Еще и марта нет, а снег Уж тает, обнажая землю. Я вешних вод веселый бег Опять, обрадованный, внемлю. Струи взломали хрупкий лед, Грачи обратно прилетели... Пройдет еще две-три недели — И мир воскреснет, зацветет. Пригрей, о, солнце, землю лаской Твоих живительных лучей И оживи весенней сказкой Глухую мертвенность полей! Зазимовавшею душою Пора очнуться ото сна: Добра и света дай, весна, И мне в борьбе со злом и тьмою! К.Р. Павловск 28 февраля 1910 (художник Станислав Жуковский) #КонстантинРоманов #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Анна Ахматова Перед весной бывают дни такие: Под плотным снегом отдыхает луг, Шумят деревья весело-сухие, И тёплый ветер нежен и упруг. И лёгкости своей дивится тело, И дома своего не узнаёшь, И песню ту, что прежде надоела, Как новую, с волнением поёшь. Лето 1915, Слепнево (художник Константин Юон, «Конец зимы. Полдень» 1929) #АннаАхматова #ПоЧИТАТЕЛИкниг

«В одном из Марининых юношеских стихов есть слово «курлык»: Детство: молчание дома большого, Страшной колдуньи оскаленный клык, Детство: одно непонятное слово, Милое слово курлык». Вдруг беспричинно в парадной столовой Чопорной гостье покажешь язык, И задрожишь, и заплачешь под слово, Глупое слово «курлык». Бедная Fräulein в накидке лиловой, Шею до боли стянувший башлык, Всё воскресает под милое слово, Детское слово «курлык». Вот происхождение этого слова: зимними вечерами мы любили прилечь возле мамы на ее постели, в тихой спальне, в час, когда угасали звуки дня и дом еще не ожил, – в вечер. Под меховой шубой (в нижних комнатах было холодно) мы лежали втроем, мама и мы обе, говоря о чем вздумается, пока не приходил сон. С нами засыпал черный кот Вася, и когда, в общем тепле и уюте, его кто-нибудь трогал, он еще глубже уходил в теплую раковину своего тела и, еще круче вывернув мордочку кверху, из теплоты пушистого живота, односложно промурлыкивал одно и то же. Мы это переводили «курлык». От него и все наши сонные короткие вечера стали зваться «делать “курлык”». Он нарушался приходом папы, оживанием вечера, ужином.» Анастасия Цветаева, «Воспоминания» (американский художник Daniel F. Gerhartz) #АнастасияЦветаева #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Максимилиан Волошин Когда февраль чернит бугор И талый снег синеет в балке, У нас в Крыму по склонам гор Цветут весенние фиалки. Они чудесно проросли Меж влажных камней в снежных лапах, И смешан с запахом земли Стеблей зелёных тонкий запах. И ваших писем лепестки Так нежны, тонки и легки, Так чем- то вещим сердцу жалки, Как будто бьётся в них, дыша, Тёмно-лиловая душа Февральской маленькой фиалки. 1913 (художник Churchill, Фиалки, 1905) #МаксимилианВолошин #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Анна Ахматова Бывало, я с утра молчу, О том, что сон мне пел. Румяной розе и лучу, И мне — один удел. С покатых гор ползут снега, А я белей, чем снег, Но сладко снятся берега Разливных мутных рек, Еловой рощи свежий шум Покойнее рассветных дум. 1916 (художник Станислав Брусилов) #АннаАхматова #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Иосиф Бродский Мне говорят, что нужно уезжать. Да-да. Благодарю. Я собираюсь. Да-да. Я понимаю. Провожать не следует. Да, я не потеряюсь. Ах, что вы говорите — дальний путь. Какой-нибудь ближайший полустанок. Ах, нет, не беспокойтесь. Как-нибудь. Я вовсе налегке. Без чемоданов. Да-да. Пора идти. Благодарю. Да-да. Пора. И каждый понимает. Безрадостную зимнюю зарю над родиной деревья поднимают. Все кончено. Не стану возражать. Ладони бы пожать — и до свиданья. Я выздоровел. Нужно уезжать. Да-да. Благодарю за расставанье. Вези меня по родине, такси. Как будто бы я адрес забываю. В умолкшие поля меня неси. Я, знаешь ли, с отчизны выбываю. Как будто бы я адрес позабыл: к окошку запотевшему приникну и над рекой, которую любил, я расплачусь и лодочника крикну. (Все кончено. Теперь я не спешу. Езжай назад спокойно, ради Бога. Я в небо погляжу и подышу холодным ветром берега другого.) Ну, вот и долгожданный переезд. Кати назад, не чувствуя печали. Когда войдешь на родине в подъезд, я к берегу пологому причалю. (Иосиф Бродский в Пулково. День отъезда в эмиграцию — 4 июня 1972 года) #ИосифБродский #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Антон Чехов ПЕРЕСОЛИЛ Землемер Глеб Гаврилович Смирнов приехал на станцию «Гнилушки». До усадьбы, куда он был вызван для межевания, оставалось еще проехать на лошадях