Чёрная собака. 2 — Но почему ты это сделал? — А потому, что мне там жизни не стало, — Ефрем затравленно посмотрел по сторонам. — Куда ни глянешь — везде она, — вполголоса продолжал Ефрем, нагнувшись через стол к Иванову. — Сидит и смотрит. И, что страшно, я её вижу, а остальные нет. — Да кто она, говори толком? — Собака. Чёрная, немецкой породы, здоровенная… И незлая, даже добродушная, но от этого ещё жутче. — А нельзя ли её пристрелить? — Ха! Пристрелить! — Муравин презрительно фыркнул. — Много ты понимаешь! Её нельзя пристрелить, не то я бы давно уж… Иванов отставил кружку и подумал, уж не тронулся ли умом его приятель, а Муравин рассказывал дальше о своей беде. — Она везде за мной следит. Я на службу — она за мной бежит, я домой — и она за мной. И всё смотрит, смотрит, а иногда поскуливает — тоненько так, жалобно. — И давно это у тебя? — сочувственно спросил Иванов. — Почитай, уж полгода. Сперва издалека показывалась, а потом всё ближе, ближе… Под конец от неё спасу не стало. Ложусь спать — а из-под стола она глядит, и глаза светятся! И как она в дом-то пробиралась, стерьва? На три засова запирал… Не стало мне от неё житья, и продал я дом. Иванов тронул его за руку. — Ты болен, брат. Нет никакой собаки. Чем деньги пропивать, пойди лучше к хорошему доктору и потрать их на лечение. Я знаю одного по душевным болезням, хочешь, отведу тебя? Итальянский доктор, Чезаре его зовут, фамилию забыл... Муравин медленно покачал головой. — Спасибо, Василий. Не помогут мне доктора. Думаешь, у меня галлюцинации? — он сардонически усмехнулся. — Галлюцинации грязных следов на ковре не оставляют, — добавил он таким обречённым голосом, что Иванов вмиг протрезвел. — Ну ничего, нового моего жилища она покамест не нашла, — сказал Муравин чуть тише. Они посидели немного молча, потягивая пиво. — Куда-т, паршивая! — закричал вдруг хозяин «Чеснока» возле дверей. — Господа хорошие, кто с собакой пришёл? Заберите её прочь! Услышав слово «собака», Муравин разинул рот и, должно быть, побелел как полотно, но при керосиновых лампах того было не разглядеть. И он, и Иванов так и вперились глазами в дверь прихожей. В кабак с визгом вбежала пёстрая шавка, а за ней с веником гнался хозяин. Муравин перевёл дух и утёр пот со лба: собака была не та. Гости «Чеснока» дружно захохотали при виде хозяина, гоняющегося за шавкой. Бедный толстяк не поспевал за увёртливой собачонкой, и его нелепые движения доставляли завсегдатаям истинную радость. Выгнав-таки наконец шавку, хозяин погрозил кому-то кулаком, ругнулся и скрылся на кухне. — Посидели, и хватит, — сурово сказал Муравин, вставая. — Пора по домам. Он был единственный, кому происшествие не показалось смешным. — Твоя правда, — согласился Иванов. Муравин расплатился с кривой задастой девкой, с неким сожалением на лице ущипнув её на прощанье, отчего девка взвизгнула, и друзья покинули кабак. — Ты ко мне заходи на чай, — пригласил Муравин. — Знаешь, где я теперь обитаю? — и он назвал адрес. — Зайду, — пообещал Иванов, наскоро записывая адрес карандашом на обрывке счёта. (картина из интернета)

