В Китае обнаружили деликатесы, приготовленные до нашей эры. В Китае археологи совершили довольно редкое и неожиданное открытие. При исследовании древней гробницы они обнаружили деликатесы, приготовленные из риса более 2000 лет назад. Об открытии сообщило информационное агентство "Синьхуа". Его совершила миссия Института культурного наследия и археологии провинции Хэнань. Она раскопала древнюю гробницу в городке Синьян. Внутри усыпальницы была обнаружена кучка традиционных китайских деликатесов цзунцзы, возраст которых превышает 2000 лет. Цзунцзы - это изделия из клейкого риса, которые обычно имеют пирамидальную форму. Эти деликатесы готовят с разными начинками и заворачивают в листья бамбука или тростника. В Китае они популярны до сих пор, эта липкая еда, например, готовится специально к празднику лодок-драконов. Сообщается, что гробница, в которой были найдены древние деликатесы, принадлежала аристократу древнего государства Чу, существовавшего в период Воюющих царств (475-221 гг. до н.э.). По словам археологов, в гробнице было обнаружено 40 цзунцзы, которые до сих пор завернуты в листья. Кроме того, по полу было разбросано несколько разорванных оберток, каждая размером примерно от 10 до 15 сантиметров. Деликатесы были завернуты в широкие листья и перевязаны нитками и стеблями. Узнать о содержимом ученым удалось при помощи электронного микроскопа. Оказалось, что 39 из 40 оберток были начинены сырым рисом, который даже не был очищен от шелухи. А один деликатес был приготовлен из другого зерна, возможно, проса. Что интересно, в качестве обертки были использованы дубовые листья. Такой рецепт до сих пор популярен на западе и юге провинции Хэнань. "Судя по археологическим открытиям и обычаям, эти обертки из листьев дуба, набитые зерном, являются самыми ранними цзунцзы, обнаруженными когда-либо археологами", - говорит Лань Ванли из Института культурного наследия и археологии провинции Хэнань. Кстати, недавно китайские археологи раскопали еще одну древнюю гробницу, относящуюся к периоду Воюющих царств. Она была обнаружена в Гуанси-Чжуанском автономном районе на юге страны. По сообщению "Синьхуа", из нее был извлечен ряд культурных реликвий, в том числе бронзовый барабан и нефритовые кольца.

Трех (!!!) этажный дом на колёсах. Это для кого-то что-то :)

"Полоскание белья в реке". 1891. Ян Екенес. Как фото. Ужас бедные женщины! Рекомендуется полноформатный просмотр. Для полноформатного просмотра картины кликните по изображению.

Но ты, о лестница, в полночной тишине беседуешь с былым. Твои перила помнят, как я покинул блеск еще манящих комнат и как в последний раз я по тебе сходил, как с осторожностью преступника закрыл одну, другую дверь и в сумрак ночи снежной таинственно ушел - свободный, безнадежный... Владимир Набоков. 1918 год. Авторы фото - Алексей Грачев, Александр Сухарев, Maxim

" Жуткий город: девок нет, в карты никто не играет. Вчера в трактире украл серебряную ложку-никто даже не заметил: посчитали что её вообще не было!" © Семён Фарада, Александр Абдулов в х/ф "Формула любви", режиссер Марк Захаров, 1984г.

