Приятно допускать, что библиотека не обязательно должна состоять из книг, которые мы читали или когда нибудь прочтем. Это книги, которые мы можем прочесть. Или могли бы прочесть. Даже если никогда их не откроем. Умберто Эко (художник Елена Гнедкова) #УмбертоЭко #ПоЧИТАТЕЛИкниг

10 января 1883 года родился Алексей Николаевич ТОЛСТОЙ — писатель, граф, академик. Потомственный граф Алексей Николаевич Толстой за свою жизнь успел много. Он один из отцов российской фантастики («Аэлита», «Гиперболоид инженера Гарина»), автор увлекательного романа «Хождение по мукам» и прелестной автобиографической повести «Детство Никиты», чудесных «Сорочьих сказок». Именно в его пересказе российские дети знают большинство русских народных сказок: «Царевна-лягушка», «Сестрица Алёнушка и братец Иванушка», «Хаврошечка», «Иван-царевич и серый волк»… Но для большинства читателей его имя навсегда связано с озорным деревянным мальчишкой Буратино. #АлексейНиколаевичТолстой #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Сказка – великая духовная культура народа, которую мы собираем по крохам, и через сказку раскрывается перед нами тысячелетняя история народа. Алексей Николаевич Толстой #АлексейНиколаевичТолстой #сказка #ПОЧИТАТЕЛИкниг

Игорь Северянин На салазках А ну-ка, ну-ка, на салазках Махнем вот с той горы крутой, Из кедров заросли густой, Что млеют в предвесенних ласках... Не торопись, дитя, постой,- Садись удобней и покрепче, Я сяду сзади, и айда! И лес восторженно зашепчет, Стряхнув с макушек снежный чепчик, Когда натянем повода Салазок и начнем зигзаги Пути проделывать, в овраге Рискуя размозжить мозги... Ночеет. Холодно. Ни зги. Теперь домой. Там ждет нас ужин, Наливка, фрукты, самовар. Я городов двенадцать дюжин Отдам за этот скромный дар, Преподнесённый мне судьбою: За снежный лес, катанье с гор, За ужин в хижине с тобою И наш немудрый разговор. (художник Пауль Густав Фишер) #ИгорьСеверянин #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Антон Чехов ШУТОЧКА Ясный, зимний полдень... Мороз крепок, трещит, и у Наденьки, которая держит меня под руку, покрываются серебристым инеем кудри на висках и пушок над верхней губой. Мы стоим на высокой горе. От наших ног до самой земли тянется покатая плоскость, в которую солнце глядится, как в зеркало. Возле нас маленькие санки, обитые ярко-красным сукном. — Съедемте вниз, Надежда Петровна! — умоляю я. — Один только раз! Уверяю вас, мы останемся целы и невредимы. Но Наденька боится. Всё пространство от ее маленьких калош до конца ледяной горы кажется ей страшной, неизмеримо глубокой пропастью. У нее замирает дух и прерывается дыхание, когда она глядит вниз, когда я только предлагаю сесть в санки, но что же будет, если она рискнет полететь в пропасть! Она умрет, сойдет с ума. — Умоляю вас! — говорю я. — Не надо бояться! Поймите же, это малодушие, трусость! Наденька наконец уступает, и я по лицу вижу, что она уступает с опасностью для жизни. Я сажаю ее, бледную, дрожащую, в санки, обхватываю рукой и вместе с нею низвергаюсь в бездну. Санки летят как пуля. Рассекаемый воздух бьет в лицо, ревет, свистит в ушах, рвет, больно щиплет от злости, хочет сорвать с плеч голову. От напора ветра нет сил дышать. Кажется, сам дьявол обхватил нас лапами и с ревом тащит в ад. Окружающие предметы сливаются в одну длинную, стремительно бегущую полосу... Вот-вот еще мгновение, и кажется — мы погибнем! — Я люблю вас, Надя! — говорю я вполголоса. Санки начинают бежать всё тише и тише, рев ветра и жужжанье полозьев не так уже страшны, дыхание перестает замирать, и мы наконец внизу. Наденька ни жива ни мертва. Она бледна, едва дышит... Я помогаю ей подняться. — Ни за что в другой раз не поеду, — говорит она, глядя на меня широкими, полными ужаса глазами. — Ни за что на свете! Я