Циферки — Да что уж говорить, — тихо произнес Дед, — в той деревеньке так никто и не жил. С войны почитай, ещё. Пропали все. Куда — непонятно. Мужики, бабы, детишки малые — все разом. Исчезли и всё, даже хоронить нечего было… Дед говорил и говорил, маленький весь, сухонький, изрядно выпивший. Сидел зачем-то возле клуба, из которого вышел покурить Ден.  Ден — студент на каникулах, за встречу выпить и подраться ещё на позатой неделе успел. А сегодня — просто пятница, клуб и можно потискать девчонок, и чего только старик привязался? Ден угостил его сигаретой, буркнул что-то невразумительное и поспешил обратно в клуб. *** Голова с утра, конечно же, раскалывалась. Рядом лежала довольная Машка, от нее пахло сеном и перегаром — девка ладная, только глупая. Вокруг вообще пахло сеном, утро застало их на сеновале. Машка заразительно зевнула, и тут до Дена окончательно дошло, что это — Машка Кузнецова, отец у нее — на голову больной, за дочурку руки-ноги переломает. Странно, что он их до сих пор не нашёл. Бывает, застукает кого посреди ночи: Машке — выговор, ухажеру — медпункт. А у неё только азарт от этого сильнее парня в койку затащить. Или на сеновал.  Эти мысли шли неспешно и довольно болезненно, и собрались мозаикой во вполне очевидный ответ — исчезнуть из деревни на пару дней. Машке достанется чуть больше, но батя у нее отходчивый. А если ещё пару дней по лесу погулять, там, глядишь, Машка ещё с кем погорит.  Ден собрался, умылся и напился из умывальника, вода была ещё по ночному холодной, на траве серебрилась роса, вот-вот должно было показаться солнце. А с ним и Петр Николаевич, Машин папа… *** Уже вовсю разошелся летний день. Гнус безжалостно жрал и жалил, и жужжал свирепым гулом. Укусы подзуживали, и Ден боролся с желанием от души их почесать. Лес возле деревни не слишком густой, свет свободно доходил до тропинок. Вдруг справа что-то зашевелилось и из кустов малины вышел Дед.  — Здорово, Дениска.  — Здравствуй, Дед.  — Ты в лес-то далёко собрался? Сколь добра с собой.  — Да-а-а… — затянул было Ден, думая говорить ли дальше. — С Машкой попутался, папаня её увидит — душу вытрясет, я лучше в лесу погуляю.  Дед рассмеялся как престарелая ворона:  — Так это из-за тебя Петруха пол деревни наматерно перебудил? — Дед ещё раз рассмеялся. — Сам-то что думал? Под хмельком и хрен торчком?  — Ну тебя, Дед. И так тошно.  — Да ты не серчай, у тебя сигареты есть? Больно уж мне твои вчера понравились.  — Держи.  Ден дал старому штук пять и пошёл было дальше. Дед закурил, а потом окликнул парня:  — Ты это, у меня можешь пожить. Вон за тем холмом, на той стороне, за Черной речкой землянка моя. А то по лесу-то совсем замотаешься.  Денис молчал, Дед всегда со странностями был.  — Дениска, ну не сердись на старика. Хочешь похмелю, у меня там за печкой-то осталось? От Деда повеяло отчаянием и одиночеством. Сколько помнил Ден, он всегда жил один и деревенские его сторонились и ребятам с ним играть запрещали. Да разве ж дитенку запретишь? Дед — он тихий, сказки рассказывал, страшилки. Ну, выпивал бывало крепко, тогда всё в землянке своей сидел, а дня через три появлялся в деревне с жутким, всепоглощающим перегаром, покупал в магазине лимонад, выпивал бутылочку на крылечке и снова принимался рассказывать свои сказки ребятне. Дети те уже давно выросли, а других почти и нет — молодежь-то всё по городам норовит осесть.  *** Ден остался у Деда. Второго лежака не было, зато была широкая скамья, на которой и поселился парень. В тот день Дед больше не появилялся, только проводил до дому и пошёл в лес.  Ден похмелялся в одиночестве. К обеду отступила головная боль, потом он жарил сосиски, а потом до темна смотрел на огонь. К ночи стало совсем зябко, и парень вернулся в землянку, освещаемую керосиновой лампой. Лампа немного коптила, но терпеть было можно. У Деда под лавкой оказалась небольшая библиотека, про всякий метафизический бред, собрание мифов разных стран, и целая куча учебников по физике и математике, в основном по школьной программе, но сил на чтение уж не было, и Ден завалился на боковую.  Дед вернулся только глубоко за полночь, снял заплечный мешок, достал из него несколько бутылок водки, а затем вывалил из него на стол ягоды и принялся их перебирать. Лег спать уж под утро, ягод много в этом году. Спал неспокойно очень, бормотал чего-то, проснулся вслед за Деном. Старики вообще мало спят, смерти что ль во сне боятся? Или чтоб пожить побольше успеть? Вроде почти одно, а ведь не едино.  Утром Ден сходил до деревни, поспрашивал у парней про Машку, оказалось папаня её лютует ещё, Дениса ищет, а саму её в сарайке запер.  Говорили, ещё мальчишку какого-то в лесу нашли, тощего, голодного, но не дикого, слова понимает. Дену и посмотреть, конечно, интересно было, да гнева отеческого отхватить по полной программе никакого желания не было. Когда он вернулся в землянку, Дед уже добрался до половины первой бутылки водки. Похоже, у него опять начинался запой. Дед спросил о новостях и, услышав про пацана, молча докончил бутылку, достал какую-то книжку и начал читать — сначала про себя, а потом вслух, про пределы, бесконечно малые и бесконечно большие числа, про сходящиеся и расходящиеся ряды. Он читал их как заклинания, заплетаясь языком о непростые слова и собственные редкие зубы. Дед впадал в какой-то транс, читая все эти леммы, определения, аксиомы, как мантры, не вкладывая в них смысл, а слушая звук, поэтому парень ушёл гулять в лес. Когда вернулся — опять жёг костер перед землянкой, куда уже не доходил трухлявый голос старика, и лег спать, лишь когда голос этот стих.  