Синдром Стендаля: искусство, от которого так хорошо, что плохо Синдром Стендаля — это одно из наиболее необычных психологических расстройств, психосоматическое заболевание, также известное как «флорентийский синдром» и «гиперкультуремия». Причина появления этого состояния — произведения искусства, которые воспринимаются человеком как красивые и при этом кучно расположены в одном месте (например, в художественной галерее), что создает совершенно невероятную обстановку и перегружает человека сенсорными впечатлениями. Разбираемся, как и почему искусство может быть столь прекрасным, что вы можете почувствовать себя плохо. Люди, попавшие под воздействие «концентрата красоты», испытывают крайне широкий спектр симптомов, среди которых — физическое и эмоциональное беспокойство (учащенное сердцебиение, сильное головокружение, панические атаки и обмороки), чувство растерянности и дезориентации, потливость, тошнота, диссоциативные эпизоды, временная амнезия, паранойя и — в крайних случаях — галлюцинации и временное «безумие». Хорошая новость — отрицательный эффект от красоты относительно недолгий и обычно не требует медицинского вмешательства. Новость похуже — чтобы не стать жертвой синдрома, недостаточно избегать галерей. Некоторые люди испытывают подобные симптомы, хотя и в меньшей мере, просто в присутствии того, что они считают безмерно красивым (например, любуясь прекрасным закатом). Синдром Стендаля чем-то схож с синдромом Парижа, когда туристы, впервые посещающие город, испытывают тревогу, головокружение, тахикардию, галлюцинации или бредовые мысли, осознав, что Париж кардинально отличается от идеализированного города, который они ожидали увидеть. Еще одна крайняя форма культурного шока — это иерусалимский синдром, при котором туристы страдают от навязчивых религиозных мыслей и заблуждений, находясь в священном городе Иерусалиме. Как можно догадаться, заболевание получило свое название благодаря французскому писателю XIX века Мари-Анри Бейлю, более известному под псевдонимом Стендаль, который в возрасте 34 лет подробно описал свой опыт лицезрения флорентийского искусства эпохи итальянского Возрождения (отсюда и альтернативное название «флорентийский синдром»). Когда Стендаль посетил собор Санта-Кроче во Флоренции и впервые увидел знаменитые потолочные фрески Джотто, он испытал чрезмерную взволнованность: «…Я был в каком-то экстазе от мысли, что я во Флоренции, так близко к великим людям, могилы которых я видел. Поглощенный рассматриванием возвышенной красоты, я достиг точки соприкосновения своих чувств с небесными ощущениями. Все вокруг словно говорило с моей душой. Мне показалось, что иссяк источник жизни. Я шел, боясь упасть». Но в чем особенность Флоренции, почему синдромом не страдают посетители, скажем, галереи Tate Modern в Лондоне? Вероятно, эта странная эстетическая болезнь свидетельствует об особой силе искусства эпохи Возрождения. Прекрасные произведения и то, как они выставляются во Флоренции с тех пор, как Джорджо Вазари начал строить Уффици в 1560-х годах, породили саму идею «искусства» как чего-то гипнотического. Например, по сей день «чудесное» «Благовещение», которое, как говорят, было написано Якопо Понтормо с помощью ангелов, открывается посетителям церкви Сантиссима-Аннунциата, и его магия все еще работает. Со времени первой публикации опыта Стендаля истории известны сотни случаев, когда люди испытывали аналогичные эффекты, особенно в знаменитой галерее Уффици во Флоренции (однажды у посетителя галереи случился сердечный приступ от лицезрения картины Боттичелли «Рождение Венеры» — к счастью, мужчина выжил). Однако только в 1979 году это состояние получило название благодаря усилиям итальянского психиатра, доктора Грациеллы Магерини. В период с 1977 по 1986 год она задокументировала 106 подобных случаев среди людей, госпитализированных в больницу во Флоренции, где она работала. Речь идет, кстати, о больнице Санта-Мария-Нуова, которая сама по себе произведение искусства и датируется XV веком: здесь препарировал трупы еще Леонардо да Винчи. В книге доктора, составленной на основе ее исследований этих случаев, были подробно описаны люди, у которых после просмотра известных картин или скульптур возникали тяжелые эмоциональные реакции, приводящие к сильному беспокойству и/или психотическим эпизодам. Магерини считала, что такие реакции связаны со «скрытым психическим или психологическим расстройством, которое проявляется как реакция на изображения сражений и другие шедевры». 