верст тридцать — сорок. (Ежели возница не пьян и лошади не клячи, то и тридцати верст не будет, а коли возница с мухой да кони наморены, то целых пятьдесят наберется.) — Скажите, пожалуйста, где я могу найти здесь почтовых лошадей? — обратился землемер к станционному жандарму. — Которых? Почтовых? Тут за сто верст путевой собаки не сыщешь, а не то что почтовых... Да вам куда ехать? — В Девкино, имение генерала Хохотова. — Что ж? — зевнул жандарм. — Ступайте за станцию, там на дворе иногда бывают мужики, возят пассажиров. Землемер вздохнул и поплелся за станцию. Там, после долгих поисков, разговоров и колебаний, он нашел здоровеннейшего мужика, угрюмого, рябого, одетого в рваную сермягу и лапти. — Чёрт знает какая у тебя телега! — поморщился землемер, влезая в телегу. — Не разберешь, где у нее зад, где перед... — Что ж тут разбирать-то? Где лошадиный хвост, там перед, а где сидит ваша милость, там зад... Лошаденка была молодая, но тощая, с растопыренными ногами и покусанными ушами. Когда возница приподнялся и стегнул ее веревочным кнутом, она только замотала головой, когда же он выбранился и стегнул ее еще раз, то телега взвизгнула и задрожала, как в лихорадке. После третьего удара телега покачнулась, после же четвертого она тронулась с места. — Этак мы всю дорогу поедем? — спросил землемер, чувствуя сильную тряску и удивляясь способности русских возниц соединять тихую, черепашью езду с душу выворачивающей тряской. — До-о-едем! — успокоил возница. — Кобылка молодая, шустрая... Дай ей только разбежаться, так потом и не остановишь... Но-о-о, прокля...тая! Когда телега выехала со станции, были сумерки. Направо от землемера тянулась темная, замерзшая равнина, без конца и краю... Поедешь по ней, так наверно заедешь к чёрту на кулички. На горизонте, где она исчезала и сливалась с небом, лениво догорала холодная осенняя заря... Налево от дороги в темнеющем воздухе высились какие-то бугры, не то прошлогодние стоги, не то деревня. Что было впереди, землемер не видел, ибо с этой стороны всё поле зрения застилала широкая, неуклюжая спина возницы. Было тихо, но холодно, морозно. «Какая, однако, здесь глушь! — думал землемер, стараясь прикрыть свои уши воротником от шинели. — Ни кола ни двора. Не ровен час — нападут и ограбят, так никто и не узнает, хоть из пушек пали... Да и возница ненадежный... Ишь, какая спинища! Этакое дитя природы пальцем тронет, так душа вон! И морда у него зверская, подозрительная». — Эй, милый, — спросил землемер, — как тебя зовут? — Меня-то? Клим. — Что, Клим, как у вас здесь? Не опасно? Не шалят? — Ничего, бог миловал... Кому ж шалить? — Это хорошо, что не шалят... Но на всякий случай все-таки я взял с собой три револьвера, — соврал землемер. — А с револьвером, знаешь, шутки плохи. С десятью разбойниками можно справиться... Стемнело. Телега вдруг заскрипела, завизжала, задрожала и, словно нехотя, повернула налево. «Куда же это он меня повез? — подумал землемер. — Ехал всё прямо и вдруг налево. Чего доброго, завезет, подлец, в какую-нибудь трущобу и... и... Бывают ведь случаи!» — Послушай, — обратился он к вознице. — Так ты говоришь, что здесь не опасно? Это жаль... Я люблю с разбойниками драться... На вид-то я худой, болезненный, а силы у меня, словно у быка... Однажды напало на меня три разбойника... Так что ж ты думаешь? Одного я так трахнул, что... что, понимаешь, богу душу отдал, а два другие из-за меня в Сибирь пошли на каторгу. И откуда у меня сила берется, не знаю... Возьмешь одной рукой какого-нибудь здоровилу, вроде тебя, и... и сковырнешь. Клим оглянулся на землемера, заморгал всем лицом и стегнул по лошаденке. — Да, брат... — продолжал землемер. — Не дай бог со мной связаться. Мало того, что разбойник без рук, без ног останется, но еще и перед судом ответит... Мне все судьи и исправники знакомы. Человек я казенный, нужный... Я вот еду, а начальству известно... так и глядят, чтоб мне кто-нибудь худа не сделал. Везде по дороге за кустиками урядники да сотские понатыканы... По... по... постой! — заорал вдруг землемер. — Куда же это ты въехал? Куда ты меня везешь? — Да нешто не видите? Лес! «Действительно, лес... — подумал землемер. — А я-то испугался! Однако, не нужно выдавать своего волнения... Он уже заметил, что я трушу. Отчего это он стал так часто на меня оглядываться? Наверное, замышляет что-нибудь... Раньше ехал еле-еле, нога за ногу, а теперь ишь как мчится!» — Послушай, Клим, зачем