едва не умерла! Немного погодя она приходит в себя и уже вопросительно заглядывает мне в глаза: я ли сказал те четыре слова, или же они только послышались ей в шуме вихря? А я стою возле нее, курю и внимательно рассматриваю свою перчатку. Она берет меня под руку, и мы долго гуляем около горы. Загадка, видимо, не дает ей покою. Были сказаны те слова или нет? Да или нет? Да или нет? Это вопрос самолюбия, чести, жизни, счастья, вопрос очень важный, самый важный на свете. Наденька нетерпеливо, грустно, проникающим взором заглядывает мне в лицо, отвечает невпопад, ждет, не заговорю ли я. О, какая игра на этом милом лице, какая игра! Я вижу, она борется с собой, ей нужно что-то сказать, о чем-то спросить, но она не находит слов, ей неловко, страшно, мешает радость... — Знаете что? — говорит она, не глядя на меня. — Что? — спрашиваю я. — Давайте еще раз... прокатим. Мы взбираемся по лестнице на гору. Опять я сажаю бледную, дрожащую Наденьку в санки, опять мы летим в страшную пропасть, опять ревет ветер и жужжат полозья, и опять при самом сильном и шумном разлете санок я говорю вполголоса. — Я люблю вас, Наденька! Когда санки останавливаются, Наденька окидывает взглядом гору, по которой мы только что катили, потом долго всматривается в мое лицо, вслушивается в мой голос, равнодушный и бесстрастный, и вся, вся, даже муфта и башлык ее, вся ее фигурка выражают крайнее недоумение. И на лице у нее написано: «В чем же дело? Кто произнес те слова? Он, или мне только послышалось?» Эта неизвестность беспокоит ее, выводит из терпения. Бедная девочка не отвечает на вопросы, хмурится, готова заплакать. — Не пойти ли нам домой? — спрашиваю я. — А мне... мне нравится это катанье, — говорит она, краснея. — Не проехаться ли нам еще раз? Ей «нравится» это катанье, а между тем, садясь в санки, она, как и в те разы, бледна, еле дышит от страха, дрожит. Мы спускаемся в третий раз, и я вижу, как она смотрит мне в лицо, следит за моими губами. Но я прикладываю к губам платок, кашляю и, когда достигаем середины горы, успеваю вымолвить: — Я люблю вас, Надя! И загадка остается загадкой! Наденька молчит, о чем-то думает... Я провожаю ее с катка домой, она старается идти тише, замедляет шаги и всё ждет, не скажу ли я ей тех слов. И я вижу, как страдает ее душа, как она делает усилия над собой, чтобы не сказать: — Не может же быть, чтоб их говорил ветер! И я не хочу, чтобы это говорил ветер! На другой день утром я получаю записочку: «Если пойдете сегодня на каток, то заходите за мной. Н.» И с этого дня я с Наденькой начинаю каждый день ходить на каток и, слетая вниз на санках, я всякий раз произношу вполголоса одни и те же слова: — Я люблю вас, Надя! Скоро Наденька привыкает к этой фразе, как к вину или морфию. Она жить без нее не может. Правда, лететь с горы по-прежнему страшно, но теперь уже страх и опасность придают особое очарование словам о любви, словам, которые по-прежнему составляют загадку и томят душу. Подозреваются всё те же двое: я и ветер... Кто из двух признается ей в любви, она не знает, но ей, по-видимому, уже всё равно; из какого сосуда ни пить — всё равно, лишь бы быть пьяным. Как-то в полдень я отправился на каток один; смешавшись с толпой, я вижу, как к горе подходит Наденька, как ищет глазами меня... Затем она робко идет вверх по лесенке... Страшно ехать одной, о, как страшно! Она бледна, как снег, дрожит, она идет точно на казнь, но идет, идет без оглядки, решительно. Она, очевидно, решила, наконец, попробовать: будут ли слышны те изумительные сладкие слова, когда меня нет? Я вижу, как она, бледная, с раскрытым от ужаса ртом, садится в санки, закрывает глаза и, простившись навеки с землей, трогается с места... «Жжжж...» — жужжат полозья. Слышит ли Наденька те слова, я не знаю... Я вижу