106 случаев она разделила на три типа: Тип I: пациенты (n = 70) с преобладающими психотическими симптомами (например, параноидальными психозами). Тип II: пациенты (n = 31) с преимущественно аффективными симптомами. Тип III: пациенты (n = 5), преобладающими симптомами которых являются соматические проявления тревоги (например, панические атаки). Описывая пациентов, которых она наблюдала, Магерини сказала, что все они были чувствительными эмоциональными людьми, которые, по сути, «передозировались» искусством. Поскольку во Флоренции выставлено так много знаменитых шедевров, туристы стремятся втиснуть как можно больше красоты в несколько дней своего пребывания в городе. Жертвы синдрома, как правило, впечатлительные одинокие люди в возрасте от 26 до 40 лет, которые испытывают стресс от путешествия и могут страдать от нарушений биоритма. Среди людей, которых изучала Магерини и которые были госпитализированы, также около половины ранее лечились от психических заболеваний, хотя «предыдущее лечение» могло означать, что кто-то из них просто посещал еженедельные сеансы терапии. Отвечая на вопрос, «Почему именно Флоренция?», Магерини предложила чуть более прозаическое объяснение, никак не связанное с «магическим влиянием искусства». Она сказала, что Флоренция — это особый локус воздействия, потому что здесь сосредоточено искусство эпохи Возрождения, которое внешне красиво и узнаваемо, но часто содержит более темные, тревожные детали. Магерини отмечает, что это может вызывать у чувствительных зрителей подсознательные реакции и воспоминания. После нескольких дней отдыха — или, что еще лучше, отъезда из Италии и возобновления нормальной жизни — пациенты обычно полностью выздоравливают. На сегодняшний день в академической литературе рассматривается относительно немного случаев синдрома Стендаля. Впрочем, в 2005 году бразильский нейрохирург Эдсон Амансио опубликовал статью, в которой утверждал, что существуют доказательства того, что Федор Достоевский страдал синдромом Стендаля при просмотре шедевра Ганса Гольбейна «Мертвый Христос в гробу» во время своего посещения музея в Базеле. Также, согласно статье в Daily Telegraph, группа исследователей в Италии в настоящее время изучает это явление более систематически, измеряя реакции туристов (частота сердечных сокращений, артериальное давление, частота дыхания и др.) на просмотр произведений искусства внутри Палаццо Медичи-Риккарди во Флоренции. Рекомендации врачей относительно синдрома довольно простые: обязательно продолжать ходить по художественным музеям и галереям, но достаточно отдыхать в перерывах между просмотрами захватывающих дух шедевров итальянского искусства. Автор: Анна Веселко «Теории и практики»
Другие записи сообщества
Memento mori Одна из самых известных загадок в истории искусства: анаморфоз Ганса Гольбейна Младшего «Первое действие разыгрывается, когда зритель входит через главную дверь и оказывается на некотором расстоянии от двух господ, выступающих в глубине, как на сцене. Он восхищен их позами, пышностью сцены. Единственное, что нарушает гармонию, — это странное тело у ног персонажей. Физический, материальный аспект видения еще более усиливается, когда приближаешься к картине, но странный предмет становится еще менее понятным. Обескураженный посетитель уходит в правую боковую дверь, единственно открытую, и тут начинается второе действие. Уже выходя в соседний зал, он поворачивает голову, чтобы в последний раз взглянуть на картину, и тогда вдруг все понимает: ракурс полностью скрывает сцену и делает видимым скрытое изображение. На месте прежнего великолепия он видит череп. Персонажи и все их научные приборы исчезают, а на их месте возникает знак Конца. Пьеса завершается». (из книги историка искусства Юргиса Балтрушайтиса «Анаморфоза») * Анаморфоз, анаморфоза (др.-греч. ἀναμόρφωσις) — конструкция, созданная таким образом, что в результате оптического смещения некая форма, недоступная поначалу для восприятия как таковая, складывается в легко прочитываемый образ. Удовольствие состоит в наблюдении за тем, как образ неожиданно появляется из ничего поначалу не говорящей формы. Один из наиболее известных примеров — странный продолговатый предмет в нижней части картины Ганса Гольбейна Младшего «Послы», который при рассмотрении под определенным углом превращается в череп. Картина Ганса Гольбейна Младшего «Послы», 1533 «Послы» — это полноразмерный портрет двух французов, приехавших с дипломатической миссией в Лондон, где в это время работал немецкий художник Ганс Гольбейн Младший. Слева изображен Жан де Дентевиль – эмиссар французского короля при дворе Генриха VIII. Он заказал эту панель