Сюжет для небольшого рассказа: на берегу озера с детства живет молодая девушка, такая, как вы; любит озеро, как чайка, и счастлива, и свободна, как чайка. Но случайно пришел человек, увидел и от нечего делать погубил ее, как вот эту чайку. А.П.Чехов "Чайка"

Медведенко. Отчего вы всегда ходите в черном? Маша. Это траур по моей жизни. Я несчастна. А.П.Чехов "Чайка"

Я думала, что известные люди горды, неприступны, что они презирают толпу и своею славой, блеском своего имени как бы мстят ей за то, что она выше всего ставит знатность происхождения и богатство. Но они вот плачут, удят рыбу, играют в карты, смеются и сердятся, как все… А.П.Чехов "Чайка"

Аркадина (Маше). Вот встанемте. Станем рядом. Вам двадцать два года, а мне почти вдвое. Евгений Сергеич, кто из нас моложавее? Дорн. Вы, конечно. Аркадина. Вот-с... А почему? Потому что я работаю, я чувствую, я постоянно в суете, а вы сидите всё на одном месте, не живете... И у меня правило: не заглядывать в будущее. Я никогда не думаю ни о старости, ни о смерти. Чему быть, того не миновать. Маша. А у меня такое чувство, как будто я родилась уже давно-давно; жизнь свою я тащу волоком, как бесконечный шлейф... И часто не бывает никакой охоты жить. (Садится.) Конечно, это все пустяки. Надо встряхнуться, сбросить с себя все это. Дорн (напевает тихо). «Расскажите вы ей, цветы мои...» Аркадина. Затем, я корректна, как англичанин. Я, милая, держу себя в струне, как говорится, и всегда одета и причесана comme il faut 1. Чтобы я позволила себе выйти из дому, хотя бы вот в сад, в блузе или непричесанной? Никогда. Оттого я и сохранилась, что никогда не была фефёлой, не распускала себя, как некоторые... (Подбоченясь, прохаживается по площадке.) Вот вам — как цыпочка. Хоть пятнадцатилетнюю девочку играть.

