Сожжение деревни , жителей которой подозревали в сотрудничестве с партизанами . Вьетнам , 1968 г .

Французские дети в школе на уроке немецкого языка на оккупированой Германией территории . Шампань , 1917 г .

17-летний студент энергетического факультета университета Ньюкасла Роуэн Себастьян Аткинсон( будущий « Мистер Бин »). Великобритания, 1972 г .

Будущий Герой Советского Союза Мелитон Варламович Кантария родился 5 октября 1920 года в грузинском селе Джвари( ныне одноимённый город ) , в мегрельской семье крестьян . Он окончил четыре класса, после чего начал трудиться в колхозе. Но проработал недолго, поскольку его призвали в армию. Когда началась Великая Отечественная война, Кантария отправился защищать Родину. Он служил разведчиком 756-го стрелкового полка 150-й стрелковой дивизии 3-й ударной армии 1-го Белорусского фронта. В 1942 году Кантария был ранен в руку, но вскоре вернулся на фронт. И хотя он выполнял поставленные задачи, выделиться у него никак не получалась. «Звёздный час» Мелитона Варламовича пришёлся на последние дни войны. Тогда шли ожесточённые сражения в Берлине. Советские солдаты подошли к Рейхстагу. В их числе был и Кантария. Красноармейцы начали штурмовать здание. Батальон младшего сержанта находился во втором эшелоне наступления. Солдаты, зачищая здание от противников, поднимались всё выше. Кантария продвигался рука об руку с сержантом Михаилом Егоровым. Им выпала почётная, но смертельно опасная обязанность — водрузить знамя Победы на крыше Рейхстага. Впоследствии дочь Героя Советского Союза Циала Кантария вспоминала, что отец, услышав приказ, хотел отказаться от его выполнения. Мелитон, прошедший всю войну, считал, что выполнить задачу и остаться в живых не получится. Но всё же Кантария не ослушался. Он решил, что раз уж суждено ему погибнуть, то пусть смерть придёт за ним на крыше нацистского логова. С боем Кантария и Егоров сумели добраться до крыши. Сержант получил ранение в ногу, поэтому Мелитону пришлось тащить и знамя, и Михаила. Впереди солдат ждало самое трудное испытание — подъём на крышу. Генерал Василий Шатилов, возглавлявший 150-ю дивизию, в книге «Знамя над Рейхстагом», вспоминал, что Кантарии и раненому Егорову пришлось карабкаться наверх, держась за рёбра каркаса. Двигались они медленно, поскольку любое поспешное и необдуманное движение могло привести к печальным последствиям. Но, несмотря на трудности, бойцы сумели добраться до нужной точки. Возникла другая проблема — никак не удавалось закрепить полотно. И тогда Кантария использовал свой ремень, с помощью которого и сумел привязать знамя. После этого солдаты начали спускаться. На это у них ушло больше времени, чем на подъём. Но главное — приказ был выполнен. Произошло это поздним вечером 30 апреля по берлинскому времени, когда в Москве уже наступило 1 мая. Интересно вот ещё что: примерно в то же время несколько советских солдат также установили красные флаги. Но все они были сбиты при ночном артобстреле. Уцелело только знамя Кантарии и Егорова. За успешное выполнение приказа Кантария стал Героем Советского Союза и получил Золотую Звезду. Кстати, на знаменитой фотографии, сделанной военным корреспондентом Евгением Халдеем, запечатлены другие люди. Дело в том, что снимок по заданию ТАСС был сделан 2 мая. И Халдей для фотографии попросил попозировать других солдат. На тот момент бои в столице Германии уже практически прекратились, их жизням ничего не угрожало. Кантария и Егоров должны были принять участие и в Параде Победы на Красной площади. Но маршала Жукова не устроил уровень строевой подготовки бойцов. И поскольку заменить их на кого-то другого просто не хватало времени, то от затеи отказались. После окончания войны Мелитон не остался в армии. Он вернулся домой и начал приспосабливаться к мирной жизни. Кантария пробовал себя в разных сферах, менял места жительства. Но наибольших успехов добился в торговле. В Грузии его знали и уважали. И поэтому ни одно мероприятие, посвящённое Победе, не обходилось без его участия. Любопытный момент: Кантарии и Егорову всё же довелось пронести Знамя Победы на Красной площади. Произошло это в 1965 году. По воспоминаниям Циалы Кантарии, в начале 1960-х гг. к отцу, жившему в селе Агубедия, в гости приезжал Георгий Жуков. Маршал прибыл в компании нескольких военных и пробыл у них неделю. В селе был настоящий праздник. Народ каждый день устраивал для Георгия Константиновича экскурсии. Также Циала вспоминала, что Жуков предложил Кантарии начать учиться в московской военной академии и возобновить военную карьеру. Но отец отказался. В 1975 году Мелитон Варламович пережил сильное потрясение, узнав, что его друг Михаил Егоров погиб в автокатастрофе. Не получилось у Кантарии и счастливо встретить старость. В 1992 году началась Грузино-абхазская война. Это событие ветеран воспринял очень болезненно. Он не мог понять смысла того кровопролития и часто говорил, что во время Великой Отечественной войны сражался и за грузин, и за абхазцев, и за русских. Шок подорвал его здоровье. Вместе с семьёй Мелитон Варламович сначала перебрался в Тбилиси, а в 1993 году — в Россию. Он надеялся, что комитет ветеранов поможет ему получить квартиру в Москве. Так и произошло, но сам Герой Советского Союза до этого события не дожил. Он умер в конце декабря 1993 года в поезде, в котором направлялся в столицу России для получения статуса беженца.