в честь приезда своего друга, священника Жоржа де Сельва (справа), будущего епископа Лавуа. Одно из самых ярких и самых загадочных произведений Ганса Гольбейна хранится в Национальной галерее в Лондоне. Искусствоведы веками изучали эту работу, но так и не смогли сделать однозначных выводов, так как каждая деталь картины имеет несколько значений. Такова была традиция Северного Возрождения, которая в XVII веке перешла в жанр ванитас («суета, тщеславие», – лат.). Чтобы слегка приподнять завесу таинственности над этой историей, стоит попытаться понять бурный политический мир, в котором жили художник и его заказчики. Гольбейн написал «Послов» в 1533-м. В том же году Генрих VIII рассорился с Папой Римским из-за отказа католической церкви предоставить ему развод с Екатериной Арагонской, не сумевшей родить наследника. Тогда король, желавший жениться на Анне Болейн, решился на беспрецедентный шаг – объявил о создании независимой от Рима Англиканской церкви, а себя утвердил ее главой. Именно Жану де Дентевилю и Жоржу де Сельву было поручено восстановить отношения между английским монархом и понтификом. Сложная дипломатическая миссия в итоге провалилась – возможно, поэтому основной посыл картины заключается в том, что ни материальные блага, ни власть, ни знания не могут предотвратить смерть. «Послы» – это не только портрет, но и натюрморт с множеством тщательно исполненных предметов. Часть полотна, долгое время пленяющая умы историков, представляет собой удивительную подборку передовых научных инструментов, математических трактатов и музыкальных партитур того времени. В этом разнообразии есть четкая логика и демонстрация религиозных, интеллектуальных и художественных интересов натурщиков. Объекты на верхней полке – астрономический глобус, солнечные часы, торкветум, квадрант – относятся к небесному царству. Земной шар, циркуль, компас, лютня, футляр с флейтами и открытая книга гимнов на нижней полке указывают на земные занятия. Стоящие мужчины обрамляют эту двухуровневую структуру, связывая обе сферы. Книга «Новая и достоверная инструкция по калькуляции для торговцев» Питера Апиана приоткрыта на странице, начинающейся со слова dividirt («давайте разделим») – четкая отсылка на религиозный раскол, раздирающий Европу. Другое буквальное указание на церковный конфликт – порванные струны лютни (общепринятый символ раздора). Рядом с ней лежит сборник религиозных гимнов, открытый на Veni Sancte Spiritus – молитве Святому Духу о консолидации церкви. Мечта о примирении, выраженная в этой маленькой детали, никогда не будет реализована. Дуальность работы проявляется и в противопоставлении двух фигур – Дентевиль, сжимающий кинжал, представлен как человек действия, а Сельв, положивший локоть на книгу, – как созерцатель. И на кинжале, и на книге значится возраст их обладателей – 29 и 25 лет соответственно. Несмотря на то, что эти мужчины кажутся молодыми и полными жизни, такие надписи подчеркивают их смертность – как и брошь с черепом на шляпе Дентевиля. На первый взгляд пышный портрет кажется пафосным прославлением достижений человека, но это до осознания зрителем размытого диагонального пятна, парящего чуть выше пола. Гольбейн преднамеренно написал анаморфный образ, который складывается в понятную картинку лишь при просмотре справа. Под этим углом четко виден человеческий череп – самое древнее напоминание о конечности жизни и преходящем характере человеческих ценностей. Аллегория нашего скорбного бытия. Таким образом, своей работой художник реализует образ двойного зрения — при «прямом» взгляде человека, погруженного в рутину бытовой жизни и не желающего иметь дело с трагической метафизикой земного бытия, череп (смерть) представляется иллюзорным пятном, на которое не стоит обращать внимания, — но при «особом» (подразумевается — правильном, глубоком) взгляде все меняется с точностью до наоборот — смерть превращается в единственную реальность, а привычная жизнь на глазах искажается, лишается значения, приобретая характер фантома, иллюзии. Зачем же Гольбейн «испортил» столь тщательно написанную картину этим не вписывающимся в общую стилистику предметом? Вариантов ответа несколько. Не исключено, что об этом его попросил заказчик, Дентевиль, девизом которого являлось латинское изречение Memento mori («помни о смерти»). С другой стороны, поместить череп мог предложить заказчику сам Гольбейн, что выглядит в высшей степени обоснованным, если полотно предполагалось разместить на лестничной клетке. В этом случае, всякий гость Дентевиля был обречен испытывать эффект анаморфозы на себе...
