ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤ#ли_мнение@roroclub ? (1 часть)
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤхㅤхㅤх
ㅤㅤㅤㅤㅤ#romanceclub #клубромантики
Со мной мало кто согласится, если вообще кто-нибудь согласится, но я считаю, что Шут «подслил» во всём остальном идеальную ветку с Кадзу, когда подошёл к 4 сезону.
Началось всё с того, что, в сочетании с неутихающими использованиями Шутом прилагательного «злой» при описывании любого мало-мальского действия или взгляда Кадзу в отношении Мэй, - Шут ещё и забросил код смены спрайтов (а, как Урса говорила, код пишут сами авторы новелл) и будто бы показательно заставил Кадзу постоянно взирать на Мэй с покерфейсом во все их не такие уж и частые, в сравнении с 1-2 сезонами, встречи во дворце сёгуна. При этом в тексте Кадзу мог усмехнуться, нахмуриться, улыбнуться, улыбнуться одними глазами, разозлиться, и всё это за одну лишь сцену, но на Мэй он неизменно взирал с застывшей маской, будто бы намекая на какой-то проступивший холодок между ними. Это сильно законтрастировало с постоянно сменяющими один другого спрайтами во времена ещё только-только завязки отношений у ребят и их притирок друг к другу. В 3 сезоне Кадзу продолжал оставаться внимательным к Мэй, прислушиваться к ней и к её нуждам, и удовлетворять их, уважать её непростые для всех решения, - но лицо при этом постоянно взирало на неё либо равнодушное, либо, в редких случаях, недовольное.
Потом странности продолжились историей с упавшим мхом. Что хотите говорите, но я ни за что не поверю, что Мэй, до воплей «сознающегося» «во всех грехах» Кадзу перед стражей, угрожала хоть какая-то опасность деаона. Наоборот, эта опасность прибавилась именно после жертвы Кадзу. Ведь Кадзу, как работник на службе у Мэй (по легенде для дворца), сознался в том, как, во имя господ своих, полез к окну самого сёгуна, чтобы просто на интерьерчик посмотреть… ещё более неубедительную причину и придумать нельзя. Если до его чистосердечного признания у Мэй были все шансы остаться вне подозрений – ну правда, кто бы в здравом уме связал падение мха с черепицы над кабинетом сёгуна, и возню медитирующей возле икебан хрупкой высокосветской, с проверенной родословной, барышни в комнате аж за несколько пролётов крыши от кабинета?!. – то выпад Кадзу по идее сделал алиби Мэй наоборот более шатким. Но Шут подаёт здесь Кадзу, как оправданного героя – хотя выглядит синоби скорее сyицидником, которому жить надоело, - а скинувшую мох растяпу-Мэй, как человека в неоплатном долгу перед ним (перед Кадзу, не перед мхом). Хотя фишка в том, что будь на той крыше люди, даже профессиональные ниндзя – а не более лёгкая, в сравнении с ними, лиса, - они тоже могли бы что-нибудь случайно скинуть с крыши, пока прятались бы от часовых, приседая или принимая упор лёжа резко. Хоть все кругом убеждают Мэй в том, что она молодец, и случившееся со мхом чистая случайность, сама она внутри лупасит себя за содеянное, побитый Кадзу красноречиво рассерженно (тут даже спрайт сменился) взирает на неё, отказываясь с ней говорить, хотя всё это время мог, а Сатоши в ответ на вопрос, почему Кадзу не разговаривает, и где достать зелёный фонарь, раздражается на неё, как на бестолковый источник проблем.
Прибывает Такао, и Кадзу нарушает свой обет молчания ради старого друга. Но не ради любимой девушки, Мэй, которую (авторские слова, пусть и не дословно) испепеляет злым взглядом и молчит. Сперва можно было бы подумать, что он и правда отмалчивается, потому что – как позже поведает Такао – слишком потрясён и ранен, и это один из подобных случаев, на грани жизни и смерти, когда говорить у Кадзу, ввиду его особенности личности, не получается, нужно морально и физически отойти. Но загвоздка в том, что с Такао он при этом всё равно говорит. Находит таки силы. А Мэй – свою возлюбленную – просто испепеляет злым взглядом, как чужую, когда в сознании. На этом месте, впервые за всю новеллу, начинаешь подозревать, что не так уж и отпустил Кадзу ту историю с Аогаварой, хоть в предыдущих сериях и уверял, и словами и демонстрацией, в обратном.
