никто не сумеет увидеть тебя настоящим,
масштаб твоих внутренних войн не дано оценить
стоящим снаружи, пусть даже и рядом стоящим,
и в ногу идущим, и в голос поющим. не быть
тебе ими понятым так, как того бы хотелось.
пожалуй, и к лучшему (что там, в твоей голове?)
но все, что еще не успелось, не смелось, не спелось
останется буквами в несочиненной главе –
никто не прочтет, даже тот, кто нужнее, роднее
их всех, никогда, никогда не распутает нить
и не доберется к тебе лабиринтами дней и
все это так больно, что… как бы тебе объяснить…
представь: вот стоишь ты на выставке экспонатом,
свидетелем древней жизни, что отцвела,
кричишь: «я так много знаю всего, ребята!»,
но люди тебя не слышат из-под стекла.
для них ты – красивая, странная вещь, не боле,
предмет, что совсем бесполезен, хотя неплох.
вся суть твоя силится мячиком волейбольным
прорваться к ним через сетку, но снова – блок.
представь, что ты – книга, но смысла в тебе ни грамма;
страницы в недоумении теребя,
читатель не знает, что текст этот – криптограмма,
разгадки которой нет даже внутри тебя.
представь: ты во сне слышишь музыку, да такую,
что моцартский реквием силищей превзойдет.
ты вскакиваешь с постели, бежишь к листку и…
и вдруг вспоминаешь, что вовсе не знаешь нот.
представь: ты на сцене. пытаешься вывернуть душу,
но голос простужен, и даже не петь – говорить
тебе тяжело, но поешь ты, а люди наружу
толпою из зала выходят.
курить.
Вера Сухомлин