Самый красивый канал о литературе и философии. Ссылка в комментариях:
Экзистенциальная драма Лукино Висконти «Смерть в Венеции» (1971) ᴴᴰ Фильм-размышление об эфемерности всего прекрасного в жизни: красоты, любви, юности; о неизбежности смерти. Экранизация одноименной новеллы Томаса Манна. Лукино Висконти: «Прежде всего: я не нахожу, что-то, о чем говорит мне Манн в "Смерти в Венеции", так жестко датировано в том смысле, что сегодня уже превзойдено. Я бы сказал, тема этой новеллы — а ее можно переосмыслить как тему "смерти искусства" или как тему превосходства "политики" над "эстетикой" — все еще остается современной». Психологически тонкая, деликатная по настроению и чувству, философская по мысли, с блеском отшлифованная по литературной форме новелла немецкого писателя Томаса Манна казалась теоретически непереводимой на язык другого искусства. Но вот появилась картина, которую не мог не снять выдающийся итальянский режиссер Лукино Висконти. Правда, другой свой любимый проект «В поисках утраченного времени» ему осуществить так и не удалось. Импрессионистический рассказ Манна, в который вплетаются драматические ноты, вроде бы несопоставим с многотомной эпопеей-интроспекцией француза Марселя Пруста. Но оба произведения относятся к числу этапных, ключевых для литературы XX века и значимы для общей сокровищницы мировой культуры. Их авторы уловили глубинные — мифологические, архетипные — мотивы человеческого существования, находящегося в постоянном поиске «утраченного времени», несбыточного идеала, некой сверхИстины, первоосновы жизни, изначальной красоты. Рай и ад, добро и зло, жизнь и смерть, здоровье и болезнь — вечные антиномии искусства. Оно само является амбивалентным, двойственным сочетанием реальности и вымысла, результатом творческого акта художника, который по-своему анормален и аномален по сравнению с обычными людьми. И новелла Томаса Манна возникла благодаря именно такому дуалистичному позыву: писатель вдохновлялся реальной биографией знаменитого австрийского композитора Густава Малера и идеей немецкого философа Фридриха Ницше о наличии определенной связи между болезнью и творчеством. А Висконти оказалась лично и художнически близка история больного интеллектуала Ашенбаха, который перед своей скорой смертью встречает на пляже Лидо в Венеции изумительно красивого мальчика Тадзио, поляка по происхождению. Постановщик как бы возвращает главного героя к его прототипу, превращает писателя в композитора, а в звуковой партитуре даёт фрагменты из музыки Малера (третья и пятая симфонии), сентиментально-мучительной, прекрасно-трагической, жизнеутверждающе-скорбной. И этот фильм Лукино Висконти, который продолжил после «Гибели богов» плодотворное сотрудничество с оператором Паскуалино Де Сантисом, удивительно точно чувствующим манеру разных режиссеров и своеобразие их мира, запечатлеваемого на пленке, невероятно изыскан, прекрасен, возвышен, патетичен. Но гимн звучит все-таки по исчезнувшей красоте, оставшейся в далеком прошлом, по уже недостижимой эпохе и некоем идеальном краю, как у Гете. Тоска по неосуществимой мечте, а не только смертельная болезнь гложет душу и сердце художника. Любовь к ангельскому созданию, словно спустившемуся с небесных сфер, оборачивается непереносимой мукой, которая лишь приближает наступление смерти. Тадзио — это ангел, явившийся за душой, провозвестник холеры, пришедшей в Венецию, образ неминуемой смерти, посетившей земную юдоль. Сергей Кудрявцев
Гончарное искусство! (Эх... как мечтали админы Арт-траффик об этом) Школа искусств @kidsartsonline приглашает принять участие в конкурсе и выиграть бесплатный мастер-класс по гончарному кругу! Это отличный способ сделать подарок близким к новому году своими руками и реализовать свои творческие задумки. Для того чтобы выиграть нужно: ✅Подписаться на группу @kidsartsonline ✅Сделать репост ✅Поставить лайк 25 ноября мы подведем итоги и рандомайзером выберем победителя. Внимание! Школа искусств находится в Москве. Адрес: Филипповский пер., 8, стр. 1
Гюнтер Шуллер - Семь этюдов по картинам Пауля Клее (1959) 1. Древняя гармония (звук) 2. Абстрактное трио 3. Маленький блюзовый дьявол 4. Щебечущая машина 5. Арабская деревня 6. Жуткий момент 7. Пастораль Гюнтер Шуллер — видный американский композитор, дирижер, лидер третьего джазового течения. «Семь этюдов по картинам Пауля Клее» — наиболее популярное его сочинение и один из первых примеров полистилистики. Шуллер, опираясь на классические традиции, использует здесь элементы фольклора, джаза и серийную технику. Каждая из семи частей сюиты прямо или опосредованно связана с определённой картиной художника. Пауль Клее — известный швейцарский живописец, представитель экспрессионизма, теоретик искусства. В 1921-1930 годах преподавал в Баухаусе. Одна из крупнейших фигур европейского авангарда, тяготевший к абстрактному искусству, к музыкальности колористических созвучий.