Великий французский просветитель, философ, а также Почетный член Петербургской академии наук. Дени Дидро был одним из величайших идеологов третьего сословия наряду с Вольтером, Руссо, Монтескье, способствовавших осуществлению Великой французской революции. Он родился в Лангре (провинция Шампань) в семье ножовщика и метрдотеля Дидье Дидро (и Анжелики Виньерон 5 октября 1713 года . У Дени Дидро было много братьев и сестер, но все дожили до зрелого возраста. Дидро обожал свою двоюродную сестру, называя ее "Сократом женской версии". Образование будущий философ получил в иезуитском колледже, защитив магистерскую как раз в области философии. Затем продолжил образование в области права, но вскоре бросил его, отдав предпочтение переводам и желанию стать писателем. Примерно в 40-е годы XVIII века, Дени познакомился с Руссо, с которым был достаточно дружен. В эти же годы он женится на весьма богобоязненной Антуанетте, чем отталкивает от себя своего отца, который стремился к тому, чтоб сын стал ученым, а не просто философом. В браке у Дени Дидро рождается дочь, которую назвали в честь матери и сестры-монахини, которых уже не было к тому времени. Считается, что в какой-то степени именно смерть сестры повлияла на мировоззрение Дени в области религии, в частности на его отношение к религии. Весьма известна история о продаже собрания сочинений библиотеки Дидро, которую приобрела наша императрица Екатерина Великая, умело использовавшая всю ситуацию в свою пользу. Выкупив издания, она сохранила Дидро право пользования книгами, а после его смерти книги демонстрировались в Эрмитаже, к сожалению, до наших дней они дошли не в полном виде. Будучи, в свою очередь, очень благодарным императрице, Дидро выполнял все ее распоряжения и был прекрасным советчиком, поскольку являлся сторонником просвещенного абсолютизма. Стоит сказать, что кроме философских способностей, Дидро был прекрасным литератором: "Внебрачный сын", "Отец семейства" - его пьесы, полные чувств и эмоции, которые испытывали герои произведений, казалось бы, что сам автор знает о них не понаслышке. Также Дени Дидро являлся автором большого количества научных трудов в области математики, экономики, механики. Именно под его руководством было запущено создание Энциклопедии, представляющей собой 35 томов в различных областях. Его пьесы, его жизнь экранизированы. Его имя в истории не только Франции, но и всего мира запечатлено навсегда.

Семнадцатилетняя девушка, уезжает в Минск поступать в университет.Львов , 1975 г .

Картина хорватского художника Йозо Кляковича ": В. И. Ленин", 1924 г.

Распутица. Челябинская область 1980-ые . Автор фото : Игорь Лагунов.

Карта - новодел "Великая Армения", которую в сети часто пытаются выдать за исторические издание советского периода .

