Михаил Дудин Июль. Исходят липы цветом. У лета дел невпроворот. С утра, разбуженный рассветом, Пчелиный трудится народ. Спешит. И в том его заслуга, Судьбы великая страда. И мёдом пахнет вся округа, Деревья, воздух и вода. Земли и неба мир раздольный, Его насущные дела. А липы, словно колокольни, Гудят во все колокола. (художник Наташа Головина) #МихаилДудин #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Борис Пастернак Июль По дому бродит привиденье. Весь день шаги над головой. На чердаке мелькают тени. По дому бродит домовой. Везде болтается некстати, Мешается во все дела, В халате крадется к кровати, Срывает скатерть со стола. Ног у порога не обтерши, Вбегает в вихре сквозняка И с занавеской, как с танцоршей, Взвивается до потолка. Кто этот баловник-невежа И этот призрак и двойник? Да это наш жилец приезжий, Наш летний дачник-отпускник. На весь его недолгий роздых Мы целый дом ему сдаем. Июль с грозой, июльский воздух Снял комнаты у нас внаем. Июль, таскающий в одёже Пух одуванчиков, лопух, Июль, домой сквозь окна вхожий, Всё громко говорящий вслух. Степной нечесаный растрепа, Пропахший липой и травой, Ботвой и запахом укропа, Июльский воздух луговой. 1956 (художник Евгений Синев, Дачный букет) #БорисПастернак #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Лилианна Лунгина об Астрид Линдгрен «Астрид Линдгрен — совершенно из своих книг. Она замечательная, она худая, высокая, очень веселая, очень живая и как-то очень непосредственно на все реагирующая. Она поражает живой душой. И я как-то ее спросила: откуда ты взялась вообще такая, откуда эта фантазия и все прочее? Она говорит: о, это очень понятно, это очень легко объяснить. Я выросла в тени великой любви. Мой отец, когда ему было семнадцать лет, на ярмарке увидел девочку. Четырнадцатилетнюю девочку в синем платье с синим бантом. И влюбился. Ждал, когда ей исполнится восемнадцать, попросил ее в жены и получил ее в жены. Он ее обожал... Они были довольно бедные фермеры, мама доила коров, делала всю работу, но они жили и радовались каждому пережитому дню, до самого конца. И это было искренне, так трогательно и прекрасно! Я видела, как хорошие люди в хороших семьях ругаются, кому пойти поставить чайник. У нас ругань шла только в обратном смысле — каждый хотел пойти поставить чайник. Каждый хотел взять на себя. Когда твой спутник хочет взять на себя больше, то тебе хочется взять еще больше... Здесь интересный механизм, я его проследила. Чем меньше хочет взять на себя твой спутник, тем меньше тебе хочется взять. И наоборот. Тут обратная связь. И родители рвали друг у друга из рук домашние дела, неприятные поручения, трудные задачи — все это каждый хотел сделать за другого... Еще я помню как папа утром, когда брился, пел, и мама ему говорила: «Перестань петь — нельзя сосредоточиться!» А мама работала тогда в каких-то дошкольных учреждениях и писала по утрам отчеты. А папа ей отвечал — странно, почему такие вещи запоминаются, — он говорил: «Я не буду петь, а ты когда-нибудь будешь думать: как жалко, что он больше не поет, как хорошо бы, чтобы он запел». Вот это я помню, вот эту фразу я помню: «Как хорошо бы, если бы он запел». Счастливым и веселым оказался их брак — единство душ и стремлений, и вот такого брака я не встречала ни у кого — чтобы он был не только глубокий и серьезный, но радостный и веселый в каждую данную минуту... И каждое утро начиналось с молитвы отца — он благословлял Бога за то, что ему послали эту чудо-жену, эту чудо-любовь, это чудо-чувство. И вот мы в тени этой великой любви, обожания, выросли... Потом я спросила: — А мама? — Мама умерла десять лет назад. Я говорю: — Господи, а отец? — Отец жив. — Как же он пережил, ужасно, наверное, смерть матери? — Что ты! Он благословляет каждый день Бога, что боль разлуки выпала ему, а не ей...» (Выдержки из книги «Подстрочник» Лилианны Лунгиной) на фото Лилианна Лунгина и Астрид Линдгрен #ЛилианнаЛунгина #АстридЛиндгрен #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Николай Асеев Летнее письмо Напиши хоть раз ко мне такое же большое и такое ж жаркое письмо, чтоб оно топорщилось листвою и неслось по воздуху само. Чтоб шумели шёлковые ветви, словно губы, спутавшись на «ты». Чтоб сияла марка на конверте желтоглазым зайцем золотым. Чтоб кололись буквы, точно иглы, растопившись в солнечном огне. Чтобы синь, которой мы достигли, взоры заволакивала мне. Чтоб потом, в нахмуренные хвои точно, ночь вошла темным-темна... Чтобы всё нам чувствовалось вдвое, как вдвоем гляделось из окна. Чтоб до часа утра, до шести нам, голову откинув на руке, пахло