6 ноября 1852 года родился Дмитрий МАМИН-СИБИРЯК, русский писатель. Дмитрий Наркисович Мамин родился в Пермской губернии в семье священника; ныне место его рождения называется поселком Висимом, это небольшая точка на карте под Нижним Тагилом. Переломной вехой в жизни Дмитрия Мамина стал 1881 год. Он отправился в Москву, решив попытать счастья в московских журналах, запоздал с подачей заявления о занятиях репетиторством в университет, и временно оказался не у дел. Предпринятое им путешествие на пароходе от Перми до Нижнего Новгорода прошло не зря – все увиденное он излагал в очерках, которые были с восторгом приняты и напечатаны либеральной газетой «Русские ведомости», чрезвычайно популярной в то время. Именно тогда Дмитрий впервые подписался псевдонимом, что было тогда модно – Дмитрий Сибиряк. Тогда он и обрел свое «второе имя». В 1883 году на страницах журнала «Дело» появился первый его роман – «Приваловские миллионы». Он писал его десять лет. Роман произвел фурор. В 1884 году в «Отечественных записках» выходит другой его роман — «Горное гнездо»… Успех в литературе совпал с драматическими событиями в личной жизни: в 1890 году он развелся с первой женой, влюбившись в актрису драмтеатра Екатеринбурга Абрамову. Любовь была страстной, сильной, внезапной и ослепляющей. Они, оставив все, уезжают в Санкт-Петербург; ему кажется, что жизнь началась заново, он нацелен на успех и грезит счастьем. Но через год вторая жена умерла после тяжелых родов, оставив Мамину дочку Аленушку – слабенькую, больную девочку. Именно ей он посвятит удивительные «Аленушкины сказки» – добрые, ясные, наполненные верой в чудо и добро, такие светлые, что и сейчас читать детям можно и нужно… И самая известная из них – конечно же, «Серая Шейка». Трогательная притча об уточке с покалеченным крылом, которую семья осенью не может взять с собой в тёплые края. Маме невыносимо бросать дочку, но её долг – быть с другими детьми. Уточка плавала в полынье, которую с каждым днём все сильнее затягивало льдом – и всё ближе подбиралась к ней Лиса… В первом варианте, опубликованном в журнале «Детское чтение», конец был реалистичным и грустным: «Утром, когда было особенно холодно, Заяц прибежал напиться к полынье; но она уже замерзла, а от бедной Серушки осталась на льду кучка перьев...» Однако узнав, что маленькие читатели обливаются слезами над рассказом, Мамин-Сибиряк сжалился над ними и над уточкой: в последний момент охотник застрелил Лису и забрал Серую Шейку домой, к своим внукам: «Вот-то обрадуются... А весной ты старухе яичек нанесешь да утяток выведешь...» Судьба не дала ему долгой, счастливой жизни. Писателя не стало в 60 лет – он умер холодным ноябрьским днем 1912 года. Ну а его произведения продолжают жить. И теплые «Аленушкины сказки», и грандиозные «Приваловские миллионы», и трогательная «Серая шейка». И если не читали – прочтите обязательно. (художник В.А. Истомин. Портрет Д.Н. Мамина-Сибиряка) #МаминСибиряк #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Нужно показать Сергею Александрычу нашу Ирбитскую ярмарку. Ведь это, батенька, картина, ежели разобрать. Оно кажется с первого разу, что все ярмарки похожи одна на другую, как две капли воды: Ирбит - та же матушка Нижегородская, только посыпанная сверху снежком, а выходит то, да не то. Да-с… Любопытное местечко этот Ирбит, поелику здесь сходятся вплотную русская Европа с русской Азией! Люблю я эту самую Сибирь: самая купеческая страна. Бар и крепостного права она не видала, и даже всероссийский лапоть не посмел перевалить через Урал… В сапожках ходит наша Сибирь! Дмитрий Мамин-Сибиряк, «Приваловские миллионы» (художник Владислав Нагорнов, «Ярмарка») #МаминСибиряк #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Дмитрий Кедрин Бывало, в детстве я в чулан залезу, Где сладко пахнет редькою в меду, И в сундучке, окованном железом, Рабочий ящик бабушки найду. В нем был тяжелый запах нафталина И множество диковинных вещиц: Старинный веер из хвоста павлина, Две сотни пуговиц и связка спиц. Я там нашел пластинку граммофона, Что, видно, модной некогда была, И крестик кипарисовый с Афона, Что, верно, приживалка привезла. Я там нашел кавказский пояс узкий, Кольцо, бумаги пожелтевшей десть, Письмо, написанное по-французски, Которое я не сумел прочесть. И в уголку нашел за ними следом Колоду бархатных венгерских карт, Наверное, отобранных у деда: Его губили щедрость и азарт. Я там нашел мундштук, зашитый в замшу, На нем искусно вырезан медведь. Судьба превратна: дед скончался раньше, Чем тот мундштук успел порозоветь. Кольцо с дешевым камушком — для няни, Таблетки для приема перед сном, Искусственные зубы, что в стакане Покоились на столике ночном. Два вышитые бисером кисета, Гравюр старинных желтые листы, Китовый ус из старого корсета,— Покойница стыдилась полноты. Тетрадка поварских рецептов старых, Как печь фриштык, как сдобрить калачи, И лентой перевязанный огарок Ее венчальной свадебной свечи. Да в уголку за этою тетрадкой Нечаянно наткнуться мне пришлось На бережно завернутую прядку Кудрявых детских золотых волос. Что говорить,— неважное наследство, Кому он нужен, этот вздор смешной? Но чья-то жизнь — от дней златого детства До старости прошла передо мной. 1945 (картина Игоря Ропяника «Бабушкин сундук») #ДмитрийКедрин #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Иосиф Бродский А. А. Ахматовой За церквами, садами, театрами, за кустами в холодных дворах, в темноте за дверями парадными, за бездомными в этих дворах. За пустыми ночными кварталами, за дворцами над светлой Невой, за подъездами их, за подвалами, за шумящей над ними листвой. За бульварами с тусклыми урнами, за балконами, полными сна, за кирпичными красными тюрьмами, где больных будоражит весна, за вокзальными страшными люстрами, что толкаются, тени гоня, за тремя запоздалыми чувствами Вы живете теперь от меня. За любовью, за долгом, за мужеством, или больше — за Вашим лицом, за рекой, осененной замужеством, за таким одиноким пловцом. За своим Ленинградом, за дальними островами, в мелькнувшем раю, за своими страданьями давними, от меня за замками семью. Разделенье не жизнью, не временем, не пространством с кричащей толпой, Разделенье не болью, не бременем, и, хоть странно, но все ж не судьбой. Не пером, не бумагой, не голосом — разделенье печалью... К тому ж правдой, больше неловкой, чем горестной: вековой одинокостью душ. На окраинах, там, за заборами, за крестами у цинковых звезд, за семью — семьюстами! — запорами и не только за тысячу верст, а за всею землею неполотой, за салютом ее журавлей, за Россией, как будто не политой ни слезами, ни кровью моей. Там, где впрямь у дороги непройденной на ветру моя юность дрожит, где-то близко холодная Родина за финляндским вокзалом лежит, и смотрю я в пространства окрестные, напряженный до боли уже, словно эти весы неизвестные у кого-то не только в душе. Вот иду я, парадные светятся, за оградой кусты шелестят, во дворе Петропаловской крепости тихо белые ночи сидят. Развевается белое облако, под мостами плывут корабли, ни гудка, ни свистка и ни окрика до последнего края земли. Не прошу ни любви, ни признания, ни волненья, рукав теребя... Долгой жизни тебе, расстояние! Но я снова прошу для себя безразличную ласковость добрую и при встрече — все то же житье. Приношу Вам любовь свою долгую, сознавая ненужность ее. ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ Это было, если я не ошибаюсь, в 1962 году, то есть мне было года двадцать два. Евгений Рейн привез меня к ней на дачу. Самое интересное, что начало этих встреч я помню не очень отчетливо. До меня как-то не доходило, с кем я имею дело. Тем более что Ахматова кое-какие из моих стихов похвалила. А меня похвалы не особенно интересовали. Так я побывал у нее на даче раза три-четыре, вместе с Рейном и Найманом. И только в один прекрасный день, возвращаясь от Ахматовой в набитой битком электричке, я вдруг понял — знаете, вдруг как бы спадает завеса, — с кем или, вернее, с чем я имею дело. Я вспомнил то ли ее фразу, то ли поворот головы — и вдруг все стало на свои места. С тех пор я не то чтобы зачастил к Ахматовой, но, в общем, виделся с ней довольно регулярно. Я даже снимал дачу в Комарове в одну из зим. Тогда мы с ней виделись буквально каждый день. Дело было вовсе не в литературе, а в чисто человеческой и — смею сказать — обоюдной привязанности. Между прочим, как-то раз произошла замечательная сцена. Мы сидели у нее на веранде, где имели место все разговоры, а также завтраки, ужины и все прочее, как полагается. И Ахматова вдруг говорит: «Вообще, Иосиф, я не понимаю, что происходит; вам же не могут нравиться мои стихи». Я, конечно, взвился, заверещал, что ровно наоборот. Но до известной степени, задним числом, она была права. То есть в те первые разы, когда я к ней ездил, мне, в общем, было как-то и не до ее стихов. Я даже и читал-то этого мало. В конце концов, я был нормальный молодой советский человек. «Сероглазый король» был решительно не для меня, как и «правая рука», «перчатка с левой руки» — все эти дела не представлялись мне такими уж большими поэтическими достижениями. Я думал так, пока не наткнулся на другие ее стихи, более поздние… Иосиф Бродский ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ ...Ржавеет золото, и истлевает сталь, Крошится мрамор – к смерти все готово. Всего прочнее на земле – печаль И долговечней – царственное слово. Анна Ахматова (фото: Иосиф Бродский на балконе квартиры 28 в доме Мурузи, Ленинград, 1956 год) #ИосифБродский #АннаАхматова #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Андрей Дементьев Воспоминание об осени Какая спокойная осень... Ни хмурых дождей, ни ветров. Давай все на время забросим Во имя далеких костров. Они разгораются где-то... За крышами нам не видать. Сгорает в них щедрое лето. А нам еще долго пылать. И может быть, в пламени этом Очистимся мы до конца. Прозрачным ликующим светом Наполнятся наши сердца. Давай все на время оставим — Дела городские и дом. И вслед улетающим стаям Прощальную песню споем. Нам будет легко и прекрасно Листвой золотою шуршать. И листьям, Как ласточкам красным, В полете не будем мешать. И станет нам близок и дорог Закат, Уходящий во тьму. И новым покажется город, Когда мы вернемся к нему. 1978 (художник Кира Панина, «Осенний блюз») #АндрейДементьев #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Осень — это вторая весна, когда каждый лист — цветок. Альбер Камю #АльберКамю #осень #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Что далее. А далее – зима. Пока пишу, остывшие дома на кухнях заворачивают кран, прокладывают вату между рам, теперь ты домосед и звездочет, октябрьский воздух в форточку течет, к зиме, к зиме все движется в умах, и я гляжу, как за церковным садом железо крыш на выцветших домах волнуется, готовясь к снегопадам. Иосиф Бродский, отрывок из поэмы «Шествие» (художник Анна Чарина, «Старое окно», 2006) #ИосифБродский #ПоЧИТАТЕЛИкниг

26 октября 1880 года родился Андрей БЕЛЫЙ, русский поэт и писатель Андрей Белый (настоящее имя Борис Николаевич Бугаев) родился в Москве, в семье известного математика. Увлекался литературой, оккультизмом, математикой, зоологией, химией. Учась в Московском университете на математическом факультете, он организовал с друзьями литературный кружок «Аргонавты». Творчество Белого многообразно. Его литературный путь открыла в 1902 году «Симфония (2-я, драматическая)», потом через два года «Северная симфония (1-я, героическая)», сборник стихов «Золото в лазури». Он печатался в журналах «Мир искусства», «Новый путь», «Весы», «Золотое руно», «Перевал». Ряд романов трилогии «Восток или Запад», серия автобиографических романов «Котик Летаев», «Крещёный китаец», поэма «Христос воскрес», сборник стихов «Звезда», мемуарная трилогия «На рубеже двух столетий» – произведения Белого отразили сущность эпохи, его отношение к происходящему. Личная жизнь Белого была в постоянных любовных «треугольниках». Полюбив однажды жену своего друга А.Блока, любил ее всю жизнь. Женился на Асе Тургеневой, которая оставила его и ушла к другому. Третья женщина Клавдия Николаевна стала последней подругой Белого, разведясь с мужем. Белый не испытывал к Клоде, как называл он Клавдию Николаевну, любовных чувств, но был очень привязан к ней и умер у нее на руках 8 января 1934 года в Москве. (портрет Андрея Белого, выполненный Леоном Бакстом, 1905 год) #АндрейБелый #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Андрей Белый Поет облетающий лес нам голосом старого барда. У склона воздушных небес протянута шкура гепарда. Не веришь, что ясен так день, что прежнее счастье возможно. С востока приблизилась тень тревожно. Венок возложил я, любя, из роз — и он вспыхнул огнями. И вот я смотрю на тебя, смотрю, зачарованный снами. И мнится — я этой мечтой всю бездну восторга измерю. Ты скажешь — восторг тот святой… Не верю! Поет облетающий лес нам голосом старого барда. На склоне воздушных небес сожженная шкура гепарда. 1902 (художник Роман Урбинский) #АндрейБелый #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Дни стояли туманные, странные: проходил мерзлой поступью ядовитый октябрь; замороженная пыль носилась по городу бурыми вихрями; и покорно лег на дорожках Летнего сада золотой шепот лиственный, и покорно ложился у ног шелестящий багрец, чтобы виться и гнаться у ног прохожего пешехода, и шушукать, сплетая из листьев желто красные россыпи слов; та синичья сладкая пискотня, что купалась весь август в волне лиственной, в волне лиственной не купалась давно: и сама синичка Летнего сада теперь сиротливо скакала в черной сети из сучьев, по бронзовой загородке да по крыше Петровского домика. Андрей Белый, «Петербург» (художник Петр Кончаловский) #АндрейБелый #ПоЧИТАТЕЛИкниг