Игорь Северянин В осенокошенном июле... Июль блестяще осенокошен. Ах, он уходит! Держи! Держи! Лежу на шелке зеленом пашен, Вокруг - блондинки, косички ржи. О небо, небо! Твой путь воздушен! О поле, поле! Ты - грезы верфь! Я онебесен! Я онездешен! И бог мне равен, и равен червь! Июль, 1911 год (художник Эдуард Панов) #ИгорьСеверянин #ПоЧИТАТЕЛИкниг

18 июля 1932 года родился знаменитый поэт-шестидесятник Евгений ЕВТУШЕНКО «Так кто же я? Я русский поэт, а не русскоязычный. Я русский человек по самосознанию. Самосознание и есть национальность. Мои мать и отец любили друг друга недолго, но я их люблю всегда. Я люблю всех женщин, которых я когда-то любил. Я люблю свою жену Машу. Я люблю всех своих пятерых сыновей. Я люблю Пушкина и Володю Соколова, Шостаковича и Булата Окуджаву, Петрова-Водкина и Олега Целкова, великого сибирского шофера моего дядю Андрея Дубинина и великого футболиста Всеволода Боброва. Я люблю станцию Зима, Переделкино, Гульрипш, где сейчас от моего сожженного дома остался только пепел. Я люблю скрип саней по снегу, баню с березовыми вениками, сало с черным хлебом, малосольного омуля, моченые антоновские яблоки. Я, правда, почти не пью водки, потому что она убивает память, но водка незаменима на поминках, а мне на них приходится сиживать все чаще и чаще, как будто все они сливаются в одни Большие Поминки по той Большой Стране, в которой я родился и которой уже нет и никогда не будет. Но я люблю и другую – Самую Большую Страну – человечество. Я люблю Гранд-каньон не меньше, чем Байкал. Я люблю «Девочку на шаре» Пикассо не меньше, чем «Тройку» Перова. Я люблю Эдит Пиаф и Жака Бреля не меньше, чем Русланову и Высоцкого. Я люблю Габриеля Гарсию Маркеса не меньше, чем Андрея Платонова. Я люблю фильм «Похитители велосипедов» не меньше, чем «Летят журавли». Я люблю гениев дружбы – грузина Джумбера Беташвили, убитого во время абхазско-грузинской бойни, американца Альберта Тодда, австралийца Джеффри Даттона, шведа Пера Гедина, итальянку Евелину Паскуччи, – с которыми мы сразу начали понимать друг друга с полуслова, – люблю их не меньше, чем моего школьного кореша электромонтажника Лешу Чиненкова, чем Леню Шинкарева, с которым мы прошли семь сибирских рек, чем Евтушенковеда № 1 – подводника Юру Нехорошева. Наши отечественные блюстители чистоты крови давно пытаются поставить под сомнение мою «русскость», распространяя слухи, что я – замаскировавшийся еврей, хотя уж еврейской-то крови, к их бессильной ярости, у меня ни капли. Они радостно вцепились в довоенный учебник тригонометрии для средней школы, соавторами которого были мой дедушка Гангнус и Гурвиц, и называют меня на своих черносотенных сборищах не иначе как в плюрале: «эти гурвицы-гангнусы», приписав мне и фамилию дедушкиного соавтора… Когда в 1990 году моей маме Зинаиде Ермолаевне Евтушенко исполнилось восемьдесят лет, она продолжала работать газетным киоскером на углу проспекта Мира и площади Рижского вокзала. Ее в тот день завалили цветами и подарками те люди, которые жили или работали вокруг и столько лет покупали из ее добрых рук газеты не всегда с добрыми вестями, что уже от нее не зависело. Чуть на дольше, чем полагалось, остановился один троллейбус, и его водительница, обычно покупающая журнал «Крестьянка», подарила маме большой египетский цветок, похожий на фламинго из дельты Нила. Машинист скорого поезда преподнес бутылку ликера «Вана Таллин». Мясник из соседнего магазина передал целый мешок самых изысканных костей для маминой собаки Капы. Остановился спецавтобус, из которого высыпали будапештские туристы, знавшие адрес маминого киоска из переведенной на венгерский поэмы «Мама и нейтронная бомба», задарили маму сувенирами, просили автографы. Цветов было столько, что весь киоск благоухал, превратившись в оранжерею. Но вдруг появились четверо коротко стриженных молодых людей, в черных гимнастерках, с поскрипывающими портупеями и холодными военизированными глазами. Один из них, по возрасту годившийся маме во внуки, сказал, поигрывая казацкой витой плеткой: – Когда ты наконец уберешься в свой Израиль, старая жидовка, вместе с твоим сынком-сионистом и заодно со всеми этими вонючими гангнусами-гурвицами?! Мама, рассказывая мне эту историю, невесело вздохнула: – Отвратительно было это слышать, особенно от таких молодых людей… А если бы я была вправду еврейкой – каково