земляникой и жасмином в каждой перечеркнутой строке. У жасмина запах свежей кожи, земляникой млеет леса страсть. Чтоб и позже — осенью погожей — нам не разойтись, не запропасть. Только знаю: так ты не напишешь... Стоит мне на месяц отойти — по-другому думаешь и дышишь, о другом ты думаешь пути. И другие дни тебе по нраву, по-другому смотришься в зрачки... И письмо про новую забаву разорву я накрест, на клочки. #НиколайАсеев #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Расул Гамзатов Колыбельная Какую песню спеть тебе родная. Спи, ночь в июле только шесть часов. Тебя, когда ты дремлешь, засыпая, Я словно колыбель качать готов, Спи, ночь в июле только шесть часов. Спокойной ночи говорю я снова И верую, что не настанет дня, Когда тебе два этих тихих слова Промолвит кто-нибудь поздней меня, Спи, ночь в июле только шесть часов. Пусть, милая, тебе спокойно спится, А я пока долину осмотрю. Скажу, чтоб вовремя запели птицы, Задую звезды и зажгу зарю, Спи, ночь в июле только шесть часов. Рассвет грядущий темень ночи смажет, И мы восславим вновь начало дня. Пусть «Утро доброе» тебе не скажет Никто на свете ранее меня, Спи, ночь в июле только шесть часов. 1972 год (перевод Наума Гребнева) (художник Станислав Брусилов) #РасулГамзатов #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Лев Николаевич Толстой, «Анна Каренина» (картина Бориса Кустодиева «На террасе») #ЛевТолстой #семья #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Сегодня день памяти Александра Грина, он умер 8 июля 1932 года. «В Старом Крыму провел последние дни своей жизни и умер писатель Грин — Александр Степанович Гриневский. Грин — человек с тяжелой, мучительной жизнью — создал в своих рассказах невероятный мир, полный заманчивых событий, прекрасных человеческих чувств и приморских праздников. Грин был суровый сказочник и поэт морских лагун и портов. Его рассказы вызывают легкое головокружение, как запах раздавленных цветов и свежие, печальные ветры. Грин провел почти всю жизнь в ночлежных домах, в грошовом и непосильном труде, в нищете и недоедании. Он был матросом, грузчиком, нищим, банщиком, золотоискателем, но прежде всего — неудачником. Взгляд его остался наивен и чист, как у мечтательного мальчика. Он не замечал окружающего и жил на облачных, веселых берегах. только в последние годы перед смертью в словах и рассказах Грина появились первые намеки на приближение его к нашей действительности. Романтика Грина была проста, весела, блестяща. Она возбуждала в людях желание разнообразной жизни, полной риска и «чувства высокого», жизни, свойственной исследователям, мореплавателям и путешественникам. Она вызывала упрямую потребность увидеть и узнать весь земной шар, а это желание было благородным и прекрасным. Этим Грин оправдал все, что написал... В Старом Крыму мы были в доме Грина. Он белел в густом саду, заросшем травой с пушистыми венчиками. В траве, еще свежей, несмотря на позднюю осень, валялись листья ореха. Слабо жужжали последние осы. Маленький дом был прибран и безмолвен. За окном легкой тучей лежали далекие горы. Простая и суровая обстановка была скрашена только одной гравюрой, висевшей на белой стене,— портретом Эдгapa По. Мы не разговаривали, несмотря на множество мыслей, и с величайшим волнением осматривали суровый приют человека, обладавшего даром могучего и чистого воображения. Старый Крым точно сразу изменился после того, как мы увидели жилище Грина и узнали простую повесть его смерти. Этот писатель — бесконечно одинокий и не услышанный в раскатах революционных лет — сильно тосковал перед смертью о людях. Он просил привести к нему хотя бы одного человека, читавшего его книги, чтобы увидеть его, поблагодарить и узнать наконец запоздалую радость общения людьми, ради которых он работал. Но было поздно. Никто не успел приехать в сонный, далекий от железных дорог провинциальный город. Грин попросил, чтобы его кровать поставили перед окном, и все время смотрел в горы. Может быть, их цвет их синева на горизонте напоминали ему любимое и покинутое море. Только две женщины, два человека пленительной простоты были с Грином в дни его смерти — жена и ее старуха мать. Перед уходом из Старого Крыма мы прошли на могилу Грина. Камень, степные цветы и куст терновника с колючими иглами — это было все. Едва заметная тропинка вела к могиле. Я подумал, что через много лет, когда имя Грина будет произноситься с любовью, люди вспомнят об этой могиле, но им придется раздвигать миллионы густых веток и мять миллионы высоких цветов, чтобы найти ее серый и спокойный камень. — Я уверен, — сказал