Это по нашему. Вроде простые но за себя постоят! Крым ❤️

4 ИЮЛЯ 1964 ГОДА НЕ СТАЛО САМУИЛА МАРШАКА. ЧТО БОЛЬШИНСТВО ИЗ НАС ЗНАЮТ О НЕМ, КРОМЕ ТОГО, ЧТО ОН БЫЛ ТАЛАНТЛИВЫМ ДЕТСКИМ ПОЭТОМ, НАПИСАВШИМ «КОШКИН ДОМ», «РАССЕЯННОГО» И ДРУГИЕ СТИХИ ДЛЯ МАЛЫШЕЙ? Немногое. Юному Маршаку был запрещен въезд в российскую столицу из–за существовавшей в царскую пору процентной нормы на гимназистов–евреев. Помогло знакомство со знаменитым критиком Владимиром Стасовым, который добился перевода Самуила в петербургскую гимназию. Он же познакомил парня с закадычными друзьями - Горьким и Шаляпиным. Во время Первой мировой войны Маршак занимался делами детей беженцев–переселенцев, при советской власти ему пришлось заведовать детскими домами и колониями. Не будь Маршака, не была бы издана «Республика ШКиД». Когда–то он защищал Корнея Чуковского, стихи которого для детей пытались запретить, потом они вместе заступались за Иосифа Бродского. «Двенадцать месяцев» Маршака хотел поставить Уолт Дисней. Самуил Яковлевич обратился за содействием к руководителю советского кинематографа Ивану Большакову, но тот на назначенную встречу не явился. Поэт оставил на дверях его кабинета записку: «У Вас, товарищ Большаков, не так уж много Маршаков». Знаменит Маршак и как переводчик. Ему доводилось браться даже за стихи Мао Цзэдуна. С немецкого им переведен Генрих Гейне, но более всего известны его переводы с английского: «Дом, который построил Джек», сонеты Шекспира и баллады Бернса. Поэт Александр Твардовский как-то сказал, что Маршак «сделал Бернса русским, оставив его шотландцем». В Шотландии кончину Маршака сопроводили словами «конец старинной песни», которые впервые были произнесены, когда страна лишилась независимости. А еще Маршак был автором серьезных стихов. Очень серьезных. Старайтесь сохранить тепло стыда. Всё, что вы в мире любите и чтите, Нуждается всегда в его защите Или исчезнуть может без следа.

Это портрет младшей дочери Дантеса Леони-Шарлотты Дантес де Геккерн. В этом возрасте ее поместили в клинику для душевнобольных... 10 января 1837 года Дантес женился на родной сестре Натальи Пушкиной – Екатерине Гончаровой. Женился не по любви, а по настоянию друзей, спешно желая замять назревающий скандал, связанный с именем Поэта. Но это не помогло: 29 января прозвучал тот роковой выстрел на Черной речке. Дантеса арестовали, разжаловали в солдаты и выслали с беременной женой за границу. На родине его жизнь сложилась счастливо: должность сенатора Второй империи, налаженный быт, хорошие дети. И все бы ничего, если бы не младшая дочь Леони. Ей не было и трех лет, когда умерла мать. Екатерина Гончарова скончалась от послеродовой горячки, родив, наконец, после трех дочерей, долгожданного сына. Маленьких сестер и новорожденного Луи взяла на воспитание сестра Дантеса Адель, старая дева. И далее началось необъяснимое. Екатерина при жизни с детьми на русском говорить не смела, в семье все изъяснялись по-французски. После смерти матери Леони - единственная из всех детей заговорила на русском языке, причем, выучив его самостоятельно, владела им в совершенстве. Светская жизнь ее не интересовала. Она прошла на дому курс Политехнической школы, и, по словам своих профессоров, была первой. Брат Луи вспоминал, что у сестры было две привязанности: математика и… Пушкин. Свою комнату Леони превратила в молельню: на стене висел огромный портрет Александра Сергеевича, перед которым всегда горела лампада. Дальше шли другие его портреты и книги. Русские. Она прочла Пушкина всего, знала наизусть Онегина, целые главы из «Кавказского пленника» и «Капитанской дочки». С отцом Леони не общалась – в одной из ссор назвала его убийцей Пушкина и больше никогда с ним не разговаривала. В год столетия поэта в интервью для газеты «Новое время» брат Леони Луи сказал следующее: - Пушкин! Как это имя связано с нашим! Знаете ли, что у меня была сестра, - она давно покойница, умерла душевнобольной. Эта девушка была до мозга костей русской. Здесь, в Париже, живя во французской семье, во французской обстановке, почти не зная русских, она изучила русский язык, говорила и писала по-русски получше многих русских. Она обожала Россию и больше всего на свете Пушкина. Леони умерла в парижской психиатрической лечебнице, где провела 28 лет. В периоды просветления просила родных только об одном: «принести ей книги «дядюшки Пушкина»… ©️ Станислав Садальский