бы мне было тогда! Потом она добавила: – Я тебя не идеализирую, Женя, потому что слишком хорошо тебя знаю со всеми твоими прибамбасами. Но, глядя на этих чернорубашечников, я подумала: если эти подонки так ненавидят моего сына, то, наверное, он все-таки чего-нибудь стоит…» Евгений Евтушенко, «Волчий паспорт» #ЕвгенийЕвтушенко #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Евгений Евтушенко Пора вставать... Ресниц не вскинуть сонных. Пора вставать... Будильник сам не свой. В окно глядит и сетует подсолнух, покачивая рыжей головой. Ерошит ветер зябнущую зелень. Туманами покрыта вся река, как будто это на воду присели спустившиеся с неба облака. И пусть кругом еще ночная тишь, заря с отливом розовым, нездешним скользит по непроснувшимся скворешням, по кромкам свежевыкрашенных крыш. Пора, пора вглодаться и вглядеться в заждавшуюся жизнь. Все ждет с утра. Пора вставать... С тобой рассталось детство. Пора вставать... Быть молодым пора... 1950 (художник Елена Шумакова, «Окно»)) #ЕвгенийЕвтушенко #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Евгений Евтушенко Я был тылом — сопливым, промерзлым, выбивавшим всю азбуку Морзе расшатавшимся зубом о зуб. Мои бабки — Ядвига, Мария, — меня голодом вы не морили, но от пепла был горек ваш суп. Сталинградский, смоленский, можайский, этот пепел, в Сибири снижаясь, реял траурно, как воронье, и глаза у детдомовки Инки были будто бы две пепелинки от сгоревшего дома ее. На родимой ее Беларуси стали черными белые гуси, рев стоял только черных коров. Стали пеплом заводы, плотины, и все бодрые кинокартины, и надежды на малую кровь. Сняли с башен кремлевских рубины. В Ленинграде рояли рубили. Слон разбомбленный умирал. Пепел корчащихся документов с крыш Москвы, с парусиновых тентов улетал далеко за Урал. Я свидетельствую о пепле, от которого трусы ослепли: им воздали еще не вполне. Заклинаю всем ужасом детства: «Нет страшней среди всех лжесвидетельств лжесвидетельства о войне!» Пепел, розовый в книгах, позорен. Пепел был и останется черен. Но свидетельствую о том, что осталось неиспепелённым: о народе в железных пеленках и о сердце его золотом. Я свидетельствую о братстве — о святом всенародном солдатстве от амурской до волжской воды, о горчайшей редчайшей свободе — умирать или жить — не в стыдобе, а в сознанье своей правоты. Я свидетельствую о пепле, том, в котором все вместе окрепли и поднялись в решающий час. Я свидетельствую о боли. Я свидетельствую о боге, проступившем не в небе, а в нас. До сих пор я дышу этим пеплом, этим всеочищающим пеклом, и хотя те года далеки, вижу в булочных я спозаранок, как вмурованы в корки буханок сталинградские угольки. Эх, война, моя мачеха-матерь, ты учила умнее грамматик, научила всему, что могла, и сама кой-чему научилась. Проклинаю за то, что случилась, и спасибо за то, что была. (художник Дмитрий Петров, «Возвращение») #ЕвгенийЕвтушенко #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Бабушка, почитай! На городской набережной в Кемерово установлен трогательный памятник: на лавочке сидит бабушка со своей внучкой и читает ей сказку. Официальное название композиции — «Драгоценная бабушка». Естественно, большинство прохожих стараются присесть рядом и сфотографироваться. #читающиепамятники #Кемерово #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Петр Вяземский СТЕПЬ Бесконечная Россия Словно вечность на земле! Едешь, едешь, едешь, едешь, Дни и версты нипочем! Тонут время и пространство В необъятности твоей. Степь широко на просторе Поперек и вдоль лежит, Словно огненное море Зноем пышет и палит. Цепенеет воздух сжатый, Не пахнет на душный день С неба ветерок крылатый, Ни прохладной тучки тень. Небеса, как купол медный, Раскалились. Степь гола; Кое-где пред хатой бедной Сохнет бедная ветла. С кровли аист долгоногой Смотрит, верный домосед; Добрый друг семьи убогой, Он хранит ее от бед. Шагом, с важностью спокойной Тащут тяжести волы; Пыль метет метелью знойной, Вьюгой огненной золы. Как разбитые палатки На распутии племен — Вот курганы, вот загадки Неразгаданных времен. Пусто всё, однообразно, Словно замер жизни дух; Мысль и чувство дремлют праздно, Голодают взор и слух. Грустно! Но ты грусти этой Не порочь и не злословь: От нее в душе согретой Свято теплится любовь. Степи голые, немые, Всё же вам и песнь, и честь! Всё вы — матушка-Россия, Какова она