Иван Васильевич Майстренко родился 16 (28) августа 1899 г. в местечке Опошня Зеньковского уезда Полтавской губернии. Его прадед Савва был безземельным сельским ткачом, его деду Якову удалось стать волостным писарем, а отцу Василию посчастливилось занять должность распорядителя казенной водочной лавки – "монопольки". Отцовская должность позволяла не только прокормить многодетную семью (у Ивана было девять братьев и сестер), но и дать детям образование в гимназиях и учительских семинариях. В Опошне по переписи 1897 г. насчитывалось 6869 жителей, в местечке имелось пять православных храмов и три школы, одна из них даже в два этажа. Воспетая Гоголем Диканька находилась всего в 18 верстах, по словам Майстренко, окрестные хутора были те же, что и в гоголевские времена. Правда, старинных одеяний типа плахт уже не носили, их донашивали отдельные "бабуси". Семью свою Майстренко называл полукрестьянской и малороссийской, "хотя в доме господствовал украинский народный язык". Все в Опошне говорили на этой "балачке" (от глагола "балакать"), а сравнивать юному Ивану до подросткового возраста было не с чем. До двенадцати лет мальчик из родного местечка не выезжал вообще, пока не съездил в губернскую Полтаву, где впервые в жизни увидел поезд. По его собственному признанию, ситуация в семье была "типичной для всей Украины": старшие братья Ивана были "старорежимниками" и "закрепили в себе дореволюционную ментальность" и русскую культуру, а младшие стали революционным поколением. "Старший брат Петр сочувствовал деникинцам, сестра Маруся – петлюровцам, а я был украинским коммунистом, т.е. отстаивал советскую, но самостоятельную Украину". Русский язык в семействе Майстренко тоже присутствовал активно, и не только в школе, где учили только на нем. Отец выписывал петербургские "Биржевые ведомости" и несколько иллюстрированных журналов ( не исключено, что и еженедельную в ту пору "Родину"). Отправившись учиться в учительскую семинарию имени Гоголя в Великих Сорочинцах, 15-летний Иван с началом Первой мировой войны "мыслил официальными политическими категориями" и с энтузиазмом пел гимн "Боже, царя храни". Украинских газет в первые годы войны не было, поэтому семинарским классом выписывали либеральные "Русское слово" и "Киевскую мысль" на частный домашний адрес. Считается, что язык крестьян на Полтавщине достаточно близок к тому варианту украинского, на основании которого создавался литературный язык. Но к началу ХХ века простонародная "балачка" во многом отличалась от литературного украинского, на котором изредка изъяснялись заезжие интеллигенты. Майстренко красочно описывал приезд в Опошню на Пасху 1917 г. молодого киевского историка, члена ЦК Украинской социал-демократической рабочей партии Осипа Гермайзе (1892–1958). В солдатской шинели с погонами вольноопределяющегося и со значком об окончании университета он прибыл в обществе жены, киевской курсистки, дочери местного священника, и с немногими образованными людьми говорил на литературном украинском. Гермайзе посоветовал устроить украинскую демонстрацию, ради которой опошнянский иконописец-богомаз написал портрет Тараса Шевченко, списанный с картины Репина. Изображение в обрамлении украинских рушников несли как икону в сопровождении жовто-блакитных и красных знамен. Перед волостным правлением в Опошне собралось тысячи три народу, невиданная для местечка масса людей. "С речью выступил Гермайзе. Говорил он как хороший и умелый оратор... Говорил народным украинским языком, то есть с некоторой примесью украинизированных русских слов. Он умышленно упрощал украинский язык, чтобы его поняли все присутствующие украинские крестьяне... Речь его была блестящей и потрясла крестьян". Итак, талантливый пропагандист Гермайзе, в 1920-е гг. ставший в УССР известным историком, не стал беседовать с крестьянами на том книжном языке, на котором он разговаривал с женой и в кругу интеллигентной публики, он совершил хождение в народ на народном же языке, представлявшем собой смесь украинского и русского. В революционном 1917-м литературный украинский был для широких масс нетипичной редкостью, в том числе и на этнически украинской Полтавщине. Получается, что Михаил Булгаков в энергичном фрагменте из "Белой гвардии" не был так уж пристрастен, писатель точно воспроизводил распространенное мнение о языковой реальности: "Кто запретил формирование русской армии? Гетман. Кто терроризировал русское население этим гнусным языком, которого