Дед проснулся раньше своего «квартиранта», немного опохмелился, чего-то буркнул и пошёл куда-то ни свет ни заря. Правда вернулся до того как проснулся Ден, повозился на «кухне», пожарил яичницу и разбудил парня:  — Ты на меня не сердись, не сердись. Страшно мне, как с войны не было.  — Да, ладно… Чего боишься-то?  — Найдёныша я боюсь, Дениска. В ту деревню тоже такой из лесу попал, никого ведь не осталось… никого. Только числа.  — Дед, какие числа? Ты что плетёшь?  — Числа-числа, числами стали, а я притворился циферкой, меня так и оставили.  — Ты б меньше пил, а? Уже и в страшилки свои веришь.  — Верю, и ты поверь, и в деревню не ходи.  И долго ещё потом говорил о числах и связях в них, и как важно знать, где можно разорвать ряд, чтобы он тебя не включал. Машкин отец не казался теперь таким уж страшным по сравнению с сумасшедшим стариком. Дену почудилось, что он уже становится числом, древним и иррациональным.  Почему пальцев на руках 10? Это 1 и 0, значит либо есть, либо нет…Бр-р-р, глупости какие. Погостили и будет, пора и честь знать. Он собрал рюкзак и двинулся в деревню.  *** До деревни оказалось 4546 шагов, до первой избы. Это дом Коленьки Погорелова у него 4 окна, 2 комнаты, сруб в 19 брёвен. Коленька сидел на крыльце, и считал своих кур, занятие доставляло ему массу удовольствия. Похоже, дурные Дедовы причитания не прошли Дену даром, теперь вот везде мерещатся чертовы цифры.  Продавщица Валя почему-то начала считать без помощи счёт, сдачу точно дала, вот уж чего за ней отродясь не водилось. Денис открыл пиво, сделал два больших глотка из бутылки, но подозрительность к числам не прошла. Дети вместе с найдёнышем увлеченно рисовали в песке у дороги. Треугольники. И уж так на душе тоскливо от этих треугольников сделалось, что домой не пошёл, а заглянул к Няне-Фене, старушке лет шестидесяти.  Она, как обычно, ему обрадовалась, велела особо по деревне не шастать, Машкин отец ещё не отошёл. Накормила пирогами с чаем. На каждом пироге было по 7 завитушек из теста. Няня-Феня ровно 33 раза перемешала сахар в чае, 3 ложки. Это уже было чересчур. Ден натаскал ей воды из колодца (4 ведра в кадку и половину в умывальник), и прикорнул в сенях. Его разбудила уже под вечер странная мелодия. Пели дети, голосом выводили мелодию. Ден сразу же принялся считать такты, поймал себя на этом и выругался. Пели где-то не очень далеко, и он вышел посмотреть, что же там такое. В конце деревни у сельсовета стояли дети и пели, на них смотрели взрослые. Вышли все — и стар и мал, и Няня-Феня, и Коленька, и Катя даже с грудной Викой на руках. Хором руководил найденыш. Дети стояли, образуя равнобедренный треугольник плечом к плечу. Взрослые обступили их, и вскоре получился двойной треугольник, в центре которого стоял полуголый мальчишка. Очень быстро стемнело. В голове Дена понеслись тысячи цифр и чисел, они завораживали и обещали всё, но он уже немного безумен и может не откликаться на их зов…  Вместо сельсовета появилась река, словно всегда она здесь текла. Из этой воды на землю вышли они, состоящие из чисел, непостижимые и бесчувственные. Они звали с собой — безупречные, идеальные, иррациональные и непостижимые, они доказали человека. 2 глаза, 10 пальцев. 1 и 0, есть или нет. Они — на самом деле — ноль, и река ноль. Люди с пением пошли в реку, Найдёныш стал высоким и круглым, совсем утратив человеческие черты. Сопротивляться пению совсем уже не было сил.  Вырваться из ряда, сходящегося к нулю. И Ден запел, закричал, заорал:  — Дважды два — четыре! Дважды два — четыре! А не шесть, а не пять — это надо знать! Но тоже делал шаги, против воли делал, к этой реке, прорвавшей реальность своим представлением. Представлением о ней у людей из двойного равнобедренного треугольника…  Денис ступил в реку, но стукнулся головой о дверь сельсовета и упал.  *** Раскалывалась голова, кругом — ни души, мычали только не доеные коровы, да петухи драли глотки. «Дважды — два, дважды — два» продолжало крутиться в голове.  Денис осторожно поднялся со ступеней сельсовета. Тошнота подступала к горлу. Он больше никого не увидит из своих — ни маму, ни Няню-Феню, ни даже Коленьку Погорелова. И тут он вздрогнул от человеческого голоса:  — Живой? — это был голос Деда. — А ведь не дурак, не дурак! Хоть и не послушал старика…  *** Денис не единственный остался. Машку ещё нашли. Её отец так и не выпустил из сарая. Она себе все руки и коленки изодрала, пытаясь вылезти на зов найдёныша — спас крепкий засов. Её, обессиленную, к вечеру Дед нашёл, когда обходил дворы. Скот передали в соседнюю деревню. Дед остался жить в землянке, Ден уехал в город и забрал с собой Машку на первое время, чтоб отошла.