ни есть! Июнь 1849 (Иван Айвазовский, «Тройка в степи» 1882) #ПётрВяземский #степь #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Марина Цветаева В огромном городе моём — ночь. Из дома сонного иду — прочь. И люди думают: жена, дочь, — А я запомнила одно: ночь. Июльский ветер мне метёт — путь, И где-то музыка в окне — чуть. Ах, нынче ветру до зари — дуть Сквозь стенки тонкие груди — в грудь. Есть чёрный тополь, и в окне — свет, И звон на башне, и в руке — цвет, И шаг вот этот — никому — вслед, И тень вот эта, а меня — нет. Огни — как нити золотых бус, Ночного листика во рту — вкус. Освободите от дневных уз, Друзья, поймите, что я вам — снюсь. 17 июля 1916, Москва (художник Ирина Колмогорцева, «Марина Цветаева и Осип Мандельштам в Александрове») #МаринаЦветаева #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Михаил Пришвин Моя родина (из воспоминаний детства) Мать моя вставала рано, до солнца. Я однажды встал тоже до солнца, чтобы на заре расставить силки на перепелок. Мать угостила меня чаем с молоком. Молоко это кипятилось в глиняном горшочке и сверху покрывалось румяной пенкой, а под той пенкой оно было необыкновенно вкусное, и чай от него делался прекрасным. Это угощение решило мою жизнь в хорошую сторону: я начал вставать до солнца, чтобы напиться с мамой вкусного чаю. Мало-помалу я к этому утреннему вставанию так привык, что уже не мог проспать восход солнца. Потом и в городе я вставал рано, и теперь пишу всегда рано, когда весь животный и растительный мир пробуждается и тоже начинает по-своему работать. И часто-часто я думаю: что, если бы мы так для работы своей поднимались с солнцем! Сколько бы тогда у людей прибыло здоровья, радости, жизни и счастья! После чаю я уходил на охоту за перепелками, скворцами, соловьями, кузнечиками, горлинками, бабочками. Ружья тогда у меня еще не было, да и теперь ружье в моей охоте необязательно. Моя охота была и тогда и теперь – в находках. Нужно было найти в природе такое, чего я еще не видел, и, может быть, и никто еще в своей жизни с этим не встречался. Перепелку-самку надо было поймать силками такую, чтобы она лучше всех подзывала самца, а самца поймать сетью самого голосистого. Соловья молодого надо было кормить муравьиными яичками, чтобы потом пел лучше всех. А поди-ка найди такой муравейник да ухитрись набить мешок этими яйцами, а потом отманить муравьев на ветки от своих драгоценных яичек. Хозяйство мое было большое, тропы бесчисленные. Мои молодые друзья! Мы хозяева нашей природы, и она для нас кладовая солнца с великими сокровищами жизни. Мало того, чтобы сокровища эти охранять – их надо открывать и показывать. Для рыбы нужна чистая вода – будем охранять наши водоемы. В лесах, степях, горах разные ценные животные – будем охранять наши леса, степи, горы. Рыбе – вода, птице – воздух, зверю – лес, степь, горы. А человеку нужна родина. И охранять природу – значит охранять родину. (художник Любовь Малышева) #МихаилПришвин #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Евгений Евтушенко УХОДЯТ МАТЕРИ Уходят наши матери от нас, уходят потихонечку, на цыпочках, а мы спокойно спим, едой насытившись, не замечая этот страшный час. Уходят матери от нас не сразу, нет — нам это только кажется, что сразу. Они уходят медленно и странно шагами маленькими по ступеням лет. Вдруг спохватившись нервно в кой-то год, им отмечаем шумно дни рожденья, но это запоздалое раденье ни их, ни наши души не спасет. Все удаляются они, все удаляются. К ним тянемся, очнувшись ото сна, но руки вдруг о воздух ударяются — в нем выросла стеклянная стена! Мы опоздали. Пробил страшный час. Глядим мы со слезами потаенными, как тихими суровыми колоннами уходят наши матери от нас... 1960 (художник Владимир Данилюк) #ЕвгенийЕвтушенко #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Белла Ахмадулина Опять в природе перемена, окраска зелени груба, и высится высокомерно фигура белого гриба. И этот сад собой являет все небеса и все леса, и выбор мой благословляет лишь три любимые лица. При свете лампы умирает слепое тело мотылька и пальцы золотом марает, и этим брезгает рука. Ах, Господи, как в это лето покой в душе моей велик. Так радуге избыток цвета желать иного не велит. Так завершенная окружность сама в себе заключена и лишнего штриха ненужность ей незавидна и смешна. 1959 #БеллаАхмадулина #ПоЧИТАТЕЛИкниг