Одна девочка в садике плохо кушала. И воспитательницы в воспитательных целях пришили ей на кофточку сзади заячий хвостик. Чтобы другие дети смеялись, показывали пальцем и всячески выражали свое презрение тем, кто плохо кушает. Это не жестокое наказание. В моем садике детей просто били. Но не всех; а тех, кто был из бедных семей или у кого папы не было. Воспитательницы- они умные были. И в психологии разбирались. Так что ничего страшного в заячьем хвостике, так ведь? Девочка старалась попой не поворачиваться к другим детям. Ей было стыдно, горько, неприятно, тяжело на душе, которой как бы нет. А потом пришла мама за ней и оторвала хвостик. Наказание кончилось. А память - осталась. Навсегда осталась память о заячьем хвостике, который пришили к кофточке.Так навсегда остаются с нами оскорбительные слова, которые нам говорили в детстве. Обидные и унизительные. Это же не страшно. Это не жестокое наказание - слова. Это не побои, не истязания. Это вообще не наказание. «Ты глупый", "ну за что мне такая идиотка досталась", "ты некрасивый", "из тебя ничего не выйдет", "ты ничего не можешь", "ты неряха и неумеха", - вот всякое такое. Нестрашное. Вроде заячьего хвостика, пришитого к кофточке сзади. Только этот хвостик навсегда остался у некоторых людей. И они стесняются, жмутся к стеночке, стараются не поворачиваться попой или спиной, чтобы другие не увидели этот пришитый в детстве хвостик. И не стали смеяться и показывать пальцем. Вот откуда столько неловких и не очень счастливых людей. Постоянно тревожных и напряженных. С постоянным чувством вины и с ощущением: "со мной что-то не так!" . Это им пришили хвостик в детстве. Прямо к коже. Навсегда. Маркировали, как фашисты - те номер на руке выбивали.Это только кажется, что ребенок все забывает сразу, ничего не помнит. Мы все отлично помним всю жизнь. И людей с хвостиком - их сразу видно. Тех, чья мама не оторвала эту мерзость сразу. Или пришила сама... Анна Кирьянова

Мой сын — подросток. Есть ли сигналы, на которые взрослый должен реагировать моментально, включаться, чтобы поддержать ребенка? Буллинг и травля. Это самая существенная проблема. По оценкам исследователей, дети находятся в ситуации травли в 30-60% детских учебных коллективов России. Вплоть до 2012 года в нашей стране не обращали внимания на это явление, хотя, как косвенный и средовой фактор, буллинг во все времена был довольно важным. Травля вредна для ребенка в любой позиции – будь он свидетелем, жертвой, агрессором. Во всех случаях для всех участников имеет место ряд негативных последствий. Второй звоночек – суицидальные мысли и жалобы от «меня никто не понимает» до «не хочу жить». Все это сигналы, на которые стоит обратить внимание. Увы, этому существенно мешают мифы, что подростки «если говорят о смерти, то делают это демонстративно», «они манипулируют, не стоит обращать внимание» и «у всех в юности было». Такие убеждения в реальности препятствуют помощи подросткам, которые в ней нуждаются. Даже если подросток манипулирует, за этим стоит какая-то его важная потребность. И прежде чем отвергать, стоит в ней разобраться. Если ребенок прогуливает школу, много болеет, проявляет избыточный интерес к сценам насилия, все это также значит, что человек находится в сложной психологической ситуации, ему нужна помощь. Главное – быть доступным. Остальное зависит от ваших стилистических предпочтений. Я предлагаю смотреть на родительство как на искусство. У нас есть масса возможностей быть родителями. Способ близости с ребенком – слушать ли одну и ту же музыку, смотреть кино, да и в целом следовать ли за ребенком или приглашать участвовать в том, что вам интересно – все это зависит от вашего вкуса и широты взглядов. Несмотря на значение референтной группы, родители в этом возрасте имеют колоссальное значение для подростков. И хотя по мере взросления родители все меньше присутствуют по времени в жизни своих детей, степень их значения для подростков не ослабевает. В те короткие минуты, которые вы бываете с детьми, главное, что нужно делать – не переставать любить своих детей. Кирилл Хломов

Необходимо понять, что ребенку нужна не столько любовь непосредственно к нему, сколько между родителями, наличие сильного Пространства Любви в семье. Чем оно больше, тем естественнее идёт развитие ребёнка – он растёт как дерево, которому достаточно солнца и воды. Автор: Анатолий Некрасов, из книги «Материнская любовь»