Гарт, когда мы выходили за город на старую почтовую дорогу, — что наше время — самое благодарное из всех эпох в жизни человечества. Если раньше могли быть забытыми мыслители, писатели и поэты, то теперь этого не может быть и не будет. Мы выжимаем ценности прошлого, как виноградный сок, и он превращается в крепкое вино. Этого сока в книгах Грина очень много. Я согласился с ним. Мы вышли в горы. Солнце катилось к закату. Его чистый диск коснулся облетевших лесов. Ночь уже шла по ущельям. В сухих листьях шуршали, укладываясь спать, птицы и горные мыши. Первая звезда задрожала и остановилась в небе, как золотая пчела, растерявшаяся от зрелища осенней земли, плывущей под ней глубоко и тихо. Я оглянулся и увидел в просвете ущелья тот холм, где была могила Грина. Звезда блистала прямо над ним.» Константин Паустовский, «Сказочник» (художник Рудольф Яхнин) #АлександрГрин #КонтантинПаустовский #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Игорь Северянин В июле В полях созрел ячмень. Он радует меня! Брожу я целый день По волнам ячменя. Смеется мне июль, Кивают мне поля. И облако — как тюль, И солнце жжет, паля. Блуждаю целый день В сухих волнах земли, Пока ночная тень Не омрачит стебли. Спущусь к реке, взгляну На илистый атлас; Взгрустнется ли,- а ну, А ну печаль от глаз. Теперь ли тосковать, Когда поспел ячмень? Я всех расцеловать Хотел бы в этот день! Июль 1909 (художник Ксеиия Волкова) #ИгорьСеверянин #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Во время Первой мировой войны Эрнеста Хемингуэя, который хотел пойти добровольцем на фронт, не взяли в армию США из-за плохого зрения. Тогда он сам поехал в Италию и служил на австро-итальянском фронте в ведомстве Международного Красного Креста. Всего через два месяца службы, 8 июля 1918 года, Хемингуэй был ранен во время доставки шоколада и сигарет солдатам 69-го пехотного полка, который держал оборону вдоль реки Пьяве в Альпах. В госпитале из него извлекли 26 осколков, на теле Эрнеста было более двухсот ран. Он был награжден за мужество и отправлен в госпиталь в Милане, где влюбился в ухаживавшую за ним медсестру Агнес фон Куровски, но та отказалась выйти за него замуж. Позже Хемингуэй писал: «Если вы идёте на войну мальчиком, вы имеете большую иллюзию бессмертия. Других людей убивают, а вас — нет… Потом, когда вы в первый раз получаете тяжёлые ранения, вы теряете эту иллюзию и знаете, что это может случиться и с вами». Через несколько лет он опишет свои впечатления от первого столкновения с войной в книге «Прощай, оружие!». #Хемингуэй #8июля #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Чаще всего зарницы бывают в июле, когда созревают хлеба. Поэтому и существует народное поверье, что зарницы «зарят хлеб» – освещают его по ночам, – и от этого хлеб наливается быстрее. В Калужской области зарницы называют «хлебозар». Рядом с зарницей стоит в одном поэтическом ряду слово «заря» – одно из прекраснейших слов русского языка. Это слово никогда не говорят громко. Нельзя даже представить себе, чтобы его можно было прокричать. Потому что оно сродни той устоявшейся тишине ночи, когда над зарослями деревенского сада занимается чистая и слабая синева. «Развидняет», как говорят об этой поре суток в народе. В этот заревой час низко над самой землей пылает утренняя звезда. Воздух чист, как родниковая вода. В заре, в рассвете, есть что-то девическое, целомудренное. На зорях трава омыта росой, а по деревням пахнет теплым парным молоком. И поют в туманах за околицами пастушьи жалейки. Светает быстро. В теплом доме тишина, сумрак. Но вот на бревенчатые стены ложатся квадраты оранжевого света, и бревна загораются, как слоистый янтарь. Восходит солнце. Осенние зори иные – хмурые, медленные. Дню неохота просыпаться: все равно не отогреешь озябшую землю и не вернешь улыбающийся солнечный свет. Все никнет, только человек не сдается. С рассвета уже горят печи в избах, дым мотается над селами и стелется по земле. А потом, глядишь, и ранний дождь забарабанил по запотевшим стеклам. Заря бывает не только утренняя, но и вечерняя. Мы часто путаем два понятия – закат солнца и вечернюю зарю. Вечерняя заря начинается, когда солнце уже зайдет за край земли. Тогда она овладевает меркнущим небом, разливает по нему множество красок – от червонного золота до бирюзы – и медленно переходит в поздние сумерки и в ночь. Кричат в кустах коростели, и бьют перепела, гудит выпь, горят первые звезды, а заря еще долго дотлевает над далями и туманами. Константин Паустовский, «Золотая роза» (художник Вячеслав Палачев) #КонстантинПаустовский #ПоЧИТАТЕЛИкниг