А дальше вообще вырисовывается интересная картина. Для понимания контекста моего oфиGевания напомню, каковой была эта ветка ещё не так давно по сериям назад. Кадзу с Мэй были аккуратные друг с другом, парень вообще органично по своему выбору стал для Мэй, как психолог и психоаналитик в одном лице, а также персональный особенный тренер, и, при всех их отношениях романтических, всё равно остался для неё бдительным товарищем, незатратно эмпатичным и терпеливым. А Мэй, ценя это, отвечала ему тем же. Да, у него бывали проблемы с темпераментом, он мог взвиться на ровном месте перед девушкой, но всегда заглаживал эти вспышки, извинялся, сам же стремился к предельной внимательности, чтобы Мэй удобнее с ним было. Та делала для него ровно то же самое. Его заметно нервировало то, что у Мэй вопрос интимного характера шёл поначалу туго, через блоки. Но он подошёл к этому бережно, выдержано, а когда таки раздражение прорвалось наружу, сразу же принёс извинения, понимая, что перегибает. Кадзу без драматических расшаркиваний рассказывал Мэй в первой серии второго сезона про гибель своей семьи, если Мэй, по выбору игрока, спросила. Когда девушка узнала, что в деревне Кадзу все погибли косвенно из-за неё с её матерью, - быстро показал, со всем своим пылом, как же он рад, что Мэй выжила тогда, и что ни в коем случае она ни в чём не повинна, и пусть-де даже не смеет думать о таком.
Кадзу также восхищался - если игрок преуспел здесь - успехами Мэй в их общем деле с подготовкой к поездке в столицу, а также успехами Мэй уже во дворце сёгуна, тем, как храбро она воплощала задуманное ими. Он с самых их странствий в 1 сезоне учил Мэй самостоятельности. «Давал удочку», чтобы она «наловила себе рыбы», и учил эту «рыбу» «ловить», а не «ловил» сам - тем более не «ловил» исподтишка, - привязывая её к себе и ставя в зависимое положение. Он учил её честности в отношениях, доверию, и ему нравилось даже то, как, вопреки договорённостям, она отстаивала своё мнение и меняла правила игры, если чувствовала, что заказ, который дала для клана, уходит в какую-то чрезмерно жестокую степь (см. убийство промышленника и перед этим того чиновника, что провёл с Мэй мидзуагэ).
А потом наступила история со мхом, будь он неладен, и далее всё понеслось вниз по регрессу.
Разбирая диалог Мэй с Такао, я хотела бы начать с того, что, на мой взгляд, вообще нечестная расстановка у нас получилась с тем, что такую личную информацию, как трагедия всей семьи, всей прежней жизни, у Кадзу, и столь горестное развитие событий, повествует посторонний для Мэй человек, да ещё и при посторонних (Масамунэ). Мне кажется, было бы честнее и органичнее, учитывая предыдущие предельно откровенные и камерные отношения у Мэй с Кадзу, если б синоби рассказал ей всё, когда бы почувствовал, что готов, самостоятельно все подробности, наедине. Тот факт, что с Мэй этой инфой поделился посторонний для неё человек (посторонний с точки зрения дел сердечных), при втором постороннем человеке, с будто бы снисходительного дозволения возлюбленного, всё это время способного произнести Мэй пару слов, чтоб та не волновалась – да хотя бы: «Мэй, мне тяжело, давай позже поговорим», - а потом дальше молчать в своё удовольствие,… это обесценило весь эпизод долгожданного узнавания одной из самых сокровенных и наизнанку выворачивающих тайн этой новеллы. Сочувствие к Кадзу перемежалось с непониманием, обидой на него за Мэй, и раздражением, на него (за мох и за эти зырки, за молчание, хотя только что разговаривал ведь, с Такао) и на дзёнина, вздумавшего вдруг толсто намекнуть Мэй, что та плохая спутница для его названного брата, ведь за аж полгода она умудрилась не вытрясти из него все секреты о его наиболезненном жизненном периоде.