Одиночество и его доппельгангер: картина Эдварда Хоппера «Чоп суи», 1929 «Чоп суи» — блюдо кухни китайских эмигрантов в США — рагу из овощей, соевого соуса, мяса и специй. К середине 1920-х недорогие закусочные Chop Suey стали очень популярны среди простых американцев. На картине Хоппера изображены две девушки за столиком в китайском ресторанчике, где подают такое рагу. Заставляя зрителя сосредоточиться на определенных элементах сенсорной иконографии, Эдвард Хоппер разворачивает не повествование, а тему отстраненности, близкую всем его работам. Хотя сцена происходит в общественное среде, в ней присутствует ощущение одиночества, столь характерное для творчества «поэта пустых пространств». Женщина в зеленом повернута к своей спутнице, но, похоже, не общается с ней. Отрешенность подчеркивается и парой на заднем плане: мужчина не смотрит на даму, с которой он сидит. Картина не имеет единого центрального компонента, а изображает интерьер кафе в целом. Основные элементы композиции — накрашенное лицо женщины, спина ее спутницы, окно, в котором виден фрагмент уличной вывески, лампа на подоконнике и чайник на столе, пальто, висящее за спиной главной героини. Сцена похожа на воспоминание, в котором всплывают отдельные детали, но все за их пределами остается пустым фоном. Искусствовед Дэвид Анфам даже предположил, что женский персонаж сидит напротив своего темного доппельгангера. Однако другие критики посчитали, что опрометчиво говорить о двойниках, когда лицо одного из них не видно зрителю... В ноябре 2018 года на аукционе Christie`s шедевр Эдварда Хоппера был продан за рекордные $92 млн.
Массимо Дона «Философия вина» (2015) Во все века философы пили вино – прежде всего, ради растворенной в нем истины. Вино боготворили и осуждали, чтили и ненавидели, о нем слагали стихи или презирали его, вина опасались, насмехались над ним, но никогда не относились равнодушно к напитку, который, согласно античным преданиям, людям даровали боги. От вина меняется наше сознание – и меняется мир вокруг. Платон, Аристотель, святой Фома, Галилей, Декарт, Бодлер, Хайдеггер, Мишель Фуко – что они узнали за чашей вина? Какие горизонты распахнул перед ними «нектар Диониса»? Наделил ли их истинным знанием о мире? Массимо Дона (р. 1957) – итальянский философ и музыкант, профессор Миланского университета – с научной скрупулезностью и в то же время увлекательно рассказывает о напитке, столь значимом для нашей европейской культуры. Содержание ВВЕДЕНИЕ ДО НАЧАЛА ФИЛОСОФИИ Любопытные факты и свидетельства АНТИЧНАЯ ФИЛОСОФИЯ У истоков Сократ и Платон Аристотель Последние голоса эллинов Римский мир между поэзией и философией БИБЛЕЙСКАЯ ТРАДИЦИЯ И ХРИСТИАНСКОЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ Священные тексты От святого Августина к святому Фоме ФИЛОСОФИЯ НОВОГО ВРЕМЕНИ Возрождение Мишель де Монтень Вино согласно «новой» науке: Галилей и Декарт Рационализм Эмпиризм Винный дух эпохи Просвещения: XVIII век Иммануил Кант: критика вина ДУХОВНОЕ ОПЬЯНЕНИЕ Романтические порывы Фихте Шеллинг, Гегель Серен Кьеркегор Шопенгауэр, Леопарди Красный цвет божественного напитка: хмель и революция От Бодлера до Ницше: аромат новой Авроры ДВАДЦАТЫЙ ВЕК: СТРАНСТВУЮЩИЕ ВЫПИВОХИ И ВИННЫЕ ИСКАНИЯ ПОСТМЕТАФИЗИКОВ Мартин Хайдеггер Вена начала века: Витгенштейн и Фрейд Вальтер Беньямин: хмель и его «аура» Дионисийский хмель в Париже экзистенциалистов Жиль Делёз, или О показательном опьянении Жорж Батай, или О проклятом опьянении Мишель Фуко: опьянение и безумие Теодор Адорно: опьянение и диалектическое отрицание ЭПИЛОГ
Wolfgang Amadeus Mozart - Requiem en Ré mineur, K. 626 «Реквием» Моцарта — величайший музыкальный шедевр, вдохновенный гимн Господу, одно из самых любимых и часто исполняемых произведений классического репертуара. «Реквием» окутан легендами и тайнами: тридцатипятилетний композитор не успел его завершить, но вложил в него всю силу своего гения, потому что был уверен — этими звуками он прощается с жизнью и земным миром. Духовное завещание великого Моцарта и поныне будоражит души людей, заставляя задуматься о самом важном. Немало способствовал популярности этого сочинения мистический ореол легенды: «Реквием» был заказан Моцарту за несколько месяцев до его смерти человеком в черном, не пожелавшем назвать себя. Эта загадочная история