Чёрная собака. 3 На улице было совсем уж темно. Через четверть часа Иванов был дома. — Во набрались-то, — проворчала хозяйка, костлявая старуха лет тридцати шести, укутанная поверх платья в шерстяной платок по причине ревматизма. — Не угодно ли супчику откушать? Иванов буркнул в ответ нечто невразумительное, прошёл к себе и, не разуваясь, повалился на койку. Секунду спустя он уже храпел. Так завершился этот странный день. *** Время шло, и Иванов уже позабыл о разговоре с приятелем — повседневность, как водится, взяла верх. Иванов собирался на урок: его дожидался сопливый паршивец Николенька, который учиться не учился, а только и делал, что ковырял в носу да плевал бумагой. — Марьяна Платоновна! Галстух-то погладили? — громко спросил Иванов, с неудовольствием разглядывая в осколке зеркала свою хмурую физиономию. — Галстух, — сварливо отозвалась хозяйка. — За квартиру, почитай, две недели неплочено, а оне — галстух! Вам бы не галстухи носить, а тюки разгружать. «Фу, какая вредная баба», — подумал Иванов и завязал неглаженый галстух, а вслух сказал: — А что, Марьяна Платоновна, в газете пишут ли чего о вчерашнем происшествии на площади? — Мы люди тёмные, газет не читаем, — с обидой поджав губы, процедила хозяйка и грохнула кастрюли об пол. — Про площадь-то вы хорошо помните. А вот что за квартиру неплочено, это у вас, видать, из памяти выскочило. — Эк заладила, — буркнул себе под нос Иванов и вышел из комнат. Вослед ему донеслось ворчанье хозяйки. Сопливый Николенька в тот день занимался особенно плохо, а безобразничал более, чем обычно. Студент Иванов под конец уроков доведён был до крайнего состояния. — Ваше поведение меня весьма удручает, — сказал Иванов своему ученику. — Не выучившись в молодости, на что растратите вы зрелые годы? Николенька не ответил: он лизал край стола. — Засим я вас покидаю, прощайте, — откланялся Иванов и вышел из классов в гостиную, где имел непродолжительный, но тяжкий разговор с родителями Николеньки. — Вы чрезмерно строги с ребёнком, — сказала маменька, нацелив на студента пенсне. — Если так пойдёт дальше, вы знаете, чем это может вам грозить. — А ежели вам невдомёк, то я поясню, — добавил папенька, — что вам это может грозить увольнением. Иванов, скрипя от злости зубами, склонил голову и признал свою неправоту. Из классов послышался злорадный хохот Николеньки.

Чёрная собака. 4 Сгущались сумерки. В расстроенных чувствах студент Иванов шагал по улице, быстрой ходьбой надеясь развеять дурное настроение. «Будь неладен этот мальчишка, — думал Иванов, — а также всё его семейство». Иванов не заметил, как ноги сами принесли его на центральную площадь города. — Дядя, дай алтын! — прицепился к Иванову городской попрошайка. — Пшёл вон, — сказал Иванов. Начали зажигать фонари. Вокруг площади шёл народ: бабы и мужики, иногда дети. Проезжали извозчичьи коляски с бледными дамами и толстыми господами. Некоторые люди останавливались у вчерашней воронки и с уважением глядели вниз. Иванов тоже заглянул: на дне уже успела скопиться дождевая вода. Иванов подивился глубине воронки, покачал головой и пошёл дальше. Проходя площадью, Иванов будто случайно оглянулся, и его внимание привлекла большая немецкая овчарка, бегающая неподалёку. Она разительно отличалась от мелких и беспородных собачонок, снующих под ногами у горожан. Собака крутилась, нюхала землю, виляла хвостом и с надеждой смотрела на прохожих, но её ровным счётом никто не замечал, что весьма удивило Иванова: она была крупная, ухоженная и совершенно чёрная. Как можно не заметить столь видное животное? «А ведь её продать можно, — смекнул Иванов. — Породистая скотинка-то. Хлебом бы её приманить». Он порылся в кармане, но хлеба не нашёл — последний сухарь был сгрызен им самим накануне вечером. Студент свистнул, и собака вильнула хвостом. Он встретился с ней глазами. — Га-га-га! — разразился хохотом городской дурачок, которому Иванов только что отказал в подаянии и для которого собака, стало быть, незаметной не была. — Ей же в глаза нельзя смотреть, ты что, дядя, не знаешь? Теперь она твой след взяла! — Пшёл вон! — крикнул на него студент, обернулся на собаку и покрылся испариной. Ему на память вдруг пришли слова Муравина, с которым он не виделся уж полторы недели: собака, чёрная, немецкой породы, здоровенная… Иванов резко повернулся и торопливо пошёл прочь. Пару раз он толкнул кого-то из прохожих и, пробормотав слова извинения, спешил дальше. У арки он оглянулся: собака бежала следом. Плохо соображая, что делает, Иванов остановил первого попавшегося извозчика и, сунув ему рубль, велел гнать со всей мочи. Вместе с рублём он нечаянно вытащил какую-то бумажку. Это оказался адрес Муравина, лежавший в кармане с того памятного вечера. Извозчик что-то пробурчал вопросительно. — Чего? — отозвался Иванов. — Куды гнать-то? — повторил извозчик. Иванов начал было говорить свой адрес, но тайное движение души велело ему назвать адрес приятеля. Он не хотел признаваться себе, что боится показывать собаке свое жильё. Извозчик гнал лошадь, студент трясся в коляске и время от времени поглядывал назад, и раз или два ему померещилось чёрное животное, бегущее за ними. — Врёшь, не догонишь, — сквозь зубы процедил Иванов, и извозчик глянул на него угрюмо и косо. — Приехали-с, барин, — сказал он наконец, остановив лошадь.