Я честно не понимаю, в чём прикол Шута в уже второй истории подряд , и опять с главной лл по кол-ву контента – ПСИ по ветке с Кеем не проходила, не в курсах, как там, поэтому скажу лишь за ЛИ и РЛ – сперва с любовью прописать главную героиню, умницей, красавицей, комсомолкой, ролевой моделью, за которую одно удовольствие играть и чью репутацию и статы магии и силы с исключительным кайфом прокачиваешь,… а потом, в разгар старания и героини, и игрока, предварительно выстроив очень экологичную атмосферу в паре с главным по слайдам фаворитом, начать её виноватить через фаворита и через окружение, с помощью намёков про то, что «плоховато-то» ГГ знает возлюбленного, «не очень-то» наладила контакт с ним (хотя игрок со своей стороны стремился вообще ж то как раз в сторону гармонии в отношениях). И причём ладно ещё когда это происходит в ветке с Виктором, где всегда присутствовали холодок, контроль, строгость, вайб нерадивой ученицы от Мии, стремящейся дотянуться до партнёра и не подвергавшей его авторитет сомнению даже в самые открыто спорные моменты, и так или иначе постоянно открыто вкидываемые манипуляции более зрелого лица, не гнушающегося этими приёмами пользоваться. Но Кадзу, до начала 4 сезона, не вёл себя так с Мэй. Он не стремился ни виноватить её – и не позволял окружению своему виноватить её, - ни контролировать; наоборот вдохновлял её на обретение и ощущение её собственного контроля над ситуациями, в которые она попадает; рядом с ним она училась верить себе и своим ощущениям, поступать так, сочтёт нужным, а в паре выстраивать диалог, обсуждая спорные острые углы.
Могу объяснить постоянные прощупывания почвы вокруг Мэй со стороны Такао только тем, что у того какой-то нереализованный крaш на Кадзу. Сперва диалог о ноже, ещё в деревне синоби, когда Такао словно не неопытную, восемнадцатилетнюю и наивную, но уже жизнью поцоканную Мэй предупреждал об осторожности, а прощупывая её посягательства на Кадзу, ставя под вопрос и сомнение крепкость и честность её чувств к нему, и их степень заслуженности, и тихонько, но строго намекал на то, чтоб не смела слишком пользоваться привязанностью Кадзу к ней, если что вдруг. Сомнительно, если такие же беседы он вёл и с Азуми (ооочень вряд ли), которая для Кадзу была безразлична. Теперь вот эта пост-моховая беседа. Обидное в этом во всём то, что на подобном этапе Мэй буквально не сделала ничего неправильного, как в отношениях, так и в их общем деле, в их миссии; ещё до истории со мхом ребята сильно рисковали на каждом шагу, см. гениальная общая идея поехать в город, переодев Мэй в мужчину по дороге, дабы дать ей попрактиковаться в ниндзячьих и кицуньих делах, и оставив Сино отмазывать отсутствие хозяйки. Решение Мэй полезть на крышу и в итоге случайно скинутый мох были меньшим из зол и прошли бы незамеченными, если бы Кадзу не решил зачем-то поиграть в жертвенника-мученика, что было выставлено автором единственным верным решением – хотя это решение наоборот привлекло внимание всего дворца к компании вокруг Мэй. А поворот со мхом, что ни говорите, будто бы был придуман и вставлен в сюжет для того, чтоб возник повод поведать печальную историю жизни Кадзу, причём не в виде жеста доверия, и из уст Кадзу самого, когда тот будет в кондиции рассказывать, а через третью персону, тыкающую этим прошлым Мэй в лицо, обвинительно будто бы. Ведь далее, см. последующий текст мнения, всё будто бы запоздало станет подгоняться под авторский концепт «Кадзу подсознательно винит Мэй в том, что произошло с ним и со всей его реальностью, когда их дороги пересеклись в Аогаваре». Хотя прежде этого концепта и в помине не было, и автор настойчиво выписывал совершенно другое. И совершенно другую динамику в паре, кто бы что из хейтеров ни говорил.