и на свете-то не существует? Гетман. Кто развел эту мразь с хвостами на головах? Гетман". По окончании Гражданской войны перед победившей советской властью встал выбор, какой язык выбрать для массового просвещения народа. Путем Гермайзе большевики идти не могли, ведь "балачка" в каждой губернии была своя. Решили насаждать ту самую нетипичную редкость... Иван Майстренко ощутил свою украинскую идентичность в том самом революционном 1917-м. Обучаясь в сорочинской семинарии, он прочитал полное издание "Кобзаря" Шевченко, параллельно увлекся социалистическими идеями. Получилась поистине гремучая смесь: "Я фанатично придерживался марксизма-ленинизма, но на украинской самостийнической почве". Политические взгляды юноши постоянством не отличались: он умудрился побывать "во всех течениях коммунизма на Украине". В Гражданскую войну молодому человеку не раз везло: он попадал в плен к петлюровцам-галичанам, красные принимали его за деникинского шпиона, а в декабре 1919-го едва не был расстрелян деникинцами. С окончательным утверждением на Украине советской власти Майстренко оказался в начальственной обойме. В Харькове он окончил институт народного хозяйства, созданный на базе дореволюционного коммерческого института. Большим начальником так и не стал, хотя коммунисту-украинцу с высшим образованием в 1920-е гг. вроде бы были широко открыты все пути. Профессии Иван Васильевич менял часто, нигде особо долго не задерживаясь. Одна профессия полюбилась ему особо: после института он удобно устроился украинизатором, стал преподавать украинский язык в советских учреждениях Харькова. Работа эта, как особо отмечал Майстренко, очень хорошо оплачивалась. "На каждых курсах я был занят дважды в неделю по два часа каждый раз. Это давало мне 60 рублей в месяц, что равнялось зарплате самого квалифицированного харьковского рабочего". Недавние товарищи по студенческой скамье тоже могли позавидовать такой непыльной и солидно оплачиваемой работе: Иван честно признавался, что украинизация "занимала у меня восемь часов в неделю, а заработок давала больший, чем имели мои коллеги, что закончили со мной институт". При случае можно было получить денег и побольше, ведь не все руководители учреждений посещали вроде бы обязательные курсы украинизации, а справки об их окончании нужно было получать непременно. Проводя украинизацию в крупном харьковском тресте "Химуголь", Майстренко столкнулся с тем, что тамошний главный инженер, мужчина лет 35, хорошо игравший на виолончели, на курсы не ходил вообще. Когда понадобилась заветная справка, он пригласил Ивана к себе в кабинет и неожиданно заговорил с ним на "чистом украинском литературном языке", после чего получил требуемый документ. В воспоминаниях Майстренко изобразил главного инженера "загадочной личностью", зачем-то скрывавшей знание "мовы". Здесь мемуарист явно искренен не до конца: в советских традициях 1920-х гг. главный инженер был обязан показать свое владение украинским публично и только после этого получить справку на законных основаниях. Неформальное же решение вопроса было выгодно и занятому начальнику, и молодому украинизатору, женившемуся в январе 1924 г. и в деньгах нуждавшемуся постоянно. Пространства для украинизации в УССР 1920-х гг. было вдоволь. Оказавшись в 1920-1921 гг. в Луганске, Енакиево и Бахмуте, Майстренко обнаружил там "русское море". В Енакиево он несколько месяцев преподавал в бывшей гимназии украинский язык, в итоге получилось лишь заинтересовать учеников некоторыми литературными сочинениями, но не научить их говорить. А по-русски говорили все вокруг, даже национально ориентированные коммунисты-"боротьбисты" проявляли "большую заинтересованность русской культурой и литературой. Среди боротьбистов тогда много кто декламировал "Двенадцать" Блока". Даже кулаки разговаривали на ломаном, но "панском" русском языке, а их сыновья-офицеры в Гражданскую войну осознанно шли в Белую армию. Украинизировать всерьез столь разнородную, но огромную "толщу народа" было невозможно, украинизаторы ограничивались формальными мероприятиями во многих общественных сферах. Эти усилия Майстренко описывает подробно: "Для служащих создавались в рабочее время курсы где-то два раза в неделю, а потом устраивались экзамены перед комиссией, в которую входил представитель отдела образования, преподаватель языка (в этом случае я) и третий, кажется, представитель профкома данного учреждения. Только тот, кто сдал экзамен, мог остаться на