Чёрная собака. 5 Иванов соскочил с коляски и, не помня себя, замолотил в дверь убогого одноэтажного домишки, где, согласно утверждению Муравина, тот коротал свои дни с тех пор как продал дом. — Открывай! Открывай же! — прокричал Иванов, потом повернулся спиной к двери и начал стучать каблуком. Ему отворил заспанный Муравин в шлафроке и со свечой в руке. — Иванов? — удивился приятель. — В такой час? Студент отстранил его и прошёл внутрь. — Да что случилось-то? — возмущённо, почти обиженно, спросил Муравин, проходя за ним в комнаты. — Она взяла мой след, — громко прошептал Иванов. — Кто о… — начал было Муравин, но осёкся и зажал себе рот ладонью. Они оба одновременно повернули головы в сторону прихожей, откуда раздался тихий скрип двери. — Я, кажется, не закрыл дверь, — глухо сказал Муравин. — Ну так поди и закрой! Муравин испуганно помотал головой и отступил в глубь комнаты. — Нет, брат, ей замок не помеха. Воск со свечи капал на серый дощатый пол. Приятели переглянулись, и в этот миг в прихожей явственно послышалось топанье со стуком когтей. — Что ты наделал! — тихо взвыл Муравин. — Сгубил ты меня! Он поставил свечу на старый дубовый стол, занимавший середину комнатушки, и с ногами взобрался на высокий топчан, служивший ему кроватью. Иванов попятился, не в силах оторвать взгляда от чёрного проёма двери. Из прихожей донеслось тихое поскуливание, и Муравин схватился за голову. Вновь застучали когти, и в тесную комнату Муравина вошла чёрная собака. В дрожащем пламени свечи её глаза мерцали зелёным светом. Иванов медленно переместился за кресло. А она махнула хвостом и, нагнув голову и вытянув морду вперёд, стала приближаться к Муравину мелкими шажками. Он отпрянул. А собака улеглась калачиком у топчана, но тут же встала и закрутилась, не находя себе места. Она виляла хвостом, повизгивала и с надеждой смотрела на Муравина. — Как будто зовёт тебя куда, — чуть слышно прошептал Иванов. — Она и зовёт, — загробным шёпотом откликнулся Муравин. — Да только я не пойду. — Куда зовёт-то? — спросил Иванов, лишь бы не молчать, но вместо ответа Муравин посмотрел на него так выразительно, что Иванов сконфузился.

