Что связывало Анну Ахматову с Амедео Модильяни Об этой красивой, хоть и короткой истории любви двух гениев мы могли бы и вовсе ничего не узнать, если бы не пара свидетелей, короткое эссе Ахматовой и многочисленные рисунки Модильяни. В 1964 году впервые были опубликованы воспоминания Анны Ахматовой о её парижском знакомстве с Амедео Модильяни. Небольшой очерк, написанный спустя полвека, вышел в Италии, в переводе литературного критика Джанкарло Вигорелли. Весна 1910 года, молодожены Гумилев и Ахматова отправляются в свадебное путешествие в Париж. Там они знакомятся с интересными людьми из мира искусства, в том числе и с молодым художником из Италии по имени Амедео Модильяни. Модильяни в это время только вернулся из родительского дома, где этот бедный художник мог наконец вдоволь поесть и отдохнуть от бытовых проблем. В Париже жизнь была тяжелой. Работы не покупали и не выставляли, денег не было. Амедео много работал и оттачивал свой стиль, искал музу и никогда не жаловался на откровенную нищету. О первой встрече Ахматова вспоминала так: художник был одет почти нелепо — в желтые вельветовые штаны и куртку из той же ткани, но его манеры и умение подать себя заставили поэтессу восхищаться новым знакомым и даже дать ему свой адрес. Несмотря на довольно свободные отношения в браке, Ахматова замечает, что Модильяни раздражает ее молодого мужа. Знакомство было недолгим, спустя несколько встреч Гумилевы возвращаются в Россию. Следует знаменитое путешествие поэта в Африку, подарившее миру цикл прекрасных стихов, а Ахматовой — много боли от одиночества. Она чувствует себя покинутой, и именно в это время начинают приходить письма из Франции от нового поклонника. После возвращения домой Гумилева супруги ссорятся, и Ахматова уезжает одна в Париж. Официальным поводом для поездки стали триумфальные Русские сезоны Дягилева. Ахматова восхищается балетом и городом и, конечно, снова видит Модильяни. Оба были еще совсем молоды. «Все, что происходило, было для нас обоих предысторией нашей жизни: его — очень короткой, моей — очень длинной», — вспоминала она. Денег не было совсем, зато было время и общие темы. Пара встречалась в парках, они много гуляли и разговаривали о живописи, литературе, Париже. Наизусть читали друг другу стихи и радовались, что знают одни и те же вещи. Модильяни водил Ахматову в Лувр смотреть Египетскую коллекцию, которой так восхищался в тот период. Все остальное, по его признанию, не заслуживало внимания. Анна и сама напоминала египетскую царицу: темные волосы, точеный профиль. Модильяни сожалел, что не мог понять стихов Ахматовой, но был уверен в ее таланте. Она тоже заметила его талант и трудолюбие, бывала в его мастерской и пророчила ему большое будущее. Пришло время расставаться, Ахматова возвращалась в Россию, и им не суждено было больше встретиться. По воспоминаниям поэтессы, на прощание Модильяни подарил ей 16 рисунков, которые просил оформить и повесить на стены. После расставания с Ахматовой Модильяни продолжил рисовать свою русскую музу. По разным оценкам, ее черты узнаваемы примерно в 150 работах художника. Только в 1921 году, примерно через год после смерти бывшего возлюбленного, Ахматова случайно узнает грустную новость из прошлогодней европейской газеты. Ахматова была членом Союза писателей СССР и имела доступ к некоторым европейским изданиям. И вот однажды она взяла в руки старый французский журнал и увидела фото с крестиком, а под ним некролог, в котором прожившего в нищете художника Модильяни посмертно сравнивали с Боттичелли. Спустя столько лет его наконец назвали великим. К концу жизни Ахматовой будут утеряны все письма художника и 15 из 16 подаренных ей рисунков Революция, постоянные переезды и неналаженный быт не позволили Ахматовой сохранить даже дорогие сердцу вещи. «Их скурили солдаты в Царском», — так вспоминала Ахматова о судьбе рисунков. Только один из набросков, самый любимый, она смогла сохранить до самой смерти. Под конец жизни он висел у нее над кроватью. Примерно за год до своей смерти, 12 апреля 1965 года, Ахматова решила оформить завещание. К нотариусу ее сопровождал любимый ученик и просто хороший друг — молодой Иосиф Бродский. Позже он вспоминал: «Около часа мы провели у нотариуса, выполняя различные формальности. Ахматова почувствовала себя неважно. И, выйдя после всех операций на улицу, Анна Андреевна с тоской сказала: «О каком наследстве можно говорить? Взять под мышку рисунок Моди и уйти!“»

Вся беда в том, что мы не замечаем, как проходят годы. Плевать на годы, мы не замечаем, как всё меняется. Мы знаем, что всё меняется, нас с детства учат, что всё меняется, мы много раз видели своими глазами, как всё меняется, и в то же время мы совершенно не способны заметить тот момент, когда происходит изменение, или ищем изменение не там, где следовало бы. "Пикник на обочине", Аркадий и Борис Стругацкие