Здравствуй, папа! - Что же нам с тобой делать? – задумчиво спросил директор школы, стараясь не смотреть на меня. В окно. В стену. В журнал, лежащий на столе – только не на меня. Разумеется, в школу уже сообщили, чем я был занят вечером. И от того было еще обиднее. Конечно, моя учёба – вклад в будущее страны, мой долг, нам это вдалбливали чуть ли не ежедневно. И не сказать, что я был совсем дураком – на четыре вполне мог бы учиться. Но вечером я нашёл свою мать в ванной с перерезанными венами, вызывал скорую, ждал, пока приедут. Забинтуют, заберут с собой. Посочувствуют мне, погладив по голове. Мать пыталась то ли покончить с собой, то ли устроить спектакль – я так до конца этого и не понял – из-за очередного мужика, не пожелавшего стать её мужем, а я не смог сделать уроки. Проводив врачей, я достал из заначки сигареты, и курил, сидя у окна. Сигарета дрожала в пальцах, а в голове стоял какой-то гул. Потом я научился его определять: это было остаточное явление после стресса. В башке пусто и легко, и гудит, как в пустом ведре. Я сидел, курил, думал о том, что мне ещё отмывать ванну от маминых художеств, и совсем не мог думать об уроках. И было мне пятнадцать лет. А через два месяца из тюрьмы вышел мой отец. Он не хотел видеться с матерью, а со мной, видимо, хотел. И подкараулил меня после школы. - Тоха. Сынок! – обнимал меня батя, роняя слёзы. Я был рад его видеть, но не понимал, почему мне так не повезло с родителями. Один отмотал уже второй срок. Вторая чуть что пытается театрально покончить с собой, а после больницы подлизывается ко мне, как щенок. В глаза заглядывает. А потом будет очередной хахаль, и снова любовь до потери сознания, и опять разочарование, и ванна в крови. Я так устал от этого. Хорошо, хоть были эти передышки, чтобы исправить косяки по учебе, и не получать пять двоек за день, как тогда, когда меня после битый час мурыжил директор. - Папа, ты как? - Я что? Я только вышел. У матери пока. Пойдём к нам? Бабка весь вечер пироги пекла. Бабушка Лида была своеобразным человеком. Когда батя сидел, она с нами не общалась. А сейчас, я не сомневался, она меня заобнимает-зацелует, будет причитать, кормить-поить. Тоже спектакль? Мне было пятнадцать, но уже тогда казалось, что все вокруг играют в какие-то игры. А мне просто не досталось роли. И я сижу в зрительном зале. Один. - Папа, слушай… тут такое дело. Мать иногда пытается… - Чего? Руки, что ль, на себя наложить? - А ты откуда знаешь?! – удивился я. - Дак у неё это смолоду. Послушай меня, сынок. Я, как-никак, школу жизни ого-го какую прошёл. Когда человек хочет себя убить, он это делает. Всё остальное – дешёвая постанова. Хорошо ему говорить: дешёвая. А мне эти представления обходились дорого. Меня чуть не отправили в спец. интернат. Да и вообще, найти свою мать в таком виде – голую в крови в ванне – это… короче, я был пацаном, но чуял, что бесследно для меня это не пройдёт. - А то давай к нам? Живи у нас. Мне работу уже подогнали. Не пропадём. - Работу? – остановился я. – Пап, точно работу? - Да точно, точно! Я завязал, Антон, зуб даю. Интересно, какой зуб отец имел в виду? Какую-нибудь из своих золотых фикс? Лида мне обрадовалась. Угощала пирогами. И не стала спорить с отцом, когда он сказал ей, что я поживу у них. Вот только я в тот момент отказался, и мне показалось, что баба Лида выдохнула с облегчением. Но, возможно, просто показалось… Мать была дома. Сидела за столом с каким-то обгрызенным мужичком. Каждый следующий