Чёрная собака. 6. Окончание Собака вела себя так, будто хотела что-то сказать Муравину. Она вертела головой и скулила, и эти невинные движения почему-то заставили Муравина забиться в самый дальний угол. В собаке было нечто особенное. Она и впрямь выглядела добродушной, но одна мысль о том, чтобы протянуть к ней руку, пугала Иванова. Собака юлила, бегала по комнате и один раз даже схватила зубами бахрому на покрывале и потянула, но Муравин только крестился и стучал зубами. Так прошло около часа, и это был самый тоскливый час в жизни Иванова. Он так и стоял за креслом, вцепившись пальцами в спинку сиденья. Чёрная собака, видимо, поняла, что Муравин не пойдёт за ней, села в углу и грустно посмотрела на него. Иванова она словно не замечала. — Пошла вон, — одними губами произнёс Иванов, и собака, будто услышав, встала и побежала к выходу. В открытую дверь потянуло ветром, и тут только друзья заметили, что дом весь выстужен. Иванов сходил закрыть дверь и вернулся с победной улыбкой. — Убралась, — сообщил он. — И больше уж, чую, не вернётся. — Знаю, что не вернётся, — уныло согласился Муравин. — А чего ж тогда не радуешься? — удивился Иванов, но Муравин только махнул рукой. В его глазах была обречённость. — Давай, что ли, в кабак зайдём? — предложил Иванов, хотя денег при себе имел немного. — Поди, и полуночи нет. — Нет, брат, — прерывисто вздохнув, ответил Муравин. — Не желаю. — Тогда пошли к Лизаньке и Сонечке, они, чай, соскучились! Муравин покачал головой. — Нет, брат. Иди-ка, пожалуй, к себе, у тебя небось дела. — Дела? Оно конечно… Да только ты меня беспокоишь, нехорошо у тебя здесь. — Нечего за меня бояться, — сказал Муравин. — Мне теперь уже… — он не окончил фразы. — Как знаешь, — пожал плечами Иванов. — Ну, брат, до свиданья! — Прощай, — кивнул ему Муравин, и Иванов вышел на улицу. Вскоре он уже ехал домой на извозчике. *** Через пару дней Иванов, совершая пеший путь к сопливому паршивцу Николеньке, купил у разносчика газету, чтобы отвлечься от тяжких дум. Но, едва он развернул её, как ему в глаза бросилась заметка в правом нижнем углу: «Таинственная смерть». Стоя посреди улицы, Иванов начал читать. «Вчера вечером в питейном заведении «Чеснок» был обнаружен труп, в коем свидетели опознали конторского писаря Ефрема Муравина. Причину смерти установить не смогли. В кулаке покойника была записка: "Завещаю свой капитал в две с половиной тысячи рублей моему другу студенту В. Иванову". Ведётся следствие». Иванов скомкал газету, кинул её в подворотню и продолжил свой путь. Его ждал сопливый паршивец Николенька. Но если бы студент в тот миг посмотрел назад, то увидел бы, как в сотне шагов бежит по его следу, опустив морду к земле, большая чёрная собака.

"На болоте есть трясина, в той трясине есть осина, в той осине есть дыра - это чёртова нора!" Это стишок из старой советской книги "Приключения Кеши". Её у меня украли. Ищу по всему интернету, но нигде нет. Хорошая книга и страшненькая.

По ночам из-под земли вылезают вампиры. Но в такой мороз, как сегодня, они с трудом шевелятся. Крылья у них скрипят и не раскрываются, поэтому вампиры не могут летать. Они скачут и пританцовывают, тщетно пытаясь согреться, трут себя руками и проклинают зиму, хотя сами же её и придумали. И даже если вблизи и объявится какая-нибудь жертва, вампиры не могут её укусить, потому что в сильный мороз клыки у них не удлиняются. Проводив жертву голодным взглядом и попрыгав на месте часок, вампиры плюют и забираются обратно под землю - греться.

Если новая история понравилась, напишите что-нибудь в комментах.

Терпение, про скелет будет. Но сейчас срочно нужно дописать страшилку про кукол, поэтому начинаю её потихоньку выкладывать.