Сегодня день памяти великого писателя… 120 лет назад, 15 июля 1904 года, в немецком городе Баденвейлере на юге Германии скончался Антон Павлович ЧЕХОВ. Кем он был для своих современников и для тех, кто соприкасался с его творчеством позднее? Константин Коровин. «Из моих встреч с А.П.Чеховым»: «…Он был красавец. У него было большое открытое лицо с добрыми смеющимися глазами. Беседуя с кем-либо, он иногда пристально вглядывался в говорящего, но тотчас же вслед опускал голову и улыбался какой-то особенной, кроткой улыбкой. Вся его фигура, открытое лицо, широкая грудь внушали особенное к нему доверие, - от него как бы исходили флюиды сердечности и защиты... Несмотря на его молодость, даже юность, в нем уже тогда чувствовался какой-то добрый дед, к которому хотелось прийти и спросить о правде, спросить о горе, и поверить ему что-то самое важное, что есть у каждого глубоко на дне души. Антон Павлович был прост и естественен, он ничего из себя не делал, в нем не было ни тени рисовки или любования самим собою. Прирожденная скромность, особая мера, даже застенчивость – всегда были в Антоне Павловиче...». Джон Голсуорси: «Я бы сказал, что во многих странах за последние 20 лет Чехов был самым мощным магнитом для молодых писателей. Это очень большой писатель, но его влияние оказалось в основном пагубным. Потому что метод, которым он так непринужденно пользовался, кажется легким, но в действительности он очень труден для Запада. Европа познакомилась с его творчеством в период, когда писателями овладело беспокойство и когда им очень хотелось выйти в люди, не затрачивая особых усилий. И Чехов показался именно тем, что требовалось — “кратчайшим путем”, и вряд ли будет преувеличением сказать, что большая часть его последователей так ни к чему и не пришла. Его метод был для них словно блуждающий огонек. Эти писатели, должно быть, думали, что достаточно в точности пересказать все будничные события одного дня и у них получится такой же чудесный рассказ, как у Чехова. Увы!.. Никто из русских писателей старшего поколения не обладал таким глубоким пониманием русского ума и русской души и таким интуитивным проникновением в типично русский характер, как Чехов. Его стиль похож на однообразные, ровные степи его родины. Его победа в том, что он сделал это однообразие волнующим». Сомерсет Моэм: «То, что я открыл при чтении Чехова, мне пришлось по душе. Передо мною был настоящий писатель – не какая-то дикая сила, как Достоевский, который потрясает, изумляет, воспламеняет, ужасает и ошеломляет, – а писатель, с которым можно быть близким. Я чувствовал, что он, как никто другой, раскроет передо мной тайну России. Он обладал широким кругозором и непосредственным знанием жизни… Когда читаешь Чехова, кажется, что это вовсе и не рассказы. Они совершенно безыскусственны, и можно подумать, что их способен был бы написать любой, если бы не тот факт, что такие рассказы никому, кроме него, не удавались. У писателя возникло то или иное чувство, и он умеет так выразить его словами, что оно передается вам. Вы как бы становитесь его соавтором. К рассказам Чехова невозможно применить избитое выражение – кусочек жизни; кусочек жизни – это что-то отсеченное, а когда читаешь Чехова, то создается совсем другое впечатление; перед нами увиденная как бы сквозь сетку сценка, и, хотя мы видим только часть, мы знаем, что действие будет еще продолжаться». Вирджиния Вулф: «При первом знакомстве Чехов отнюдь не кажется нам простым, скорее он вызывает замешательство. Какой во всем этом смысл? Почему он написал об этом рассказ? – спрашиваем мы себя, читая рассказ за рассказом. Мужчина влюбился в замужнюю женщину, они расстаются, сходятся вновь, и рассказ обрывается на том, что они размышляют о создавшемся положении и думают, каким образом могли бы они высвободиться из “этих невыносимых пут”. – Как? Как? – спрашивал он, хватая себя за голову. – Как? И казалось, что еще немного – и решение будет найдено, и тогда начнется новая, прекрасная жизнь; и обоим было ясно, что до конца еще далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается”. Вот и все. Почтальон везет студента на станцию, и всю дорогу студент пытается вовлечь почтальона в разговор, но тот упорно молчит. Наконец, он неожиданно заявляет: “Посторонних возить с почтой не велено» – и потом со злобой на лице шагает взад и вперед по платформе. “На кого он сердился? На людей, на нужду, на осенние ночи?” И на этом рассказ кончается. Неужели это конец? – спрашиваем мы. И у нас создается впечатление, что мы, по-видимому, не заметили сигнала и проскочили остановку или, другими словами, что мелодия как-то оборвалась без привычного заключительного аккорда. Вероятно, только прочитав очень много рассказов, мы почувствуем… что Чехов не просто бессвязно перескакивает с предмета на предмет, но намеренно трогает то одну, то другую струну, чтобы полностью выразить свою мысль». Бернард Шоу: «Еще в 1889 году, очарованный рассказами Чехова, чешский писатель Кирилл Мудрый просил у него дать разрешение сделать переводы нескольких его рассказов на чешский язык. А в 1954 году писатель Иржи Марек признавался: “Впервые я узнал Чехова как автора незабываемых коротких юмористических рассказов, но только позже, когда познакомился со всем его творчеством, с его пьесами, я понял, что скрывается за его юмором, какая скорбь – и какая вера!" Говорить, чему я у Чехова научился, было бы неуместно и нескромно. Если бы я чему-нибудь научился, то я писал бы несравненно лучше, чем пишу. Главное, мне кажется, в том, чтобы поставить перед собой высокую цель – овладеть искусством великих мастеров. До какого пункта писатель дойдет по пути к этой цели – вопрос, на который ответят другие. Но сознание, что ты направляешься к самым вершинам, всегда поднимает тебя. Творчество Чехова и является одной из тех вершин, к которым устремляется наше искусство». Франсуа Мориак: «Помню, что в годы моего детства и отрочества, проведенные в провинции, мы говорили о “трагизме будней”. Это и есть чеховский театр. И не являюсь ли я сам одним из персонажей Чехова, вовремя переселившимся из Таганрога в Москву?» Кэтрин Мэнсфилд: «Вообще, Чехова понимают очень плохо. Его все время рассматривают под каким-нибудь одним углом зрения, а он из тех, к кому нельзя подходить только с одной стороны. Нужно охватить его со всех сторон – увидеть и почувствовать его целиком… Я перечла “Степь”. Что тут можно сказать? Это просто одно из самых великих произведений мировой литературы – своего рода “Илиада” или “Одиссея”. Я, кажется, выучу это путешествие наизусть. Есть вещи, о которых говоришь – они бессмертны… Я отдала бы все, что написал Мопассан, – все до единого слова, – за один рассказ Чехова”. Джон Миддлтон Марри: «Чехова, его жизнь и творчество нужно изучать и изучать, потому что он единственный великий писатель среди современных прозаиков… Когда западная литература, будучи не в силах определить характер собственного недуга, с жаром бросалась из одного тупика в другой, в России неизвестный Западу Чехов ясно видел и понимал, какие избрать пути. Сегодня мы начинаем чувствовать, насколько Чехов близок нам, завтра, возможно, мы поймем, как бесконечно он опередил нас». Лев Толстой: «Смерть Чехова – это большая потеря для нас, тем более что, кроме несравненного художника, мы лишились… прелестного и честного человека… Чехова, как художника нельзя даже сравнивать с прежними русскими писателями – с Тургеневым, с Достоевским или со мной. У Чехова своя особенная манера, как у импрессионистов. Смотришь, как человек, будто без всякого разбора мажет красками, какие попадаются ему под руку, и никакого, как будто, отношения эти мазки между собою не имеют. Но отойдешь на некоторое расстояние, посмотришь и, в общем, получается цельное впечатление: перед вами яркая, неотразимая картина природы. И вот ещё наивернейший признак, что Чехов истинный художник: его можно перечитывать несколько раз… Чехов – это Пушкин в прозе...» Сергей Довлатов о Чехове: «Можно благоговеть перед умом Толстого. Восхищаться изяществом Пушкина. Ценить нравственные поиски Достоевского. Юмор Гоголя. И так далее. Однако похожим быть хочется только на Чехова».