у неё был хуже предыдущего. Этому можно было смело дать кличку Сморчок – ни прибавить, ни убавить. - Антоша, это дядя Слава. - И что? Он будет моим папой? – злобно зыркнул я на мать. - Ты почему хамишь? – высоким голосом возопила мать. - Тамарочка, не злись. Мы с Тошей обязательно подружимся, вот увидишь. С Тошей?! Мне что, пять лет? Это было уже слишком. - Короче. Я у отца поживу. Он зовёт меня, думаю, для всех это будет удобнее. Мать начала говорить гадости об отце. И о том, как он испортил ей всю жизнь. И о том, какой я предатель, раз ухожу к нему. - Всего наилучшего. – я собрал сумку и ушёл. Мне правда надоело наблюдать за всеми этими дядями Славами, и последствиями после них. Я почему-то не подумал, что без меня мать будет некому спасать от самой себя. В голове прочно засели слова отца: «Кто хочет умереть – просто умирает, остальное – дешёвая постанова». У отца было спокойно. Даже с бабушкой отношения наладились. Конечно, я думал о том, что отец рано или поздно тоже может привести женщину, и неизвестно, как я буду с ней. Или, сам уйдёт к женщине, и тогда неизвестно, как я буду с Лидой. Но пока всё было мирно. Отец не пил, работал. Встречался с коллегой по заводу, приятной девушкой Дашей. С зарплаты первым делом покупал подарки мне и Лиде. Может и Даше тоже покупал, мы об этом не знали. Я прилично учился и забыл запах сигарет. Перешёл в девятый класс. Казалось, жизнь начала налаживаться. Я всё думал, что надо навестить мать – живу я хорошо, какой смысл злиться на неё дальше? Думал, думал, но не находил времени. А потом как-то вышел со второго урока и увидел бабушку Лиду. Она стояла у окна. - Ба, а ты чего тут? - А я за тобой. - Что-то с папой? – охрипшим голосом спросил я. - Папа в порядке. – Лида смотрела на меня с такой печалью, что я всё понял. Мать довела дело до конца. А меня не было рядом. Я молчал, пока её хоронили. Молчал, пока поминали. На поминках по моей матери я впервые попробовал водку. Хорошо, что тогда. Она была такой же горькой, как моя потеря. Мне не понравилось. Когда все разошлись, я набросился на отца с обвинениями: - Ты же говорил, она этого не сделает! Я поверил тебе. Я же тебе поверил… Батя стоял у окна, не поворачиваясь ко мне. У него тоже были для меня новости, которые не терпели отлагательств – оказывается, его подруга Даша была беременна, и отец собирался жениться. Спустя годы я понимаю, в каком он тогда был тупике. Сын обвиняет его в обмане, беременная женщина ждёт действий, а его первую жену, и мать старшего сына, только что опустили в землю. Тупик. И не жениться никак, и жениться, значит всадить ещё один нож в мою спину. - Что ты молчишь?! – закричал я. - Прости меня, Антоха. Прости… если сможешь. Я сам себе верил. Обычно ведь оно так и бывает. Я стал часто оставаться в квартире матери. Я был там прописан, квартира осталась за мной. Шёл восемьдесят девятый год, страну потряхивало в преддверии перемен, мне одному было несладко. Но видеть отца было ещё тяжелее. Я даже от денег его отказывался, искал себе подработки. Так мне было проще – подальше от бати. Его попытки помочь казались мне неискренними, я больше не верил своему отцу. Я винил его, я винил себя. Когда узнал, что у них с Дашей родился сын, кажется, возненавидел его. У них там новая жизнь. А у меня ничего. Сцепив зубы, я продолжал учиться в школе и подрабатывать в свободное время. Может быть, когда-нибудь, у меня будет нормальная жизнь, - так надеялся я. Не постоянно, но в короткие минуты, когда