Скелет в школе Завхоз Иван Петрович Сидоров привёз с базы 15 мешков макарон, сгрузил их возле столовой и хотел подозвать каких-нибудь двух десятиклассников, чтобы отнесли куда надо, но в школе было подозрительно тихо. «Контрольную пишут», — подумал завхоз и, кряхтя, стал перетаскивать мешки сам. Перетаскав, отряхнул штаны и пошёл к директору отчитываться. Обычно в кабинете директора царила деловая атмосфера. Иногда ругали очередного двоечника, иногда директор распекал молодую учительницу, но то, что завхоз увидел сейчас, не вписывалось ни в какие рамки и не лезло ни в какие ворота. Открыв дверь, завхоз тут же её обратно захлопнул и перекрестился, подумав, что ему померещилось. А увидел он такую картину: директор без галстука сидел на стуле для посетителей и наливал вино в стакан, а в директорском кресле сидела Фёкла Никаноровна и закусывала огурцом. Открыв дверь во второй раз, Иван Петрович увидел всё ту же странную картину. Он застыл в дверях и не знал, что сказать. — П-присоединяйсь, — сказал директор, широким жестом приглашая завхоза. — Макароны доставлены в количестве пятнадцати мешков, — неуверенно сказал завхоз, постепенно входя и закрывая за собой дверь. Всё происходящее казалось ему странным, чтобы не сказать более. Фёкла Никаноровна, педагог с тридцатилетним стажем, икнула, налила ещё вина и протянула стакан Сидорову. — Зачем нам макароны, — невнятно сказала она, — у нас огурцы есть. «Фу-ты ну-ты», — подумал завхоз и присоединился к сабантую. Слово за слово он выяснил, что в школе творится неладное: все дети сбежали, учителя тоже, уроки сорваны, а по классам таскается какой-то скелет с тыквой вместо башки и возит по доске мелом. — Ну, Фёкла Никаноровна, это вы уж загнули! — возразил завхоз. — Я понимаю — скелет. Я понимаю — мелом. Но чтобы вместо башки у него была тыква — увольте! Такого не бывает! — А я т-те его покажу! — крикнула учительница, хлопнула ладонью об стол, встала, схватила Сидорова за рукав и потащила вон из кабинета. — Идите, идите! — напутствовал их директор. — А я лучше тут отсижусь. И заперся изнутри. Фёкла Никаноровна открывала по очереди все классы, но везде было пусто. И, что странно, под доской в каждом кабинете было насыпано полно мела. В поисках скелета учительница и завхоз так натопали, что весь коридор тоже стал в мелу. В конце концов пришла уборщица тётя Мотя, наорала на них и принялась отмывать школу. Чем закончился тот день, никто не помнит. *** Дисциплина — великая вещь. В людей она вбивается с детства. Скелет, не скелет — а в школу идти надо. Накануне вечером Митя, Катя, Витя, Таня и Петя всё обсудили на автобусной остановке и пришли к выводу, что скелет не какой-нибудь, а тот самый, который они вытащили из шкафа. Вся школа видела его своими глазами, но вот парадокс: никто в это не верил. Те, кто видел, решили, что им померещилось, а те, кто не видел, считали его выдумкой, поэтому борьбу со скелетом не организовал никто. — Будем действовать по обстоятельствам, — сказал Петя, и они разошлись по домам учить уроки. И вот наступило следующее утро. Жёлтый автобус привёз детей на учёбу и, радостно бибикнув, уехал: ещё бы, ему-то не надо было сидеть за партой шесть уроков! К тому же в одной школе со скелетом. Митя сразу заметил, что в школе стоит суета — учительницы быстро ходили по коридорам и говорили друг другу: «Комиссия!», а дети не бегали, а сидели за партами и изображали хорошее поведение. Прозвенел звонок. Митя тоже сел за парту и спросил у своей соседки Наташки: — Чего за комиссия? — Не знаю, — пожала плечами Наташка. — Какой-то важный тип приехал и всё проверяет. Из Москвы, наверно. Двух учительниц уже уволил. — А ты его видела? — подозрительно спросил Митя. — Ага. Высоченный, в плаще ходит и в шляпе. А ещё в шарф кутается. Министр, наверное. В этот момент в класс вошла Фёкла Никаноровна, строгая и важная. Она хлопнула линейкой по столу, покричала немножко на всех и велела хорошо себя вести, потому что на уроке будет присутствовать профессор из Москвы. Профессор чего именно — не успела уточнить, потому что в класс вошёл длинный человек в чёрном, укутанный с ног до головы. Глаза его были надёжно спрятаны под тёмными очками. Воцарилась тишина. — ЗДРАВСТВУЙТЕ, ДЕТИ, — скрипучим замогильным голосом сказал профессор. — СЕЙЧАС Я ПРОВЕРЮ ВАШИ ЗНАНИЯ. К ДОСКЕ ВЫЙДЕТ… — он покрутил головой, выбирая подходящего ребёнка, и тридцать пар испуганных глаз уставились на него. — ВОТ ОН, — сказал проверяющий и резким движением поднял худую, костлявую руку. Длинный палец в перчатке указывал на Митю.