легла в основу маленькой трагедии Пушкина «Моцарт и Сальери», она занимает важное место в знаменитом фильме Формана «Амадеус». Черный человек Однажды вечером Моцарта навестил незнакомец, одетый во все черное. Он заказал Реквием — заупокойную мессу. Заказчик оставлял гонорар и срок выполнения заказа на усмотрение композитора, предложил хороший задаток, но имени своего не сообщил. Моцарт согласился: измотанный постоянным безденежьем, крайне непрактичный в житейских вопросах, он не мог отказаться. Сразу началась работа. Но композитор не мог избавиться от мысли, что заупокойную мессу он пишет для самого себя. Сохранилось его письмо, в котором болезненное состояние отражено с трагической силой: «В моей голове хаос, лишь с трудом собираюсь с мыслями. Образ незнакомца не хочет исчезнуть с глаз моих. Я беспрерывно вижу его. Он просит, он настаивает и требует работы от меня. Я продолжаю писать, ибо сочинение музыки утомляет меня меньше, нежели бездействие. Больше мне нечего бояться. Чувствую — мое состояние подсказывает мне это, — мой час пробил. Я должен умереть. Я чувствую это с такой уверенностью, что мне не требуется доказательств. Я перестаю радоваться своему таланту. А как прекрасна была жизнь! Ее начало сулило великолепные перспективы. Но никому не дано изменить предначертанного судьбой. Надо послушно склониться перед волей Провидения. Итак, я заканчиваю свою погребальную песнь. Я не вправе оставить ее незавершенной. Вена, 7 сентября 1791 года». Непонятная болезнь с каждым днем усиливалась. Несмотря на это, Моцарт работал крайне напряженно. «Волшебная флейта» была закончена, 30 сентября состоялась ее премьера. После этого Моцарт еще сочинил Маленькую масонскую кантату, которой сам продирижировал в середине ноября. Страдания становились все сильнее. Когда силы совершенно оставляли композитора, он диктовал своему ученику Францу Зюсмайеру, жившему в его доме. В первых числах декабря была написана Lacrimosa. Вечером 4 декабря собравшиеся у постели больного друзья спели ее. Моцарт исполнял партию альта, но разрыдался и не смог продолжать. На следующий день его не стало. Последний написанный им номер — Hostias. Остальные номера «Реквиема», Sanctus (Свят, свят Господь Бог Саваоф), Benedictus (Благословен грядущий во имя Господне) и Agnus Dei (Агнец Божий, несущий все грехи мира, даруй Ты им упокой), дописаны Зюсмайером. Заключение возвращает, с иным текстом, моцартовскую музыку первой части. «Смерть застигла его во время работы над Requiem, — вспоминал Зюсмайер. — Так что окончание его произведения было поручено многим мастерам. Одни из них, перегруженные делами, не могли отдаться этому труду. Другие же побоялись скомпрометировать свой талант сопоставлением с моцартовским гением. В конце концов дело дошло до меня, ибо было известно, что еще при жизни Моцарта я нередко проигрывал или совместно с ним напевал сочиненные номера. Он очень часто обсуждал со мною разработку этого произведения и сообщил мне весь ход работы и основы инструментовки. Я могу лишь мечтать о том, чтобы знатоки хотя бы кое-где нашли следы его бесподобных поучений, тогда моя работа в какой-то мере удалась». «Реквием» написан на канонический латинский текст заупокойной мессы, начинающейся словами «Requiem aeternam» — «Вечный упокой» и переложенной стихами в поэме Фомы Челанского (ок. 1190—ок. 1260) «Dies irae» («День гнева»). Предположительно, автор поэмы был вдохновлен строками из заупокойной мессы, которые суть преломление отрывка из книги библейского пророка Софонии (Соф. 1, 14—16). Суть этого произведения — одного из величайших творений человеческого гения — мольба о даровании покоя, спасении души и картины Страшного Суда. Структура №1, вступительная молитва Requiem aeternam (Вечный упокой ниспошли Ты им...) проникнута глубокой печалью. Сопрано соло интонирует мелодию старинного хорала «Господь прославит тебя в Сионе». Центральный раздел первой части — Kyrie eleison (Господи, помилуй) — стремительная, захватывающая своим потоком двойная фуга. Традиционная секвенция Dies irae (День гнева), разделенная композитором на шесть отдельных частей, не была завершена. Остались выписанными лишь отрывки пламенной картины Страшного Суда — №2 (День предстанет в гневной силе), поочередные выступления солистов №3, Tuba mirum (Вострубит труба