старый Джо пишет письмо жене, грифель зажав между пальцев: «здравствуй, моя хорошая, смейся и хохочи, будто смерти нет, будто всё ещё впереди, будто мы отчаянные скитальцы, словно нам по восемнадцать, максимум двадцать лет. словно ещё вчера мы сидели у пирса, пили ром и обожали твердить о том, как мир вокруг необъясним и невесом. и волны лижут опустевший берег, обнажая, седую вечность, что под нашими ногами прячется в песок. я не знаю, какая погода сегодня в твоём краю, а у нас здесь весна основательно набирает силу. море целует скулы холодных скал, чайки летают низко, они поют о том, как без тебя здесь муторно и тоскливо. я не знаю, что мне тебе сказать, и к чему слова, у меня всё по-прежнему, только нынче чаще стою у паперти. знаешь, моя хорошая, а ведь ты оказалась права — в мире нет ничего прекраснее и страшнее памяти. я не то чтобы теперь совсем перестал бороться, но кардиограмма выдаёт мне сердечный сбой. без тебя здесь всё так же светит смешное солнце, но куда б я ни шел, я тебя всюду беру с собой. почему-то никто не понимает стариковских моих речей, у кого мне здесь вымолить, выреветь, выпросить ответ, на вопрос: что же делать, куда брести и главное — зачем, что же мне делать в мире, в котором тебя нет? сколько бы лет ни прошло, ты становишься все дороже, без тебя дом пуст, ветер скулит за окном от сих до сих. боль отвоевывает каждый сантиметр кожи, и противиться ей у меня больше не остаётся сил. видимо, отведено судьбой мне — помнить тебя веками, вздрагивать каждый раз, когда ветер сквозит через дверной проём» Джо кладёт письмо на холодный могильный камень, много курит, щурится на закат и долго думает о своём. Аня Захарова