МАМАМ И ПАПАМ О ТОМ, ЧТО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВАЖНО Обычный день у меня проходит сумбурно. Иногда бывает, что дети зачем-то встают раньше обычного. И понятное дело, что старших обратно уже ни за какие коврижки не уложишь. Приходится вставать раньше, и тогда весь день мечтаешь о том, чтобы снова забраться в кроватку и подремать. Такая возможность у меня может появиться только в одном случае. Уложить младшего, попросить старших поиграть тихонечко, пока мама спит и бессовестно дрыхнуть целых полчаса. И вот я так и хотела сделать. Уложила. Прилегла, уже даже укрылась одеялом. И вдруг на меня напал воинственный викинг, герой одного из любимых мультфильмов. Напал очень неожиданно, отпускать не собирается. Хочет внимания, хочет играть вместе, хочет рассказать о своих приключениях. Дальше – я могу сделать выбор. Вариант первый – разозлиться, что матери отдохнуть не дают, сорваться – и лечь спать. Викинг в таком раскладе точно пойдет играть один. Вариант второй – сунуть ему мультик или еще что-то отвлекающее, что займет его на время моего сна (иногда так и делаю). Вариант третий – да ну его этот сон, ко мне пришел любимый сын! В тот день я выбрала третий вариант. И хочу рассказать, почему. Какая мысль вихрем пронеслась в моей голове, оставив после себя след тугой тишины. Смотрю я на своего сына. Ему четыре... пока еще четыре. Он такой маленький, и при этом уже такой большой. Огромные любимые мной глаза в творческом полете. На голове пакет, руки-крылья. Он летит! И одна часть меня уже начала ныть: «Ну дайте мне поспаааать! Ну даааайте!» А другая часть так трезво говорит: «Через двадцать лет никто из них не будет мне мешать спать». И это чувство похоже на отрезвление. Через двадцать лет они действительно уже займутся своей жизнью, и как и я, будут просить у нас, родителей, возможности жить отдельно, самим. Они не будут шуметь, ломать все, драться, кидаться едой, мазать меня и мою одежду непонятно чем. Не будут портить мои прически, заставлять меня носить исключительно платья для кормления грудью, не будут рисовать на обоях. Да, через двадцать лет я смогу лечь спать тогда, когда хочу, и встать тогда, когда пожелаю. У меня будет свобода и есть то, что хочу я. И много чего другого. Но. Через двадцать лет никто из них не будет так зацеловывать мое лицо по утрам. Никто из них не будет так забавно целовать мне руку, приглашая на танец на кухне, никто из них не назовёт меня принцессой и не защитит от какого-то страшного монстра. Никого из них я уже не смогу взять на ручки, прижать к груди, укачать на руках, спеть колыбельную. Никому из них это будет не нужно. Как и наши вырезания печенья, кроватная борьба, шапки и усы из пены, прятки в шкафу, ночные обнимашки, утренние обнимашки, дневные обнимашки… Все это останется для нас с ними в прошлом – прекрасном, но прошлом. Я знаю, как ведут себя с мамами двадцатилетние дядьки: им уже не так приятно быть обнятым мамой и ею же обласканным. Хотя мать и любит сына точно так же, приходится уже сдерживаться, чтобы не нарушить его территорию, не потревожить, не обидеть. Это нормальный ход жизни. Так было у всех, так будет у меня. Да что далеко ходить – нашему старшему сейчас восемь, и он уже сейчас живет с нами вместе, но уже какой-то своей жизнью. Отделяясь понемногу. Взрослея. А ему всего восемь. Пройдет всего каких-то двадцать лет. Никто из них уже не будет нуждаться во мне. Они будут жить своей жизнью, где я уже не буду активным действующим лицом, лишь зрителем. Я смогу лишь наблюдать, что они сделают с той жизнью, которая пришла к ним через меня. И вспоминать все то, что было когда-то двадцать лет назад. То есть сегодня и сейчас. Буду ли я жалеть о той минуте своей жизни, когда я досыпала «недоспатое»? Буду ли я радоваться тому, сколько времени и сил я потратила на работу или какую-то бесполезную деятельность? И буду ли я довольна тем, что пока они были на моих руках, я не обнимала и не целовала их каждую секунду? Будет ли ценно для меня через двадцать лет, в каком возрасте они ушли спать в свои кровати? Ведь в двадцать лет они сто процентов будут спать отдельно, и уже точно не притопают утром, не прижмутся холодными пятками к моему животу. Будет ли что-то значить для меня, как они спали, как резались их зубы, как болели их животы? Или же я буду вспоминать, как они помещались в папиных ладошках, как смешно «гулили», как ели мамино молочко, доверчиво прижавшись всем маленьким телом? Однажды они вырастут, и можно будет спать сколько хочется и когда хочется. Но зачем? Стоит ли это того, чтобы так торопить драгоценное время, время, когда мы вместе, когда мы важны друг для друга, когда мы можем любить? Я наступаю снова и снова на мелкие детали конструктора по ночам, когда иду укрывать их одеялами. Это больно, но быстро забывается. А вот их сопящие милые личики со мной всегда. Снова и снова утром я обнимаю холодненького ребенка, который прибежал погреться в нашу кровать. Снова и снова я откладываю свои «очень важные дела» ради того, чтобы испечь с ними печенье или просто вместе полежать. Снова и снова я целую их пяточки и щечки, повторяю каждому о том, как я их люблю. Потому что второго шанса у меня не будет уже никогда. Я никогда не смогу снова стать мамой этого конкретного ребенка, не смогу переписать нашу с ним историю, не смогу вернуться, отмотать, исправить. Не смогу «долюбить» и «добаловать». А написать еще одну книгу – смогу. И через двадцать лет, и через сорок – здесь чем дальше, тем больше материала, больше информации, мыслей. Это вдохновляет меня снова и снова улыбаться и читать книгу вместо того, чтобы ныть и пытаться уснуть. Это не самопожертвование. Это инвестиция в будущее. В мое счастливое будущее, где мне будет что вспомнить. И их, я надеюсь, счастливое будущее. Потому как человеку, который чувствует себя любимым, жить проще. Время быстротечно. Давайте тратить его на любовь. Не на важные дела и глобальные свершения, а на любовь. Обычную и такую дефицитную в наше время. Так просто и так сложно – любить детей и помогать им расти благостно. Все остальное может подождать. Дети ждать не могут. Ольга Валяева