переставал себя жалеть. Нормальная жизнь, настоящая. Та, где не играют роли в спектакле, а я не сижу в зрительном зале, как дурак. Приближалась зима, тёплые вещи были дома у отца. Замерзая после школы в осенних ботиночках на тонкой подошве и куртке-плащёвке, я вбежал в подъезд, поднялся на этаж и поднял руку, чтобы позвонить, но дверь открылась прежде, чем я нажал на звонок. На пороге стояла Дарья. - Тс-с. Не звони. Олег спит. - Мне только вещи забрать. – буркнул я. Даша впустила меня, заперла дверь на ключ и сунула его себе в лифчик, под платье. Я обалдело уставился на неё. - Ты чего? - Пока с отцом не поговоришь, никуда не уйдешь. – сурово сказала Даша. – И я не только о тебе волнуюсь. О нас тоже. Витя места себе не находит из-за вашей размолвки. И у меня семейная жизнь – не жизнь. Я стоял и сопел, опустив глаза. Даша взяла меня за руку и тихонько вскрикнула: - Господи… а руки-то ледяные! Она почти силком стащила с меня куртку и ботинки и сунула мне теплые носки. Заварила горячего чаю и, видя, что я немного согрелся, спросила: - Хочешь на него посмотреть? Я понял. Она про моего брата. - Спит же… - Мы тихонько. Всё равно отца твоего с работы ждать. Ну? Идем? Я смотрел на Олега, и сердце моё оттаивало. Он был крупным карапузом. Я прикинул, получалось ему уже пять месяцев. Я вспомнил свои детские фото – брат был очень на меня похож. Я на батю, и он, стало быть, тоже на него. Даша потянула меня за руку, вывела из комнаты. - Потом ещё налюбуешься, когда проснется. В кухне она разогрела мне суп, налила, подвинула хлеб и сказала: - Не знаю, чего он тебе там наговорил, но ты должен понять одно: Витя мать твою не убивал. И ты не убивал. И никто! Никто не виноват, только она. Она была взрослой, дееспособной женщиной. Сама выбрала. - А где Лида? – я не хотел говорить о матери. - А. - махнула рукой Даша. - К соседке ушла. - Вы не ладите? - Нет, нормально всё. Да я с кем хочешь полажу! – улыбнулась Даша. – Пойду, дверь открою. А то подумают чего не того. Не сбежишь? Я подумал о брате, которого хотел увидеть бодрствующим, и помотал головой. Рядом с новой женой отца было как-то уютно, что ли. И спокойно. Рядом с моей матерью я никогда не чувствовал ничего подобного. Когда пришёл с работы отец, я сидел в кухне с Олегом на руках. За то время, пока мы его ждали, Даша уговорила меня остаться у них. - Хотя бы до завтра. А там видно будет. Пришла Лида, обняла меня, поцеловала, сказала, как скучала. Объявила, что будут пироги и взялась за стряпню. Даша помогала с пирогами, а я с мелким. Когда батя вошёл в кухню, он застал нашу идиллию в самом разгаре. Олег было схватил меня за ухо и потянулся у носу, но увидев отца, радостно задергался и издал торжествующий вопль приветствия. Ухо тут же было отпущено, брат потянулся к двери, маша руками. Отец замер в дверном проёме, ни говоря ни слова, будто окаменел. Даша, выкладывая пироги на блюдо, зыркнула на меня. - Здравствуй, папа. – сказал я, чувствуя, как тают в горле остатки обиды. - Привет, сынок. Я… я сейчас, только руки помою. Голос его дрогнул, он вышел из кухни. Олег снова занялся моей головой, точнее выпирающими её частями. Даша улыбнулась мне и подмигнула. А я тогда вдруг впервые за долгое время почувствовал себя частью семьи. Частью чего-то живого. Настоящего. Не театрального. Ирина Малаховская-Пен

" Мужичек, вы пошто опять животину тираните?....Вот хотим у вас собачку вызволить....Пожалуйста..Жужа, белой масти!.." © "Волшебное кольцо",1979г.