В чем смысла нет, я знаю. Копить деньги, вещи, дела, жить знаменитостью, красоваться на страницах журналов про знаменитостей, так бояться одиночества и тишины, что ни разу не найти времени в тишине и покое подумать: что делать мне с моим коротким земным веком? Астрид Линдгрен. 1983

Я рад всему: что город вымок, Что крыши, пыльные вчера, Сегодня, ясным шелком лоснясь, Свергают струи серебра.Я рад, что страсть моя иссякла. Смотрю с улыбкой из окна, Как быстро ты проходишь мимо По скользкой улице, одна.Я рад, что дождь пошел сильнее И что, в чужой подъезд зайдя, Ты опрокинешь зонтик мокрый И отряхнешься от дождя.Я рад, что ты меня забыла, Что, выйдя из того крыльца, Ты на окно мое не взглянешь, Не вскинешь на меня лица.Я рад, что ты проходишь мимо, Что ты мне все-таки видна, Что так прекрасно и невинно Проходит страстная весна. Владислав Ходасевич

Анна Ахматова Есть в близости людей заветная черта, Ее не перейти влюбленности и страсти, Пусть в жуткой тишине сливаются уста И сердце рвется от любви на части. И дружба здесь бессильна, и года Высокого и огненного счастья, Когда душа свободна и чужда Медлительной истоме сладострастья. Стремящиеся к ней безумны, а ее Достигшие — поражены тоскою… Теперь ты понял, отчего мое Не бьется сердце под твоей рукою. 1915 г.

Хозяин погладил рукою Лохматую рыжую спину: — Прощай, брат! Хоть жаль мне, не скрою, Но все же тебя я покину. Швырнул под скамейку ошейник И скрылся под гулким навесом, Где пестрый людской муравейник Вливался в вагоны экспресса. Собака не взвыла ни разу. И лишь за знакомой спиною Следили два карие глаза С почти человечьей тоскою. Старик у вокзального входа Сказал: — Что? Оставлен, бедняга? Эх, будь ты хорошей породы… А то ведь простая дворняга! Огонь над трубой заметался, Взревел паровоз что есть мочи, На месте, как бык, потоптался И ринулся в непогодь ночи. В вагонах, забыв передряги, Курили, смеялись, дремали… Тут, видно, о рыжей дворняге Не думали, не вспоминали. Не ведал хозяин, что где-то По шпалам, из сил выбиваясь, За красным мелькающим светом Собака бежит задыхаясь! Споткнувшись, кидается снова, В кровь лапы о камни разбиты, Что выпрыгнуть сердце готово Наружу из пасти раскрытой! Не ведал хозяин, что силы Вдруг разом оставили тело, И, стукнувшись лбом о перила, Собака под мост полетела… Труп волны снесли под коряги… Старик! Ты не знаешь природы: Ведь может быть тело дворняги, А сердце — чистейшей породы! Эдуард Асадов

— Какой тяжелый год! Все примолкли. А Зиночка сказала, как всегда, невпопад: — Знаете почему? Потому что високосный. Следующий будет счастливым, вот увидите! Следующим был тысяча девятьсот сорок первый. «Завтра была война», Борис Васильев

Мораль предписывает ей роли сверхъестественного существа — то есть и сильной женщины, и превосходной матери, и эталона честности, и т.д. Как только она начинает думать, мечтать, спать, чего-то желать, дышать, не следуя установленным правилам, она разрушает тот идеал, который создали мужчины. «Второй пол» (1949) Симона де Бовуар

Так начинают. Года в два От мамки рвутся в тьму мелодий, Щебечут, свищут, — а слова Являются о третьем годе. Так начинают понимать. И в шуме пущенной турбины Мерещится, что мать — не мать. Что ты — не ты, что дом — чужбина. Что делать страшной красоте, Присевшей на скамью сирени, Когда и впрямь не красть детей? Так возникают подозренья. Так зреют страхи. Как он даст Звезде превысить досяганье, Когда он — Фауст, когда — фантаст? Так начинаются цыгане. Так открываются, паря Поверх плетней, где быть домам бы, Внезапные, как вздох, моря. Так будут начинаться ямбы. Так ночи летние, ничком Упав в овсы с мольбой: исполнься, Грозят заре твоим зрачком, Так затевают ссоры с солнцем. Так начинают жить стихом. Борис Пастернак, 1921

Снова замерло всё до рассвета - Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь. Только слышно - на улице где-то Одинокая бродит гармонь: То пойдёт на поля, за ворота, То обратно вернётся опять, Словно ищет в потёмках кого-то И не может никак отыскать. Веет с поля ночная прохлада, С яблонь цвет облетает густой... Ты признайся - кого тебе надо, Ты скажи, гармонист молодой. Может статься, она - недалёко, Да не знает - её ли ты ждёшь... Что ж ты бродишь всю ночь одиноко, Что ж ты девушкам спать не даёшь?! Михаил Исаковский