Поведение Такао и Кадзу становится ещё более обидным, когда открывается, как они всё это время знали, что Мэй некая родственница императора, и скорее всего дочь. Знали, и держали это втайне от неё, даже Кадзу пошёл на это сокрытие. Они оба позже отправили её на гипотетически возможную быструю смерть от руки сёгуна, ибо, не будучи уверенными в том, как именно сёгун среагирует, в качестве теста запустили Мэй с ним побеседовать наедине, с фиолетовым медальоном на шее наружу. А потом и второй раз запустили. Откуда им было знать, что сёгун, при всех его амбициях, не захочет быстро перерезать Мэй горло? Масамунэ стоял значительно далеко, и не успел бы её защитить. Кадзу с Такао и вовсе прятались в покоях. Кто бы спас Мэй, реши сёгун действовать радикально? Они отправили её, как разменную монету, как безликий тестер, и даже не сообщили ей возможные последствия этого разговора, чтоб Мэй хотя бы, если что, приготовилась защититься, что-нибудь придумала бы заранее для самообороны и быстрой попытки побега на крайний случай. А когда Мэй, поняв, что её любимый человек всё это время был в курсе столь важной информации, касающейся её лично, и мягко упрекнула его за это, - Кадзу вдруг впервые за новеллу встал перед ней в гневную оборонительную позицию и вывернул это всё так, будто Мэй устраивает ему целый скандал неоправданно (а она не устраивала) и хочет его контролировать; будто она не на ту территорию забредает, наезжая на него сейчас - а она ведь ещё даже и не начинала, наезжать-то, всего лишь с запинками неуверенно спросила, почему он не доверил ей КАСАЮЩУЮСЯ ЕЁ НАПРЯМУЮ ИНФОРМАЦИЮ. БОЛЕЕ ТОГО, КАСАЮЩУЮСЯ ЕЁ БЕЗОПАСНОСТИ. Этот эпизод получился настоящим холодным душем. Учитывая, что раньше, в радостях и в горестях, такого добра не приваливало. Шут будто бы только сейчас решил добавить в линию пусть и сложного, но осознающего все свои особенности, и адекватно управляющегося с ними, человека,… эдакие ёжиковые колючки, которые он распушает, когда лезут к нему в душу. Но проблемка в том, что в той сцене с Мэй стоял вопрос не его души даже(!!!!!), вот вообще(!!!!!!!), речь была о Мэй, о тайнах, касающихся Мэй(!!!!!!!!!!!!!), о которых она имела право знать. Кадзу, все прошлые сезоны добивавшийся открытых, в плане доверия, отношений с Мэй, добивавшийся налаженного диалога, - вдруг втихую проверяет её родословную, не сообщая ей ни слова, дважды посылает её на беседу, которая могла обернуться верной смертью для Мэй, держит её слепой относительно происходящего, а когда она, совершенно справедливо, уязвляется и чувствует себя шатко, и пытается поговорить с ним об этом, прояснить для себя его чувства и мотивы,… он её виноватит. За то, что она лезет к НЕМУ в душу и пытается наложить на эту душу лапу. Что?... Просто… что? За то, что контролирует ЕГО. Что?... [2] В психологии это кажись проекцией зовётся: когда тебя ловят на чём-то позорном, или ты сам себя на подобном ловишь, - но свой грешок навешиваешь на другого, гневно-праведно злопыхая. Такая вот защита психики. Очень странно это выглядело для, в остальных вещах, понимающего, и самого шарящего за психологию, Кадзу. Нечестно выглядело. Некрасиво. Несправедливо. И впервые, после прогремевшей вспышки холодной ярости – тем более ещё и столь не к месту, насколько это было здесь, - Кадзу даже не принёс Мэй опосля извинения. Наоборот её вынудил извиниться. За то, что она посмела обидеться на то, на что обиделся бы вот вообще любой. Кадзу с Такао в первых рядах бы на подобное обиделись, окажись они на месте Мэй. Кадзу в первых рядах бы выкатил Мэй претензии по типу: «Почему, прежде, чем я пошёл к сёгуну общаться, ты мне не наспойлерила, в чём может быть цимес этой беседы? И кто я такой по крови. А ничего, что ты попираешь доверие? А ничего, что меня могли убить?». Так и вижу его говорящим ей всё это в истинном возмущении. Легко представить, на самом деле, укладывается в характер. И он был бы в своём праве возмутиться, случись оно так. Почему же тогда с Мэй он ведёт себя не как с близкой своей душой – ради которой во 2 сезоне, вопреки возможному отказу клана, его единственной семьи, браться за её заказ, готов был всё бросить и помочь ей в её во всех смыслах опасных поисках привратника, - а будто с рандомным рандомычем, чьи чувства и переживания ему не важны, и вопрос морали в отношениях (прежде стоящий во главе угла их взаимодействий в паре) вообще не играет никакой роли?