нам звоном), хоровые мольбы, обращенные к суровому карающему Богу. №4, Rex tremendae (Царь дрожащего творенья), светлый квартет солистов. №5, Recordare (О, припомни, Иисусе, за меня Ты путь свой трудный) и, наконец, полный мистических ожиданий №6, Confutatis (Суд изрекши посрамленным), где мрачным возгласам мужского хора отвечают трепетные женские голоса. №7 — знаменитая Lacrimosa (Слезный этот день настанет), вся пронизанная интонацией горестного вздоха, — лирический центр Реквиема. Полон драматических призывов и проникновенной мольбы, завершающийся фугой №8 — Domine Jesu (Господи Боже Христе, царь славы). В №9, Hostias (Жертвы, молитвы Тебе, Господи) благородную, полную внутреннего драматизма мелодию сменяет возвращающаяся фуга из №8. Два альбома разных исполнителей реквиема Моцарта: Requiem (Peter Schreier): vk.cc/7ccSax Requiem en ré mineur, K. 626 (New York Philharmonic): vk.cc/8CFWvv
Данте Габриэль Россетти «Прозерпина», 1874 Плод граната, имеющий большое количество зерен, с давних времен был связан с образами плодородия. В мифологии Древней Греции гранат атрибут таких богинь, как Гера и Деметра. С Деметрой (в древнеримской мифологии − Церера) этот плод ассоциировался и через историю ее дочери Персефоны (Прозерпины). Бог подземного царства Аид (Плутон), влюбившись в Персефону, похитил ее в тот момент, когда она собирала с подругами на лугу цветы. Пока Деметра искала дочь, земля была бесплодна, поскольку в горе и тоске пребывала богиня плодородия. Верховному богу Зевсу пришлось приказать Аиду отпустить Персефону из его царства, но Персефона вкусила в подземном мире зерен граната, хотя ей нельзя было принимать пищи в царстве мертвых. Так она вынуждена была остаться с Аидом. Но, чтобы вернулась к своим божественным обязанностям Деметра, Персефону отпускали на несколько месяцев в году на землю к матери. С ее приходом природа возрождалась, так как счастлива была ее мать, с уходом – засыпала, поскольку Деметра вновь начинала тосковать по дочери. Таким образом, греки и римляне обосновывали смену времен года. При этом гранат был и символом супружества, поскольку благодаря ему Персефона стала женой Аида. В то же время красный цвет этого плода, как и его сока, ассоциировался и с цветом крови, поэтому в Греции считалось, что гранатовое дерево выросло из крови юного бога вина Диониса. Однако, поскольку Дионис был после смерти возвращен к жизни, гранат символизировал также и надежду на бессмертие. Из книги Натальи Кортуновой «Знаки, символы и аллегории в искусстве. Как понимать и разбираться»
Пьер Витторио «Меньше — значит достаточно. Об архитектуре и аскетизме» (2013) «Меньше – значит больше» (less is more) ... Сегодня многие художники, архитекторы и дизайнеры считают необходимым продвигать в своих проектах идею социальных реформ, но они редко при этом смотрят на свою собственную жизнь, которая в действительности составляет основной источник их работы. Многие люди, работающие в области архитектуры, искусства и дизайна, живут в сомнительных условиях, выполняя бесплатную работу и не имея социального обеспечения. Их жизни все больше наполнены тревогой, тоской, фрустрацией, зачастую – депрессией. Несмотря на социальную миссию, которую кураторы, архитекторы и художники горячо поддерживают в своих инициативах, мы знаем, что мир творческих профессий имеет высокую конкуренцию и безжалостен к тем, кто не следует его правилам. А сами творческие работники с трудом принимают эту реальность, и вследствие высокой конкуренции им кажется почти невозможным организоваться в союз или общественную организацию, которая защищала бы их от эксплуатации. По иронии судьбы многие из этих людей уже живут жизнью аскетов, но ненамеренно, не будучи способными придать этой жизни более автономную структуру, структуру, которая позволит им, как первым монахам, жить согласно своей собственной идиоритмии, а не в безумном ритме постфордистского производства. В этих условиях слоган «меньше – значит больше» выглядит по меньшей мере издевательским комментарием к нашему все более шаткому положению, потому что теперь мы знаем, что «меньше» – это всего лишь «меньше», и в этом мало романтики. В то же время именно в творческой работе, где граница между работой и не-работой неуловима, сама жизнь стала главным источником производства (и