами, она не лишена стати, на удивление прямая спина и пресловутые песочные часы стоят на месте, подводит только оболочка. Её некогда нежная кожа, которую он так любил, намылив, гладить руками, отмывая до фарфоровой белизны, давно утратила упругость, истончилась и стала рыхлой, повисла будто велика на несколько размеров, сморщилась как изюм, спрятав всю её красоту в глубину своих складок. -Я сколько раз буду ещё спрашивать? Что мы тут делаем? Зачем нам здесь оставаться? Я хочу умереть там, где умерла моя мама и мой дед, и мои бабушки, я хочу, чтобы меня похоронили рядом с ними, и я не хочу перевозить их прах сюда, и куда мы его здесь будем девать, и где наши потомки похоронят нас? Я хочу домой! Я хочу домой! Она заплакала. Без слёз. За годы, прожитые здесь, она выплакала их все до сухого остатка. Она разучилась всхлипывать, и даже плечи её не способны вздрогнуть. От плача она не могла дышать. Её фигура становилась каменной, ни малейшего движения. И когда отсутствие дыханья приводило к удушью, она переставала плакать, улыбалась морщинистым лицом, вставала и будто стряхивала с себя всю печаль. Жизнь продолжалась. И сегодня всё было также. -Ты знаешь. Я решила. Ты сегодня купишь билеты. И мы срочно летим домой, в Россию, в Одессу. Мы полетим чтобы... потому что наша земля там. -Ой, только не надо мне делать весело! У самого вся голова давно в положении. И там, где мы жили, уже много лет совсем не Россия. -Да перестань сказать, Россия теперь не Россия! Чтобы через пять минут горло было вымыто, Гриша с супругой едут в билетную кассу. -Суса, Сусанночка, ты сегодня необычайно красива на лицо, но перестань крутить пуговки, разве прежде не надо устроить совещание с дебатами и прениями? Разве нам не интересно услышать, что скажут на этот демарш наши потомки? -А шо такое? Мы разве много их слушали когда ехали судой? В очередной раз Сусанне засвербило в мягком месте, она хочет вернутся туда, куда возврата уж не может быть, вернуться в прошлое, в относительную молодость... Она, забыв обо всём на свете, расхаживала по комнате, уперев руки в бока, трясла своими бренными телесами, в такт шагам прихлопывая ушами спаниеля. Её понесло. Она вспомнила своему мужу всё, попутно упрекнув его во всех смертных грехах. Когда же выбилась из сил, снова плюхнулась на тумбочку, в этот раз несколько неловко и, чтобы не упасть, схватилась за изголовье кровати и широко расставила ноги. Она никак не могла отдышаться, на завершение монолога у неё не хватило сил. Супруга, повернувшись лицом к одинокому слушателю и созерцателю псевдоэротического спектакля, продолжала бухтеть что-то невнятное. Не дождавшись, когда будет доигран эпилог, зритель разразился аплодисментами. Он уже в сотый раз слушал эту галиматью в её исполнении, и если бы не его любовь к ней, он бы её давно убил, ну или как самое страшное, потребовал бы развод. А так, был единственный способ прекратить этот спич, точнее направить его в другое русло, где обычно этот бурный поток быстро иссякал. -Сусанночка! А ты не знаешь, Алина Савельевна всё ещё живёт в том курмыше? Её вновь понесло, понесло с новой силой, будто открылось второе дыханье, но он-то знал, финиш уж близок. -Лапушка моя, а не могла бы ты накинуть халатик, не то боюсь, что мои воспоминания и твой сногсшибательный вид могут привести к тому, чего не может быть! -Ах ты ж старый шлимазл! Разве можно такое намекать приличной даме? Она накинула на плечи халат, справилась со всем, что ей мешало и, гордо неся голову, пошла готовить утренний кофе. Они уже много лет его не пьют как раньше, а делают всего один-два микроскопических глоточка, совсем бы забросить это баловство, но не могут отказаться от самого процесса, ставшего их утренним ритуалом или скорее даже таинством. Он с наслаждением смотрел на удаляющуюся фигуру извечной его спутницы, извлекая из глубин памяти её молодые образы, её поцелуи, запахи, её смех, смех детей. Он был счастлив. Счастлив от того, что они прожили эту долгую жизнь вместе, несмотря на все перипетии, выпавшие на их долю. Он улыбался беззубым ртом, представляя, как сейчас любимая половинка клянёт его на чём свет стоит за то, что он кинул свои челюсти в её стакан... Он заворожённо смотрит в опустевший дверной проём и ещё не знает, что ему всё же придётся посетить билетную кассу чтобы уехать отсюда навсегда. Ещё не знает, что она уже поскользнулась и сегодня не будет кофе. Не знает того, что они полетят вместе, но билет нужен будет только один. Не ведает и того, что у входа на кладбище «Счастливого пути», на пути к их вечному приюту его толкнёт новоиспечённый нацик, а он, спасая урну с прахом Сусанны, с которой уже почти две недели он посещает могилы её родственников, ударится головой, и что дети, не слушая никаких протестов, так и похоронят его с прахом супруги в руках. Но пока он счастлив, счастлив в предвкушении обычного, невзрачного, будничного дня, который до сегодняшнего утра, много лет, неизменно посещал этих старичков. #Рассказ_от_подписчика_КиЧ

Почаще отвлекайтесь от мыслей - увлекайтесь моментом.

Чтение есть создание собственных мыслей при помощи мыслей других. Н. Рубакин

Она в слезах присела на скамейку, не отрывая взгляд от телефона. На куртке расстегнула в спешке змейку, и замерла... ни шороха… ни стона. Сидящий рядом дедушка спросил: – Вам плохо? Что болит? Вы побледнели. – Мне парень написал: "Я разлюбил!" А мы всю жизнь быть рядышком хотели. А дедушка в глаза ей заглянул: – Какой он смелый! Взял и написал! Я шёл в атаки под прицелом дул, а фото её у груди держал. И письма её помню чередой, за каждую их строчку землю б рыл! И небо над уставшей головой, о дне, когда с ней встретимся, молил. Однажды, мне в бою не повезло, снарядом оторвало мои ноги. И я ей написал: "Я разлюбил. Судьбу нашёл на фронтовой дороге". А руки так дрожали, так вспотели, листок из рук выскальзывал и падал. После войны мы свадьбу с ней хотели. Я в этот день, словно ребёнок плакал. И лишь теперь заметила девчонка коляску у скамейки. – Вы без ног! За что Вас жизнь обидела настолько?! Куда только смотрел на небе Бог?!" – Война! А это страшно! Не щадила ни стариков, ни женщин, ни детей. – В вашем письме любви большая сила! Как жаль, что развела судьба вас с ней. Он улыбнулся. – Нет, не развела. Она исколесила полстраны. Измучилась, устала, но нашла. Вошла в палату с запахом весны! К груди моей прижалась и сказала: "Чтоб разлюбил такой как ты Мужчина?! Я эту ложь средь строчек прочитала. Ты пожалел меня, вот в чем причина!" Мы с нею рядом жизнь прожили вместе. Она такая... знаешь, у меня! Мой тыл, судьба, любовь, мой кодекс чести. Люблю её сильней день ото дня… Старушка к их скамейке подошла. В пакете молоко и два кефира. В коляску перебраться помогла: "Не заскучал?" "Нет, нам не скучно было!" Она коляску впереди катила и гладила его по голове. И что-то ему тихо говорила. И улыбнулось небо в синеве… Подумаешь, вас парень разлюбил, Чтоб «убиваться», в этом нет причины. Он просто вашу жизнь освободил для более достойного мужчины. Наталья Задорожная