Умирал костер как человек… То упорно затихал, то, вдруг вздрагивал, вытягивая вверх кисти длинных и прозрачных рук. Вздрагивал, по струйке дыма лез, будто унести хотел с собой этот дивный неподвижный лес, от осин желтеющих рябой. …Птиц неразличимые слова. Дымного тумана длинный хвост и траву. И россыпь синих звезд, тучами прикрытую едва. Роберт Рождественский 1984 г.

СТАРИК В СТАНЦИОННОМ БУФЕТЕ Худой старик с колючей щетиной на лице сидел в углу станционного буфета в Майори. Над Рижским заливом свистящими полосами проносились зимние шквалы. У берегов стоял толстый лед. Сквозь снежный дым было слышно, как грохочет прибой, налетая на крепкую ледяную закраину. Старик зашел в буфет, очевидно, погреться. Он ничего не заказывал и понуро сидел на деревянном диване, засунув руки в рукава неумело заплатанной рыбачьей куртки. Вместе со стариком пришла белая мохнатая собачка. Она сидела, прижавшись к его ноге, и дрожала. Рядом за столиком шумно пили пиво молодые люди с тугими, красными затылками. Снег таял у них на шляпах. Талая вода капала в стаканы с пивом и на бутерброды с копченой колбасой. Но молодые люди спорили о футбольном матче и не обращали на это внимания. Когда один из молодых людей взял бутерброд и откусил сразу половину, собачка не выдержала. Она подошла к столику, стала на задние лапы и, заискивая, начала смотреть в рот молодому человеку. – Пети! – тихо позвал старик. – Как же тебе не стыдно! Зачем ты беспокоишь людей, Пети? Но Пети продолжала стоять, и только передние лапы у нее все время дрожали и опускались от усталости. Когда они касались мокрого живота, собачка спохватывалась и подымала их снова. Но молодые люди не замечали ее. Они были увлечены разговором и то и дело подливали себе в стаканы холодное пиво. Снег залеплял окна, и дрожь пробегала по спине при виде людей, пьющих в такую стужу совершенно ледяное пиво. – Пети! – снова позвал старик. – А Пети! Ступай сюда! Собачка несколько раз быстро мотнула хвостом, как бы давая понять старику, что она его слышит и извиняется, но ничего с собой поделать не может. На старика она не взглянула и даже отвела глаза совсем в другую сторону. Она как бы говорила: «Я сама знаю, что это нехорошо. Но ты же не можешь купить мне такой бутерброд». – Эх, Пети, Пети! – шепотом сказал старик, и голос его чуть дрогнул от огорчения. Пети снова вильнула хвостом и вскользь, умоляюще посмотрела на старика. Она как бы просила его больше ее не звать и не стыдить, потому что у нее самой нехорошо на душе и она, если бы не крайность, никогда бы, конечно, не стала просить у чужих людей. Наконец один из молодых людей, скуластый, в зеленой шляпе, заметил собаку. – Просишь, стерва? – спросил он. – А где твой хозяин? Пети радостно вильнула хвостом, взглянула на старика и даже чуть взвизгнула. – Что же это вы, гражданин! – сказал молодой человек. – Раз собаку держите, так должны кормить. А то некультурно получается. Собака у вас милостыню выпрашивает. Нищенство у нас запрещено законом. Молодые люди захохотали. – Ну и отмочил, Валька! – крикнул один из них и бросил собачке кусок колбасы. – Пети, не смей! – крикнул старик. Обветренное его лицо и тощая, жилистая шея покраснели. Собачка сжалась и, опустив хвост, подошла к старику, даже не взглянув на колбасу. – Не смей брать у них ни крошки! – сказал старик. Он начал судорожно рыться в карманах, достал немного серебряной и медной мелочи и начал пересчитывать ее на ладони, сдувая мусор, прилипший к монетам. Пальцы у него дрожали. – Еще обижается! – сказал скуластый молодой человек. – Какой независимый, скажи пожалуйста! – А, брось ты его! На что он тебе сдался? – примирительно сказал один из молодых людей, наливая всем пиво. Старик ничего не ответил. Он подошел к стойке и положил горсть мелких денег на мокрый прилавок. – Один бутерброд! – сказал он хрипло. Собачка стояла рядом с ним, поджав хвост. Продавщица подала старику на тарелке два бутерброда. – Один! – сказал старик. – Берите! – тихо сказала продавщица. – Я на вас не разорюсь… – Палдиес! – сказал старик. – Спасибо! Он взял бутерброды и вышел на платформу. Там никого не было. Один шквал прошел, второй подходил, но был еще далеко на горизонте. Даже слабый солнечный свет упал на белые леса за рекой Лиелупа. Старик сел на скамейку, дал один бутерброд Пети, а другой завернул в серый носовой платок и спрятал в карман. Собачка судорожно ела, а старик, глядя на нее, говорил: – Ах, Пети, Пети! Глупая собака! Но собачка не слушала его. Она ела. Старик смотрел на нее и вытирал рукавом глаза – они у него слезились от ветра. Вот, собственно, и вся маленькая история, случившаяся на станции Майори на Рижском взморье. Константин Паустовский

