Крещение, 1995 год мимимими

Та самая скандальная певица "Ангина" - легенда нулевых мимимими

Когда-то МакSим выглядела именно так... Но со временем ее сильно уже потрепала жизнь мимимими

Албина Мали-Хочевар родилась в сентябре 1925 года в многодетной рабочей семье в городе Винице, рядом с Чрномлем. Отец зарабатывал на жизнь, создавая и продавая национальную кожаную обувь южных славян, один из элементов сербской национальной одежды. Мать была простой работницей. Когда Альбина подросла, её семья переехала в город Чрномель. Там она начала учиться в местной школе, но проучилась только до третьего класса. В 1934 году её отец заболел, и семья переехала в соседнее поселение, где он вскоре умер. Альбине пришлось бросить учёбу и начать работать, чтобы поддерживать семью. Она работала в нескольких населённых пунктах рядом с нынешним сербским городом Ново-Место, а затем переехала в Брезово Ребро, где закончила Айдовецкую школу в 1941 году. В 1941 году страны Оси вторглись в Югославию. За короткий период Югославской операции с 6 по 18 апреля 1941 года территория Королевства Югославии была разделена между Италией, Венгрией и Болгарией, а также были созданы три государственных протектората: Недичевская Сербия, Королевство Черногория и Независимое государство Хорватия. С начала войны Альбина примкнула к Народно-освободительным партизанским отрядам Югославии, которые начали действовать с июня 1941 года. Она познакомилась с партийным активистом Германом Хенингманом, который поручал ей различные задачи. Зимой 1941 года она организовала в городе Ново-Место подпольный пункт для распространения листовок. Несколько месяцев спустя её отправили в город Чешче Вас, где она продолжила ту же деятельность, поддерживая связь с подпольными партизанскими организациями Пречны, Брезово Ребро и Ново-Места. В 1942 году Альбину приняли в Союз Коммунистической молодёжи Югославии, а в декабре того же года она стала бойцом Первой словенской пролетарской ударной бригады «Тоне Томшич». Там она работала фельдшером и батальонным секретарём СКМЮ. Альбина неоднократно участвовала в боевых действиях: в декабре 1942 года на юго-востоке Югославии, с 1943 года — близ городов Чатеж и Шентвид. Первое ранение она получила в семнадцатилетнем возрасте. В январе 1943 года она участвовала в нападении на крепость словенских профашистов около Загорицы. В марте 1943 года она участвовала в битве при Метлике, где также оказывала помощь раненым. В сентябре 1943 года, в битвах близ Велики Осолника, Альбина снова была ранена при подрыве на противопехотной мине. После выздоровления, в 1944 году, она стала членом Коммунистической партии Югославии. Затем она снова участвовала в боях в составе партизанских отрядов на юго-востоке Югославии, в регионе Белой Крайны. С мая по июль 1944 года она проходила партийную школу близ Кочевье, затем её направили в Южную Италию, где она занималась транспортировкой раненых в городах Гравина, Барлета и Бари. За всю войну Альбина получила три ранения, одно из которых изуродовало её внешность. В послевоенные годы она работала партийным секретарём. В январе 2001 года, в возрасте 75 лет, Альбина скончалась. За время Второй мировой войны она была награждена Орденом национального героя Социалистической Федеративной Республики Югославия, Орденом партизанской звезды и Партизанским памятным знаком 1941 года. мимимими