работе в данном учреждении. От курсов освобождались только руководители учреждений. Например, я преподавал во всесоюзном тресте "Химуголь", где директором был член ЦК РКП(б) Рухимович, бывший харьковский студент и большевистский деятель. Он курсы не посещал. В наркомате рабоче-крестьянской инспекции, где я тоже преподавал, курсы не посещал нарком и его заместители. Члены коллегии наркомата должны были посещать". О результатах же украинизаторских попыток Иван Васильевич в мемуарах обычно умалчивает, гордиться там было особо нечем. Своих курсантов он поделил на три группы: украинцы, русские и евреи. "Молодые украинцы, особенно из харьковских предместий, изучали украинский язык хорошо и иногда даже с сознательным отношением к украинизации. Но таких было мало", – признавал украинизатор. Большинство же украинцев, посещавших курсы, Майстренко именовал "старыми царскими специалистами-малороссами": "Им было очень тяжело усваивать украинский язык. Вспоминаю старого седоусого инженера-дорожника. До революции это была привилегированная, почти аристократичная профессия (инженер-"путеец"). Украинского языка он абсолютно не знал, хотя говорил с украинским акцентом. Но чувствовал себя украинцем и к украинизации относился благосклонно, даром что она ему не давалась. Когда я его вызывал "к доске" и диктовал какое-то предложение, он кряхтел, мучился, хотел сделать хорошо, но у него не выходило. Такими были почти все старшие русифицированные украинцы". "Настоящих русских, не малороссов", на курсах было мало. По словам мемуариста, "русские считали украинизацию сезонным несерьезным делом", хотя и относились к ней лояльно. Не менее лояльно были настроены и одесситы, когда Майстренко в 1930–1931 гг. был главным редактором только что переведенной на украинский язык главной местной газеты "Чорноморська комуна". Газету читали с интересом, ее сотрудники быстро перестроились. Сатирический поэт Дикий начал писать стихи по-украински, но на одесский мотив, который после украинизации звучал как "З одеського кiчмана канали два вуркана". Но о реальной украинизации не только Одессы, но и Харькова, бывшего до 1934 г. столицей УССР, даже речи не заходило. Дома украинизатор Майстренко говорил по-русски. Он женился на украинке Зине Редько, дочери харьковского рабочего-механика, и переселился к супруге. "Это была русифицированная украинская семья, как почти все харьковские рабочие, но с определенными "малороссийскими" традициями: мой тесть охотно посещал украинские театры (только украинские) во время их гастролей в Харькове... Семья была певучая, и тесть с братьями хорошо исполнял украинские песни. Но язык дома был русский". Тесть был из уездного города Валки Харьковской губернии, и к "мужицкой мове" у пролетария Редько было легкое презрение, к тому же "множество литературных слов и выражений были ему незнакомы", а переход главной харьковской газеты на украинский язык он встретил "со скрежетом зубовным", но потом привык. Не стала украинизироваться и жена: "Моя супруга Зина, хотя и зачитывалась украинской литературой (ее любимым писателем был Хвылевой), несмотря на это, говорить по-украински так и не стала. Украинская неповоротливость и флегматичность так и затормозили ее полную украинизацию, которую она политически полностью принимала. Когда она поехала работать врачом на село, то письма мне писала по-русски, а я ей отвечал по-украински, не раз указывая ей на ее хохлацкий флегматизм. Это, однако, спасло ее от ареста, когда я был арестован в декабре 1936 г. А вот в Харьковском областном суде в 1937 г. подсудимого Майстренко судили на украинском языке, судья родом с Западной Украины присудил ему скромные по тем временам четыре года заключения. Общий же итог формальных украинизаторских усилий был похож на описанную Майстренко сцену в харьковском театре. Режиссер театра имени Франко Гнат Юра "боролся за привлечение харьковского зрителя". "Для этого он забрал из театра Синельникова лучшего и популярнейшего в Харькове артиста Виктора Петипа, который говорил, что он француз и может играть также и в украинском театре. Украинская публика его за это уважала, хотя его украинское произношение было с сильным русским акцентом. Вспоминаю, в какой-то пьесе Мольера он произносил монолог и споткнулся на каком-то слове, которое он забыл на украинском, хотя часто играл эту роль на русском языке. Запнувшись на этом слове, Петипа махнул рукой и произнес его по-русски. Публика разразилась овацией".