Бедные люди! Они внушают мне не отвращение, а безмерную жалость. Из всех загадок человеческого бытия я разгадал одну: больше всего страдаем мы в жизни от вечного одиночества, и все наши поступки, все старания направлены на то, чтобы бежать от него. И они, эти любовники, приютившиеся на скамейках под открытым небом, подобно нам, подобно всем живым тварям, стремятся хотя бы на миг не чувствовать себя одинокими; но они, как и мы, всегда были и будут одиноки. Иные ощущают это сильнее, другие слабее – вот и вся разница. Что бы мы ни делали, как бы ни метались, каким бы ни был страстным порыв наших сердец, призыв губ и пыл объятий, – мы всегда одиноки. Недаром Гюстав Флобер, один из величайших несчастливцев в мире, потому что он был одним из величайших ясновидцев, написал женщине-другу такие безнадежные строки: «Все мы живём в пустыне. Никто никого не понимает». Да, никто никого не понимает, что бы люди ни воображали, ни говорили, ни пытались сделать. Какая это пытка – постоянно соприкасаться с теми, кого нам не дано понять! И любим мы так, словно нас приковали рядом, к одной стене, и мы простираем друг к другу руки, но соединиться не можем. Мучительная потребность полного слияния томит нас, но все усилия наши бесполезны, порывы напрасны, признания бесплодны, объятия бессильны, ласки тщетны. Стремясь слиться воедино, мы устремляемся друг к другу и лишь ушибаемся друг о друга. Когда приходит любовь, душа словно расширяется, наполняется неземным блаженством. А знаешь почему? Знаешь, отчего это ощущение огромного счастья? Только оттого, что мы воображаем, будто пришёл конец одиночеству. Мы думаем, что больше не будем заброшены, затеряны в мире. Какое заблуждение! Ещё сильнее, чем нас, чем наши одинокие сердца, терзает вечная жажда любви женщину – женщину, этот великий обман мечты. Ты и сам переживал чудесные часы подле этих длинноволосых обольстительниц с чарующим взглядом. Какой бред туманит наш рассудок! Какое самообольщение увлекает нас! Не правда ли, так и кажется, что сейчас, сию минуту, мы с ней будем одно? Но эта минута не наступает никогда, и после долгих недель ожиданий, надежд, обманчивых наслаждений приходит день, когда я остаюсь ещё более одинок, чем прежде. Не будем требовать большего, ибо полное слияние двух человеческих существ невозможно. Я теперь замкнулся в себе и не говорю уже никому, во что верю, что думаю, что люблю. Зная, что я обречён на жестокое одиночество, я смотрю на окружающий меня мир и никогда не высказываю своего суждения. Какое мне дело до человеческих мнений, распрей, удовольствий, верований! Я ничем не могу поделиться с другими и охладел ко всему. Мой внутренний незримый мир для всех недоступен. На обыденные вопросы я отвечаю общими фразами и улыбкой, которая говорит «да», когда у меня нет охоты тратить слова. «Одиночество», Ги де Мопассан

