В ПОИСКАХ ПЕЧАЛИ. В мае 1957 года, в ленинградской гостинице "Астория" скончался менестрель Александр Вертинский. В последнем письме к своей молодой жене Лиличке грассирующий Орфей элегически заметил: "Я что-то ни с кем не могу разговаривать. Несомненно, это признаки старости". В финальных строках того же послания, следуя своей самоироничной, театрально-минорной интонации, Вертинский добавил: "Астория" набита делегатами. Жду, когда меня выгонят из нее. Пишу книгу - медленно и не очень удачно. Трудная эпоха. А я в ней плохо разбираюсь". В сущности, он всю жизнь ждал, когда его откуда-то выгонят или куда-то пустят. Такое, порой даже подсознательное "ожидание", наверное, и определило растерянно-мечтательную тональность лучших его песен. В детстве его выгнали за неуспеваемость из элитной киевской гимназии, в юности не дали стать актером МХТ (дикция подкачала), в расцвете сил долго не впускали на Родину, и лишь на склоне лет Вертинскому наконец позволили надышаться "дымом Отечества". Но цена этой "милости", по-моему, оказалась для него, как для поэта, губительной. Вертинский первой четверти ХХ века и середины того же столетия - с трудом сопоставимые по образу и слогу артисты. В переломном военном 1943-м истрепанный долгими скитаниями по континентам, разменявший шестой десяток Вертинский в суетливом, чуждом Шанхае познал и банкротство, и долги, и эстетический перелом. Именно там он продал костюм Пьеро, начал сотрудничать с ТАСС, исполнять сочинения советских авторов и воспылал подлинной любовью к 20-летней дочери сотрудника КВЖД по имени Лидия. Очень скоро и навсегда для него она станет Лиличкой. На пике своего романтического ренессанса, а также патриотического порыва (быть рядом с соотечественниками в тяжелую пору войны, когда "Родина обливается кровью", как писал сам Вертинский) Александр Николаевич получил от самого Молотова неожиданный положительный ответ на свое очередное прошение о возвращении на Родину. За молотовским разрешением, разумеется, предполагалась воля Сталина. Генералиссимус поступил с сентиментальным бардом весьма изощренно. Сентенцией "дадим артисту Вертинскому спокойно дожить на родине" психолог Коба отогнал от безмерно благодарного ему певца всех злопыхателей, поселил мэтра "печальных песенок" с семьей в столичной квартире на улице Горького, а спустя некоторое время удостоил и Сталинской премии. Вертинский стал винтажной виньеткой к гулаговской поре, соловьем в клетке, не сильно афишируемой экзотикой дисциплинированно-бодрой советской эстрады. Человек, написавший в октябре 1917-го цитируемую поныне песню "То, что я должен сказать" ("Я не знаю, зачем и кому это нужно") с финальной строфой "И никто не додумался просто встать на колени / И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране / Даже светлые подвиги - это только ступени / В бесконечные пропасти - к недоступной Весне!", летом 1949?го вещал по радио: "Время от времени до меня долетают отголоски грязной, лживой и крикливой шумихи, которую поднимают за рубежом наши враги в своих попытках оплевать и оклеветать нашу великую Советскую социалистическую Родину..." Дело было даже не в сути пропагандистской риторики, а в ее кондовой стилистике, где никаким фонендоскопом не уловить тихого хрипения прежнего "лунного Пьеро". В песнях проскальзывали те же парадоксальные мотивы: "Хорошо, что вы не здесь, в Союзе. / Что б Вы делали у нас теперь, когда / Наши женщины - не вампы, не медузы, / А разумно кончившие вузы / Воины науки и труда!". Великий советский кормчий, конечно, загипнотизировал Вертинского. Но постепенно маэстро приходил в себя. Только сил вдохновиться новой печалью, превратить ее в стих у постаревшего шансонье почти не осталось. В середине 50-х он пишет: "И вот, когда должно и надо / Весь мир своей песней будить, / Какого-то сладкого яда / Уже не хватает в груди". Потом последовало известное письмо хрущевскому замминистру культуры Кафтанову с той давней горестно-поэтичной мелодикой лексики Вертинского: "Исполняется 40 лет моей театральной деятельности. И никто этого не знает. Верьте мне - мне не нужно ничего. Я уже ко всему остыл и высоко равнодушен..." Постепенную утрату духовных иллюзий Александр Николаевич смог компенсировать сохранившимся вниманием публики и простыми сердечными радостями: любовью ко второй своей супруге Лидии, к двум дочерям - Марианне и Анастасии. Он взял реванш у Мельпомены: его младшая дочь стала звездой того театра, куда его самого когда-то не приняли... Сегодня песни Вертинского, его ранние песни опять созвучны времени. Их поют Гребенщиков и Скляр, Богушевская и Свиридова, "Хоронько-оркестр" и "Агата Кристи", Малинин и драматические актеры. Можно сказать, что в этом тысячелетии Александр Николаевич вернулся на свою родину еще раз. Александр Вертинский. «Я не знаю, зачем и кому это нужно…» Жизнь с самого начала оставляла для Александра Вертинского слишком много вопросов без ответов. Слишком много «пустого» пространства. И он научился заполнять его вымыслом. Создал собственный театр с безумным множеством персонажей, каждый из которых — от сироток-калек и безымянных кокаинеточек до гениальных скрипачей и кинодив — был им самим. Трехкомнатная квартира на последнем этаже дома на углу Тверской и Козицкого переулка в Москве и сегодня выглядит так, словно ее хозяин вот-вот вернется. В просторном кабинете все те же большие книжные шкафы, все тот же гигантский письменный стол с наполеоновским вензелем и бюстом Вольтера. «Ваши пальцы пахнут ладаном» Помните "Место встречи изменить нельзя"?--Жеглов в гостях у Шарапова наигрывал и пел -"Где вы теперь? Кто вам целует пальцы?"... Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы? Куда ушёл Ваш китайчонок Ли?.. Вы, кажется, потом любили португальца, А может быть, с малайцем Вы ушли. В последний раз я видел Вас так близко. В пролёты улиц Вас умчал авто. Мне снилось. что теперь в притонах Сан-Франциско Лиловый негр Вам подаёт манто. Маленькая история, небольшой отрезок из жизни двух великих людей -Александра Вертинского и Веры Холодной.