Женщины – странные существа. Им только дай волю – обязательно будут кого-нибудь любить... ©Олег Рой "Нелепая привычка жить"

Мы не знаем, что будет завтра. Пусть оно просто будет. И пусть в нём будут все те, кто нам дорог!

Моя семья вполне обычная. Так мне казалось лет до 13. А потом я познакомилась с родителями друзей - чем дальше, тем больше было моё удивление. У половины не было кого-то из родителей, у других били, пили, или наплевательски относились к детям. И тогда я осознала, что мой папа, как и мама, вопрочем - особенные. Мне 5. Соседские мальчишки специально забросили мою летающую тарелку в крапиву - высокую, выше меня. Пожаловалась папе, и он заставил засранцев идти в крапиву, и доставать мою тарелку. Когда они вышли, плача, он им спокойно сказал - "мужчина должен отвечать за свои поступки". А чтоб сгладить все детские обиды, дал нам денег на мороженое. Прав ли он был? Для меня да. Теперь я точно знала, что папа всегда поможет и защитит. Мне 10. Мы с младшим братом, и ещё троими детьми, весело ползём по 2-х метровому забору, из тонких - см 2-3 в толщину - досок. Вдруг я слышу тихое - "Доча" и вижу внизу отца, который как-то непривычно хмурится. "Дети, всем пора домой, на обед, - говорит мой папа и осторожно протягивает руки - А давайте я вас по очереди сниму, как будто спасаю?". И по одному мы спрыгивали в папины вытянутые руки. Позже он признался, чтоб был очень напуган, поскольку под забором, прямо под нами лежало много битого стекла - молодняк развлекался, разбивая бутылки об доски. Мне 13. Захожу домой с синяком во всю скулу, драных штанах и куртке. Папа хмурится - "Дралась?". Я комкаю рукав и прячу глаза. "За дело била?". "За подружку, - бурчу, - они её в восьмером одну, а мы мстить пошли". Папа молчит. Потом уже участливо "Получила?". "Угу". "Ну сама-то хоть долбанула?" - он улыбается. "Угу" - улыбаюсь и я. Папа никогда не поощрял жестокость, но умение постоять за себя - считал очень важным. И я благодарна ему, за то, что он не судил меня, за мои попытки. Мне 15. Я впервые выпила водки, и меня унесло. Пришла домой пьяненькая, не могу пролезть между диваном и столом. "Мама тебя видела?" слышу с порога. Пьяненко хихикаю, и отрицательно качаю головой. "В душ и спать" - командует папа, и я слушаюсь. Утром смеётся и спрашивает, болит ли голова. Что-то бурчу в ответ, и мне под подушку кладут полтинник на "опохмел". Папа знает, что больше я так не буду, потому что мне стыдно. Домой под градусом я больше не приходила никогда. В мои 16 начнутся наши первые ссоры. Тяжелый период, по душам не поговорить, потому что мой папа в принципе не болтун. А я была слишком максималистична. От этого тяжело. Мне 21. Ночью, во дворе дома на меня нападает наркоман. Я отбиваюсь и инстинктивно зову папу криком. Отец выскочил с железным прутом, нарик сбежал. Я знаю, что потом папа очень переживал, но меня он бодрил и веселил, приговаривая, что я настоящий боец. Было много обид, было много и хорошего. Моего первенца он до слёз боялся брать на руки - большие натруженные руки, которыми боялся повредить что-то малышу. Моего мужа поругивает за то, что тот не балует меня, как принцессу), не со злом, а просто бухтит, потому что очень меня любит и я это знаю. Знаю, и поэтому стараюсь почаще говорить ему "спасибо, папа", "я люблю тебя, папа", "папочка, прости". Хорошо, что он у меня есть - мой самый обычный, но самый особенный папа... Дженгурова Людмила Григорьевна

Разница поколений

Папа укладывает сына спать, через пол-часа мама заглядывает в комнату: - Ну как?... Спит? - Да, мам, спит…)

Как хорошо уметь читать! Не надо к маме приставать, Не надо бабушку трясти: «Прочти, пожалуйста! Прочти!» Не надо умолять сестрицу: «Ну, почитай ещё страницу». Не надо звать, не надо ждать, А можно взять и почитать! Валентин Берестов