только, как она поднимается из саней изнеможенная, слабая. И видно по ее лицу, она и сама не знает, слышала она что-нибудь или нет. Страх, пока она катила вниз, отнял у нее способность слышать, различать звуки, понимать... Но вот наступает весенний месяц март... Солнце становится ласковее. Наша ледяная гора темнеет, теряет свой блеск и тает наконец. Мы перестаем кататься. Бедной Наденьке больше уж негде слышать тех слов, да и некому произносить их, так как ветра не слышно, а я собираюсь в Петербург — надолго, должно быть, навсегда. Как-то перед отъездом, дня за два, в сумерки сижу я в садике, а от двора, в котором живет Наденька, садик этот отделен высоким забором с гвоздями... Еще достаточно холодно, под навозом еще снег, деревья мертвы, но уже пахнет весной и, укладываясь на ночлег, шумно кричат грачи. Я подхожу к забору и долго смотрю в щель. Я вижу, как Наденька выходит на крылечко и устремляет печальный, тоскующий взор на небо... Весенний ветер дует ей прямо в бледное, унылое лицо... Он напоминает ей о том ветре, который ревел нам тогда на горе, когда она слышала те четыре слова, и лицо у нее становится грустным, грустным, по щеке ползет слеза... И бедная девочка протягивает обе руки, как бы прося этот ветер принести ей еще раз те слова. И я, дождавшись ветра, говорю вполголоса: — Я люблю вас, Надя! Боже мой, что делается с Наденькой! Она вскрикивает, улыбается во всё лицо и протягивает навстречу ветру руки, радостная, счастливая, такая красивая. А я иду укладываться... Это было уже давно. Теперь Наденька уже замужем; ее выдали, или она сама вышла — это всё равно, за секретаря дворянской опеки, и теперь у нее уже трое детей. То, как мы вместе когда-то ходили на каток и как ветер доносил до нее слова «Я вас люблю, Наденька», не забыто; для нее теперь это самое счастливое, самое трогательное и прекрасное воспоминание в жизни... А мне теперь, когда я стал старше, уже непонятно, зачем я говорил те слова, для чего шутил... #АнтонЧехов #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Николай Рубцов Русский огонек Погружены в томительный мороз, Вокруг меня снега оцепенели! Оцепенели маленькие ели, И было небо тёмное, без звёзд. Какая глушь! Я был один живой Один живой в бескрайнем мёртвом поле! Вдруг тихий свет — пригрезившийся, что ли? Мелькнул в пустыне, как сторожевой… Я был совсем как снежный человек, Входя в избу, — последняя надежда! — И услыхал, отряхивая снег: — Вот печь для вас… И тёплая одежда… — Потом хозяйка слушала меня, Но в тусклом взгляде жизни было мало, И, неподвижно сидя у огня, Она совсем, казалось, задремала… Как много жёлтых снимков на Руси В такой простой и бережной оправе! И вдруг открылся мне и поразил Сиротский смысл семейных фотографий! Огнём, враждой земля полным-полна, И близких всех душа не позабудет… — Скажи, родимый, будет ли война? И я сказал: — Наверное, не будет. — Дай Бог, дай Бог… ведь всем не угодишь, А от раздора пользы не прибудет… — И вдруг опять: — Не будет, говоришь? — Нет, — говорю, — наверное, не будет! — Дай Бог, дай Бог… И долго на меня Она смотрела, как глухонемая, И, головы седой не поднимая, Опять сидела тихо у огня. Что снилось ей? Весь этот белый свет, Быть может, встал пред нею в то мгновенье? Но я глухим бренчанием монет Прервал её старинные виденья. — Господь с тобой! Мы денег не берём. — Что ж, — говорю, — желаю вам здоровья! За всё добро расплатимся добром, За всю любовь расплатимся любовью… Спасибо, скромный русский огонёк, За то, что ты в предчувствии тревожном Горишь для тех, кто в поле бездорожном От всех друзей отчаянно далёк, За то, что, с доброй верою дружа, Среди тревог великих и разбоя Горишь, горишь, как добрая душа, Горишь во мгле, и нет тебе покоя… 1964 (художник Станислав Малярчук) #НиколайРубцов #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Булат Окуджава Прощание с новогодней ёлкой ...................