Любить иных - тяжелый крест, А ты прекрасна без извилин, И прелести твоей секрет Разгадке жизни равносилен. Весною слышен шорох снов И шелест новостей и истин. Ты из семьи таких основ. Твой смысл, как воздух, бескорыстен. Легко проснуться и прозреть, Словесный сор из сердца вытрясть И жить, не засоряясь впредь, Все это - не большая хитрость. Борис Пастернак

B мою жизнь входят те, кто хочет, и кто хочет уходит, но есть общие правила для всех гостей: заходя — вытирайте ноги, уходя — закрывайте за собой дверь. "Страна Чудес без тормозов и Конец Света", Харуки Мураками.

Есть люди с особо чувствительной кожей – их лучше не трогать. Они не похожи на всех остальных. Они носят перчатки, скрывая на коже следы-отпечатки лилового цвета от чьих-нибудь пальцев, бесцеремонных в иной ситуации. Они опасаются солнца в зените. Обычно, надев толстый вязаный свитер, выходят из дома по лунной дорожке пройтись; и не любят, когда понарошку, когда просто так, не всерьез, не надолго. Болезненно чувствуют взгляды-иголки и крошево слов. Они прячут обиду в глубины глубин, но по внешнему виду спокойны они, как застывшая глина, лишь губы поджаты и паузы длинны. Они уязвимы, они интересны; и будьте чутки и внимательны, если вы их приручили: они не похожи на всех остальных – они чувствуют кожей. Елена Рыжова

Мне забывать тебя не хочется, Как Паганини – муки творчества. Как даром пролитую кровь – Войну, охоту и любовь. Как лист осенний, недышавший, Что я нашел в страницах книг, И вот он – без вести пропавший – Учитель мой и ученик. Все умерли и все сгорели, А он случайною рукой Был сорван так, для акварели, И в книжку брошен на покой. Красивый, он ослеп и высох, И перестал он видеть мир, Но между строчек пламя высек И пригласил слова на пир! Теперь ведь всё, что он ни скажет, Любую правду обретет. Он не захочет, а прикажет. Все на пути своем сметет. Я помню – ты была загадкой. И осыпал нас лес-транжир. Забыл лишь, кто сей лист украдкой Навеки в книгу положил. Так и с твоим, наверно, сердцем, Ведь я сорвал его рукой Совсем невинной, словно детство, И сам отправил на покой. Теперь я им горжусь немало. Оно трепещет меж страниц, Которыми повелевала Ты без конца и без границ. Моя роскошная избранница, Ты в мире скромница и странница, И мне до боли ты нужна. Я не хочу от вас избавиться, И это проще называется – Любовь, охота и война!.. Леонид Губанов

Глупый не любит умного, необразованный образованного, невоспитанный воспитанного и т.д. И все это прикрываясь какой-нибудь фразой: „Я человек простой…“, „я не люблю мудрствований“, „я прожил свою жизнь и без этого“, „всё это от лукавого“ и т. д. А в душе ненависть, зависть, чувство собственной неполноценности... Дмитрий Сергеевич Лихачев

Вирджиния Вулф о Чехове «…всё же есть огромная разница между Чеховым и Генри Джеймсом, Чеховым и Бернардом Шоу. Это очевидно - но в чем она? Чехов тоже не безразличен к порокам и несправедливостям социальной структуры; условия жизни крестьянства ужасают его, но реформистское рвение не для него - не им надлежит нам удовлетвориться. Сознание глубоко интересует его, он самый тонкий и дотошный исследователь человеческих взаимоотношений. Но снова - нет, цель не в этом. Быть может, его больше всего интересуют не взаимоотношения души с другими душами, но проблемы души и здоровья, души и добра? Эти рассказы всегда раскрывают какую-либо неестественность, позу, неискренность. Какая-то женщина вступает в фальшивые отношения; какой-то мужчина исковеркан бесчеловечностью жизненных обстоятельств. Душа больна; душа излечилась; душа не излечилась. Такова сущность его рассказов». "При первом знакомстве Чехов отнюдь не кажется нам простым, скорее он вызывает замешательство. Какой во всем этом смысл? Почему он написал об этом рассказ? — спрашиваем мы себя, читая рассказ за рассказом. Мужчина влюбился в замужнюю женщину, они расстаются, сходятся вновь, и рассказ обрывается на том, что они размышляют о создавшемся положении и думают, каким образом могли бы они высвободиться из «этих невыносимых пут». - Как? Как? — спрашивал он, хватая себя за голову. — Как? И казалось, что еще немного — и решение будет найдено, и тогда начнется новая, прекрасная жизнь; и обоим было ясно, что до конца еще далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается». Вот и все. Почтальон везет студента на станцию, и всю дорогу студент пытается вовлечь почтальона в разговор, но тот упорно молчит. Наконец, он неожиданно заявляет: «Посторонних возить с почтой не велено» — и потом со злобой на лице шагает взад и вперед по платформе. «На кого он сердился? На людей, на нужду, на осенние ночи?» И на этом рассказ кончается. Неужели это конец? — спрашиваем мы. И у нас создается впечатление, что мы, по-видимому, не заметили сигнала и проскочили остановку или, другими словами, что мелодия как-то оборвалась без привычного заключительного аккорда. Вероятно, только прочитав очень много рассказов, мы почувствуем… что Чехов не просто бессвязно перескакивает с предмета на предмет, но намеренно трогает то одну, то другую струну, чтобы полностью выразить свою мысль".