Быть счастливым - это: мимимими

Ретро идеи для летнего отдыха от «звезд» СССР, 1960-1970-е мимимими

Так американцы видят жизнь в России мимимими

Я не знаю имени этого товарища. Немец говорит, что он перед смертью спокойно курил. Честь ему и слава! И смерть его палачам! Не безразличье в нас, но страстная, неукротимая любовь к своему народу... В газете «Ангрифф» от 2 апреля напечатаны размышления обер-лейтенанта Готтхагдта, озаглавленные «Народ без души». Обер-лейтенант провел несколько месяцев в захваченных областях России, и наши люди ему не понравились. Он пишет: «То, что здесь не смеются, можно объяснить бедствием, но отсутствие слез действует ужасающе. Всюду и всегда мы наблюдаем упорное безразличье даже перед смертью. Безразличными люди остаются не только тогда, когда умирают их товарищи, но и когда речь идет об их собственной жизни. Одного приговорили к смерти. Он равнодушно выкурил папиросу... Разве это не ужасно? Откуда у этих людей берется сила упорно обороняться, постоянно атаковать? Это для меня загадка». С какой гордостью мы читаем признания немецкого офицера! Он может быть думал, что наши девушки будут улыбаться немцам? Они отворачиваются. И немец ищет объяснения — почему русские не смеются? Он отвечает себе: трудно смеяться среди виселиц. Но вот девушку ведут к виселице, и она не плачет, у нее сухие суровые глаза. Обер-лейтенант думал, что она будет плакать. Он рассчитывал, что палачи насладятся ее страхом, ее слабостью, ее слезами. Но заповедное сокровище — русские слезы: они не для презренных гитлеровцев. Щедра наша земля и щедры наши люди, они презирают скупость, и только в одном случае слово «скупая» русские произносят с одобрением: «скупая слеза» — может быть одна, самая страшная, слеза матери... Не дано немцам увидеть эти слезы. В темноте ночей плачут матери Киева и Минска, Одессы и Смоленска. А днем палачи видят сухие глаза и в них огонь ненависти. Обер-лейтенант называет русскую выдержку «безразличье». Он думает, что если мы не терпим жизни под немецким сапогом, нам не мила жизнь. Туп немец, чванлив и слеп. Наши люди умели радоваться до того, как пришли к нам проклятые гитлеровцы. В апрельские вечера дивен был Киев. Как светляки, метались огоньки над Днепром. В садах уже распускались горькие почки и белели среди первой травы подснежники. По аллеям гуляли вузовцы, девушки, влюбленные, мечтатели. Они говорили о весне, о любви, об экзаменах, о жизни широкой, как Днепр. А разве плохо играли в футбол молодые рабочие Смоленска? Разве в Минске не писали стихи? Разве в древнем Новгороде мальчики не мечтали о полете в стратосферу? Разве мало было веселья в наших парках культуры? Разве мало было цветов на наших полях — и васильки, и маки, и колокольчики, и ромашка, а на ромашке можно было гадать «любит—не любит»... Захватчики думали заглянуть в нашу душу, увидать наши чувства. Но наглухо перед ними закрылись двери русской души. И ничего не остается обер-лейтенанту, как говорить о вашем «безразличьи». Немец уверяет, что мы равнодушны к смерти наших товарищей. Кровь негодования приливает в голове, когда читаешь эти подлые строки. У каждого из нас погибли на войне близкие, друзья, товарищи. Перед нами их родные лица... Может стереться надпись на памятнике. Не сотрутся имена героев в нашей памяти: они выжжены человеческим горем. Почему мы так люто ненавидим гитлеровцев? Да потому что мы знаем, кого они загубили. Не слезами мы отвечаем на страшную весть о смерти друга — снарядом, гранатой, пулей. Почему мне ненавистен обер-лейтенант Готтхагдт? Да потому что я теперь знаю: он вместе с другими «приговорил к смерти», то-есть попросту замучил русского человека. Я не знаю имени этого товарища. Немец говорит, что он перед смертью спокойно курил. Честь ему и слава! И смерть его палачам! Не безразличье в нас, но страстная, неукротимая любовь к своему народу, к своей жизни и столь же страстная, столь же неукротимая ненависть к захватчикам, к обидчикам, к палачам. Готтхагдт спрашивает: откуда у русских сила? Почему бойцы Красной Армии не отдали Москвы? Почему они идут на великие подвиги, стремясь освободить плененные немцами города? И ученый немец, сотрудник газеты, обер-лейтенант, наклонный к философии, отвечает: «Это для меня загадка». Еще бы — разве понять презренному вешателю силу русской души! Он знает, что можно идти в поход за нефтью, за трофейным салом, за русскими шубами. Это ему понятно. Он знает, что лейтенант должен, повиноваться обер-лейтенанту, а обер-лейтенант герру оберсту — это вошло в его сознание. Он знает, что Гитлер приказывает, а фриц стреляет. Но вот перед ним русский крестьянин, который убил немецкого офицера. Партизану никто не приказал идти на виселицу. Он подчинялся своей совести. Его вела любовь в родине. И это для немца «ужасно». Такого Готтхагдта научили писать статьи и стрелять из различных пулеметов, кричать «хайль Гитлер» и распознавать сорта шампанского. Из него сделали подобье человека, и это ничтожное подобье восклицает: «Я не понимаю, почему люди идут на смерть?» Он не понимает, почему человек это—человек, а не гитлеровская тварь. Бездушный палач, он уверяет, что у нашего народа нет души. Он умеет читать по-немецки. Может быть он шпион, тогда его научили читать и по-русски. Он различает буквы нашей азбуки. Но есть книга, написанная для него на непонятном языке: это душа нашего народа. Великая душа! Она в каждом русском слове, в каждом взгляде, в каждой травинке. Она теперь возмущена, она бушует, как море в непогоду. Она в каждом выстреле русской винтовки. Она в грохоте орудий, в жужжании моторов. Она в легком шорохе, когда ползут по земле наши разведчики. Она в грозном «ура», и она в грозном молчания — за час до боя, за день или за месяц до великих весенних битв. Илья Эренбург мимимими

Интересный факт: за всю свою карьеру Холли Берри была на экране телевизора в нижнем белье около суток мимимими

«Последний еврей Винницы» Немецкий солдат направляет пистолет на голову неизвестного еврея, стоящего на краю ямы с телами ранее убитых соотечественников. Винница, УССР. Вероятно, 1942 год. Еврей осознает, что его смерть неизбежна, что его смерть будет быстрой, что сила выстрела столкнет его тело с простреленным затылком в ров, и его тело упадет на тела мужчин, женщин и детей Винницы, его близких, родных, друзей Однако выражение лица этого неизвестного еврея за мгновение до смерти показывает не ужас, а отвращение, отвращение к тому, что с ним делают, кто это делает, и к тому, что эти люди могут не только делать это, но и наблюдать за этим Комментарий одного из многих журналов, опубликовавших это изображение Фотография является одной из самых известных и часто публикуемых на тему Холокоста, вызывая у зрителя ужас, шок и жалость к жертвам нацизма, при этом, возможно, сделанной соучастником нацистских преступлений, а не их разоблачителем из числа союзников мимимими