эксплуатации), и в этом можно увидеть возможность использовать ars vivendi как основное средство сопротивления. Наследие аскетических практик следует воспринимать как средство изменить существующее положение вещей, сосредоточившись на нашей собственной жизни, – или, лучше, увидеть в нашей жизни во всех ее проявлениях и организационных аспектах возможность для перемен. Есть что-то глубоко шизофреническое в неолиберализме, когда одновременно с урезанием дотаций и социальных программ предпринимаются меры по стимуляции индивидуального потребления. Этот парадокс отчетливо прослеживается в мире дизайна. С одной стороны, мы видим социально ориентированный дизайн, где достоинством считается делать «больше меньшими средствами» и где дефицит ресурсов с энтузиазмом воспринимается как катализатор для творчества, тогда как, с другой стороны, дизайн настойчиво продолжает гонку за инновациями, изобретая дорогие бесполезные гаджеты, которые оправдываются лишь отговорками, что это производство помогает выживать индустрии дизайна. Так, капиталисты говорят нам, что единственный способ противостоять рецессии – это вкладывать больше в собственность, в то время как мы лишены самой элементарной социальной поддержки. Перед лицом этого сценария аскетизм, возможно, ироническая позиция, потому что он не только описывает истинную картину нашего положения, но также дает нам возможность переосмыслить, что действительно важно, а что нет, находясь вне условий дефицита, наложенных рынком. Аскетизм, таким образом, – это возможность вернуть себе хорошую жизнь и вместе с ней надежду, что мы можем жить – и жить лучше, довольствуясь меньшим. Однако это «меньшее» не должно превращаться в идеологию: меньше не значит больше, меньше – это всего лишь меньше. Только когда мы сможем избавиться от этой идеологической нагрузки, «меньше» сможет стать стартовой точкой для альтернативного образа жизни, независимого от ложных нужд рынка и стратегии строгой экономии, оправдываемой долгами. Говорить, что «меньше – это достаточно» (less is enough), – значит не поддаваться моральному шантажу кредитной экономики, которая угрожает нам нашими же надеждами на рост благосостояния. Тогда как экономика способна понимать социальное благосостояние только с точки зрения «большего» – больше развития и больше роста; говорить, что «меньше – это достаточно», – это попытка описать образ жизни, находящийся вне обещаний роста и угрожающей риторики дефицита. Но этот образ жизни надо развивать не через утопические надежды, а через концентрацию на нас самих, через попытки заново осознать нашу жизнь, начиная с самых простых повседневных практик. Такой аскетический подход не терпит исключений, если мы действительно хотим попытаться жить вместе с окружающими нас людьми. Сейчас возрастает интерес к социально ответственным формам организации жизни, таким как «кохаузинг», или совместное использование жилого пространства, отличное от традиционной структуры с одной квартирой на одну семью. Реже обсуждается, что такой образ жизни потребует определенного усилия. Совместная жизнь ограничивает индивидуальную свободу – притом что это не обязательно плохо. Вопрос в том, является ли такой образ жизни исключительно следствием экономической необходимости, или он нужен нам потому, что, лишь разделяя нечто с другими и сосуществуя вместе с ними, мы можем претендовать на подлинную индивидуальность, которую Маркс прекрасно описал оксюмороном «общественный индивид» – индивид, который становится таковым только среди других индивидов. В этом случае «меньше» значит именно перенастройку форм взаимодействия, которые отныне руководствуются не собственностью, но совместным использованием; чем меньше у нас имущества, тем больше мы сможем использовать совместно. Сказать «достаточно» вместо «больше» – значит заново определить, что же нам реально нужно для лучшей жизни – жизни вне социальной этики частной собственности, без страха перед производством и приобретением, когда «меньше – это достаточно». Книга Архитектурный и дизайнерский минимализм возникает и развивается на пересечении эстетики, идеологии и экономики. Распутать этот клубок начиная с традиции раннехристианского аскетизма и заканчивая аскетичным дизайном Apple пытается один самых ярких современных теоретиков архитектуры Пьер Витторио Аурели.