Устал от маяты и безделья. Устал от тревожного ощущения бесцельно ускользающего целого дня. Пытался найти какое-то осмысленное занятие, но смыслов найти не удалось. Не научился я пока отдыхать. Евгений Гришковец. Из дневников.

Сомерсет Моэм о Чехове: То, что я открыл при чтении Чехова, мне пришлось по душе. Передо мною был настоящий писатель — не какая-то дикая сила, как Достоевский, который потрясает, изумляет, воспламеняет, ужасает и ошеломляет, — а писатель, с которым можно быть близким. Я чувствовал, что он, как никто другой, раскроет передо мной тайну России. Он обладал широким кругозором и непосредственным знанием жизни… Когда читаешь Чехова, кажется, что это вовсе и не рассказы. Они совершенно безыскусственны, и можно подумать, что их способен был бы написать любой, если бы не тот факт, что такие рассказы никому, кроме него, не удавались. У писателя возникло то или иное чувство, и он умеет так выразить его словами, что оно передается вам. Вы как бы становитесь его соавтором. К рассказам Чехова невозможно применить избитое выражение — кусочек жизни; кусочек жизни — это что-то отсеченное, а когда читаешь Чехова, то создается совсем другое впечатление; перед нами увиденная как бы сквозь сетку сценка, и, хотя мы видим только часть, мы знаем, что действие будет еще продолжаться.

Газета The New York Times завершила свой большой спецпроект о главных книгах, вышедших в мире с 1 января 2000 года. Для этого журналисты попросили более 500 писателей, публицистов, поэтов, литературных критиков, переводчиков и других экспертов выбрать самые ценные, на их взгляд, романы, написанные за первую четверть XXI века. В отборе приняли участие литературные эксперты и любители — Стивен Кинг, Джон Ирвинг, Ник Хорнби, Карл Уве Кнаусгор, Гари Штейнгарт, Сара Джессика Паркер и другие. Первое место в списке занял роман итальянской писательницы Элены Ферранте «Моя гениальная подруга» (2012) о жизни двух подруг Элены и Лилы из бедного района Неаполя 1950-х.

Вы знаете, когда я был студентом, я мечтал познакомиться с Ахматовой. Наконец общие знакомые пригласили меня к ней в гости. Первое ощущение, когда я увидел ее: Королева! Удивительное соединение несоединимых черт. Величественность — и застенчивость, надменность — и робость. Меня предупреждали: «Митя, если хочешь понравиться Анне Андреевне и продлить знакомство, выучи побольше ее стихов. Она любит, когда ей читают наизусть ее стихи». Надо сказать вам, что стихи я запоминаю плохо. Но к встрече готовился — учил старательно... Пришли. Все очень мило и просто. Разговор чудесный. Хотя я ничего не слышу — ни себя, ни ее: повторяю стихи. Но ни одной строчки не могу вспомнить!.. Пора уходить. Анна Андреевна подходит ко мне: «Спасибо, что не читали мне моих стихов. Говорят, что мне доставляет удовольствие, когда кто-то напоминает их мне... Да, не скрою, приятно. Но вы так слушали и так внимательно молчали!.. Приходите всегда запросто». Улыбнулась и пожала мне руку — крепкое, мужское рукопожатие. Вы понимаете, как чудесно? Анна Андреевна почувствовала мою неловкость — и освободила от нее. Царский, королевский жест!.. Модильяни на одном из портретов Ахматовой написал: «Жизнь состоит в дарении. От немногих —многим. От тех, кто знает и имеет, — тем, кто не знает и не имеет». Я с этим согласен. Конечно, есть вопросы, на которые я не знаю ответа. Думаю, на эти темы вообще нельзя говорить. Любовь. Вера... Об этом следует молчать. Отцы Церкви говорили: «Кто много и пристально на солнце смотрит, у того глаза повреждаются; кто Бога любопытно рассматривает, у того ум помрачается...» Когда погибла Вера, моя дочка, мир для меня вдруг потерял цвет. Я не различал красок. В ее комнате все осталось, как при ней. Мне хочется думать, что она просто вышла ненадолго... Хотя, вы знаете, боль никогда не исчезает. Человеческие события не кончаются внезапно, а служат началом чего-то нового. Мне хочется так думать... А самым страшным в жизни мне кажутся две вещи: предательство и смерть. Смерть все-таки страшна. Но предательство — страшнее... Знаете, мы редко и слишком мало думаем о смерти. О том, что все мы конечны, что все мы здесь — на очень короткое время. Забывчивость эта помогает расцветать подлости, трусости, неосторожности... В человеческих отношениях важнее всего быть осторожным: не обидеть, не поставить другого в неловкое положение, не забыть обласкать, улыбнуться... Дмитрий Сергеевич Лихачёв