З.Крахмальниковой Синяя крона, малиновый ствол, звяканье шишек зеленых. Где-то по комнатам ветер прошел: там поздравляли влюбленных. Где-то он старые струны задел — тянется их перекличка... Вот и январь накатил-налетел, бешеный как электричка. Мы в пух и прах наряжали тебя, мы тебе верно служили. Громко в картонные трубы трубя, словно на подвиг спешили. Даже поверилось где-то на миг (знать, в простодушье сердечном): женщины той очарованный лик слит с твоим празднеством вечным. В миг расставания, в час платежа, в день увяданья недели чем это стала ты нехороша? Что они все, одурели?! И утонченные как соловьи, гордые, как гренадеры, что же надежные руки свои прячут твои кавалеры? Нет бы собраться им — время унять, нет бы им всем — расстараться... Но начинают колеса стучать: как тяжело расставаться! Но начинается вновь суета. Время по-своему судит. И в суете тебя сняли с креста, и воскресенья не будет. Ель моя, Ель — уходящий олень, зря ты, наверно, старалась: женщины той осторожная тень в хвое твоей затерялась! Ель моя, Ель, словно Спас-на-крови, твой силуэт отдаленный, будто бы след удивленной любви, вспыхнувшей, неутоленной. (художник Андрей Борисов) #БулатОкуджава #ПоЧИТАТЕЛИкниг

9 января 1890 года родился Карел Чапек, один из самых известных чешских писателей XX века, прозаик и драматург. Карел Чапек и его брат и соавтор Йозеф являются изобретателями слова «робот». Карел ввёл в действие пьесы «R.U.R.» человекоподобные механизмы и назвали их «лаборами», от латинского labor («работа»). Но это название не понравилось автору, и, посовещавшись с братом-художником, оформлявшим декорации спектакля, он решил назвать эти механизмы словацким словом, имеющим такое же значение (по-чешски «работа» - práce, а robota означает «каторга», «тяжёлая работа», «барщина»). Великий фантаст Айзек Азимов в одном из эссе 1979 года так отзывался о пьесе "Р.У.Р" и роботах: «По моему личному мнению, пьеса Чапека ужасна, но она бессмертна из-за одного только слова.» #КарелЧапек #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Карел Чапек С точки зрения кошки Вот – мой человек. Я его не боюсь. Он очень сильный, потому что очень много ест; он – Всеядный. Что ты жрешь? Дай мне! Он некрасив, потому что без шерсти. У него мало слюней, и ему приходится умываться водой. Мяучит он грубо и слишком много. Иногда со сна мурлычет. Открой мне дверь! Не понимаю, отчего он стал Хозяином: может, сожрал что-нибудь необыкновенное. Он содержит в чистоте мои комнаты. Он берет в лапку острый черный коготь и царапает им по белым листам. Ни во что больше играть он не умеет. Спит ночью, а не днем; в темноте ничего не видит; не знает никаких удовольствий: не жаждет крови, не мечтает об охоте и драке, не поет, разнежившись. Часто ночью, когда я слышу таинственные, волшебные голоса, когда вижу, как все оживает во тьме, он сидит за столом и, наклонив голову, царапает, царапает своим черным коготком по белым листам. Не воображай, будто я думаю о тебе; я только слушаю тихое шуршание твоего когтя. Иногда шуршание затихает: жалкий глупец не в силах придумать никакой другой игры, и мне становится жаль его, я – уж так и быть! – подойду к нему и тихонько мяукну в мучительно-сладкой истоме. Тут мой Человек поднимет меня и погрузит свое теплое лицо в мою шерсть. В такие минуты в нем на мгновение бывает заметен некоторый проблеск высшей жизни, и он, блаженно вздохнув, мурлычет что-то почти приятное. Но не воображай, будто я думаю о тебе. Ты меня согрел, и я пойду опять слушать голоса ночи. (художник Мария Павлова) #КарелЧапек #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Художник Дмитрий Лёвин❄Зимняя сказка #ДмитрийЛёвин #ПоЧИТАТЕЛИкниг