ты так гонишь лошадь? — Я ее не гоню. Сама разбежалась... Уж как разбежится, так никаким средствием ее не остановишь... И сама она не рада, что у ней ноги такие. — Врешь, брат! Вижу, что врешь! Только я тебе не советую так быстро ехать. Попридержи-ка лошадь... Слышишь? Попридержи! — Зачем? — А затем... затем, что за мной со станции должны выехать четыре товарища. Надо, чтоб они нас догнали... Они обещали догнать меня в этом лесу... С ними веселей будет ехать... Народ здоровый, коренастый... у каждого по пистолету... Что это ты всё оглядываешься и движешься, как на иголках? а? Я, брат, тово... брат... На меня нечего оглядываться... интересного во мне ничего нет... Разве вот револьверы только... Изволь, если хочешь, я их выну, покажу... Изволь... Землемер сделал вид, что роется в карманах, и в это время случилось то, чего он не мог ожидать при всей своей трусости. Клим вдруг вывалился из телеги и на четвереньках побежал к чаще. — Караул! — заголосил он. — Караул! Бери, окаянный, и лошадь и телегу, только не губи ты моей души! Караул! Послышались скорые, удаляющиеся шаги, треск хвороста — и всё смолкло... Землемер, не ожидавший такого реприманда, первым делом остановил лошадь, потом уселся поудобней на телеге и стал думать. «Убежал... испугался, дурак... Ну, как теперь быть? Самому продолжать путь нельзя, потому что дороги не знаю, да и могут подумать, что я у него лошадь украл... Как быть?» — Клим! Клим! — Клим!.. — ответило эхо. От мысли, что ему всю ночь придется просидеть в темном лесу на холоде и слышать только волков, эхо да фырканье тощей кобылки, землемера стало коробить вдоль спины, словно холодным терпугом. — Климушка! — закричал он. — Голубчик! Где ты, Климушка? Часа два кричал землемер, и только после того, как он охрип и помирился с мыслью о ночевке в лесу, слабый ветерок донес до него чей-то стон. — Клим! Это ты, голубчик? Поедем! — У... убьешь! — Да я пошутил, голубчик! Накажи меня господь, пошутил! Какие у меня револьверы! Это я от страха врал! Сделай милость, поедем! Мерзну! Клим, сообразив, вероятно, что настоящий разбойник давно бы уж исчез с лошадью и телегой, вышел из лесу и нерешительно подошел к своему пассажиру. — Ну, чего, дура, испугался? Я... я пошутил, а ты испугался... Садись! — Бог с тобой, барин, — проворчал Клим, влезая в телегу. — Если б знал, и за сто целковых не повез бы. Чуть я не помер от страха... Клим стегнул по лошаденке. Телега задрожала. Клим стегнул еще раз, и телега покачнулась. После четвертого удара, когда телега тронулась с места, землемер закрыл уши воротником и задумался. Дорога и Клим ему уже не казались опасными. #АнтонЧехов #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Иннокентий Анненский Снег Полюбил бы я зиму, Да обуза тяжка… От нее даже дыму Не уйти в облака. Эта резанность линий, Этот грузный полет, Этот нищенский синий И заплаканный лед! Но люблю ослабелый От заоблачных нег — То сверкающе белый, То сиреневый снег… И особенно талый, Когда, выси открыв, Он ложится усталый На скользящий обрыв, Точно стада в тумане Непорочные сны — На томительной грани Всесожженья весны. (художник Александр Бобрышев) #ИннокентийАнненский #снег #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Николай Асеев Февраль Над ширью полей порожних Небес весенний синяк... Зима плывет на полозьях, Зима скользит на санях. Задумавшиеся деревья, Задористые лучи, В оврагах — ревущие ревмя Всклокоченные ручьи На ветра скрещённых саблях Сложил свою голову снег, И свищет отходную зяблик Зиме уходящей вослед. (художник Максим Маркитанов) #НиколайАсеев #февраль #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Леонид Филатов Пушкин Тает желтый воск свечи, Стынет крепкий чай в стакане... Где-то там в седой ночи Едут пьяные цыгане. Полно, слышишь этот смех? Полно, что ты в самом деле?! Самый белый в мире снег Выпал в день твоей дуэли. Знаешь, где-то там вдали В светлом серпантинном зале Молча встала Натали С удивленными глазами. В этой пляшущей толпе, В центре праздничного зала, Будто свечка по тебе, Эта женщина стояла. Встала — и белым-бела, Разом руки уронила. Значит, все-таки была, Значит, все-таки любила. Друг мой, вот вам старый плед, Друг мой, вот вам чаша с пуншем. Пушкин, вам за тридцать лет. Вы совсем мальчишка, Пушкин! Тает желтый воск свечи, Стынет крепкий чай в стакане… Где-то там в седой ночи Едут пьяные цыгане... (рисунки Елены Шипицовой) #Пушкин #ПоЧИТАТЕЛИкниг