Те люди, которые думают, будто сначала можно решить материальные проблемы, а потом духовные — разрубают фактически человека пополам. У нас всё взаимосвязано. Человек, у которого внутренняя гармония, — он и работает иначе, он и относится к окружающим людям иначе. Александр Мень

Во всех своих письмах я назойливо задавал Вам один вопрос, на который, впрочем, Вы можете не отвечать мне: где вы будете жить осенью и не хотите ли вместе со мною прожить часть сентября и октября в Феодосии и Крыму? Мне нестерпимо хочется есть, пить, спать и разговаривать о литературе, т. е. ничего не делать и в то же время чувствовать себя порядочным человеком. Впрочем, если Вам противно мое безделье, то я могу пообещать написать с Вами или около Вас пьесу, повесть... А? Не хотите? Ну бог с Вами. Чехов А. П. Письмо Суворину А. С., 16 августа 1892 г. Мелихово

Олегу Басилашвили - 90! «20-летнему себе я пожелал бы внимательнее относиться к своим родителям, потому что Пушкин недаром сказал: «Сижу ль меж юношей безумных…» Безумных - это значит без ума. Люди о многом не думают. Таким был и я, как и большинство 20-летних. Потом, когда никого из близких не остается на свете, горько сожалеешь о том, что их нет и как мало ты им отдал из того, что они тебе давали. Вот это самое главное. И я хотел бы пожелать этому юноше Олегу Басилашвили быть внимательнее, ласковее, добрее к бабушке, папе, маме».

Делай то, чего хочет от тебя твое тело: добивайся славы, почестей, богатства, и жизнь твоя будет адом. Делай то, что хочет от тебя дух, живущий в тебе: добивайся смирения, милосердия, любви, и тебе не нужно будет никакого рая. Рай будет в душе твоей. «Путь жизни», Лев Толстой

— Мистер Буковски, что такое любовь? — Что? Это что-то вроде тумана утром. Когда вы просыпаетесь задолго до рассвета. Он исчезает быстро. Так и чувства сгорают. — Правда? — Я убежден. — И чувства сгорают? — Да, очень быстро. Любовь — это просто туман, который рассеивается с первым же лучом реальности. Чарльз Буковски

Словно тихий ребенок, обласканный тьмой, С бесконечным томленьем в блуждающем взоре, Ты застыл у окна. В коридоре Чей-то шаг торопливый — не мой! Дверь открылась… Морозного ветра струя… Запах свежести, счастья… Забыты тревоги… Миг молчанья, и вот на пороге Кто-то слабо смеется — не я! Тень трамваев, как прежде, бежит по стене, Шум оркестра внизу осторожней и глуше… — «Пусть сольются без слов наши души!» Ты взволнованно шепчешь — не мне! — «Сколько книг!.. Мне казалось… Не надо огня: Так уютней… Забыла сейчас все слова я»… Видят беглые тени трамвая На диване с тобой — не меня! Марина Цветаева

Божий мир Тени вечера волоса тоньше За деревьями тянутся вдоль. На дороге лесной почтальонша Мне протягивает бандероль. По кошачьим следам и по лисьим, По кошачьим и лисьим следам Возвращаюсь я с пачкою писем В дом, где волю я радости дам. Горы, страны, границы, озера, Перешейки и материки, Обсужденья, отчеты, обзоры, Дети, юноши и старики. Досточтимые письма мужские! Нет меж вами такого письма, Где свидетельства мысли сухие Не выказывали бы ума. Драгоценные женские письма! Я ведь тоже упал с облаков. Присягаю вам ныне и присно: Bаш я буду во веки веков. Ну, а вы, собиратели марок! За один мимолетный прием, О, какой бы достался подарок Bам на бедственном месте моем! Борис Пастернак, 1959