Мы часто повторяем, что о человеке судят по его делам, но забываем иногда, что слово тоже поступок. Речь человека – зеркало его самого. Всё фальшивое и лживое, пошлое и вульгарное, как бы мы ни пытались скрыть это от других, вся пустота, чёрствость или грубость прорываются в речи с такой же силой и очевидностью, с какой проявляются искренность и благородство, глубина и тонкость мыслей и чувств. Лев Николаевич Толстой (художник Леонид Пастернак) #ЛевТолстой #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Роберт Рождественский Тыловой госпиталь За окошком дышит холод. Ветер воет на луну… Помещенье нашей школы занял госпиталь в войну. Здесь легко обосновались предвоенные слова. И палаты назывались: Третья – «Б», Восьмая – «А». И хотя для неученых медицина — темный лес, в школе выяснялось четко, кто – «жилец», кто – «не жилец»… Многодетные гвардейцы — вечные ученики — здесь учились, будто в детстве, делать первые шаги. И метался по палате стон полуночный: «Сестра!..» И не только службы ради бодрствовали доктора с покрасневшими глазами… Здесь — безжалостен и строг — шел невиданный экзамен, нескончаемый урок, где на всех — одна задача: даже если тяжело, выжить — так или иначе. Выжить — Гитлеру назло!.. Шло учение рисково, но одно известно мне: кончившие эту школу больше знали о войне!.. К остановке шли трамвайной, уходили, излечась. Краше грамоты похвальной было направленье в часть. А еще — слова привета. И колеса — сердцу в такт… Знаю я, что школу эту покидали и не так. Инвалидная команда трубы медные брала. Долго, страшно и громадно эта музыка ползла. Ежедневная дорога будто — личная вина… …А война была далеко. Далеко́ была война. (художник Зинаида Кожевникова-Котова) #РобертРождественский #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Геннадий Шпаликов Меняют люди адреса, Переезжают, расстаются, Но лишь осенние леса На белом свете остаются. Останется не разговор И не обиды — по привычке, А поля сжатого простор, Дорога лесом к электричке. Меж дач пустых она вела,— Достатка, славы, привилегий, Телега нас обогнала, И ехал парень на телеге. Останется — наверняка — В тумане белая река, Туман ее обворожил, Костром на берегу украсил, На воду бакен положил — Движение обезопасил. (художник Азат Галимов) #ГеннадийШпаликов #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Осенью весь дом засыпан листьями, и в двух маленьких комнатках становится светло, как в облетающем саду. Трещат печи, пахнет яблоками, чисто вымытыми полами. Синицы сидят на ветках, пересыпают в горле стеклянные шарики, звенят, трещат и смотрят на подоконник, где лежит ломоть черного хлеба. В доме я ночую редко. Большинство ночей я провожу на озерах, а когда остаюсь дома, то ночую в старой беседке в глубине сада. Она заросла диким виноградом. По утрам солнце бьет в нее сквозь пурпурную, лиловую, зеленую и лимонную листву, и мне всегда кажется, что я просыпаюсь внутри зажженной елки. Воробьи с удивлением заглядывают в беседку. Их смертельно занимают часы. Они тикают на врытом в землю круглом столе. Воробьи подбираются к ним, слушают тиканье то одним, то другим ухом и потом сильно клюют часы в циферблат. Особенно хорошо в беседке в тихие осенние ночи, когда в саду шумит вполголоса неторопливый отвесный дождь. Прохладный воздух едва качает язычок свечи. Угловые тени от виноградных листьев лежат на потолке беседки. Ночная бабочка, похожая на комок серого шелка-сырца, садится на раскрытую книгу и оставляет на странице тончайшую блестящую пыль. Пахнет дождем — нежным и вместе с тем острым запахом влаги, сырых садовых дорожек. На рассвете я просыпаюсь. Туман шуршит в саду. В тумане падают листья. Я вытаскиваю из колодца ведро воды. Из ведра выскакивает лягушка. Я обливаюсь колодезной водой и слушаю рожок пастуха — он поет еще далеко, у самой околицы. Светает. Я беру весла и иду к реке. Я отплываю в тумане. Восток розовеет. Уже не доносится запах дыма сельских печей. Остается только безмолвие воды, зарослей вековых ив. Впереди — пустынный сентябрьский день. Впереди — затерянность в этом огромном мире пахучей листвы, трав, осеннего увядания, затишливых вод, облаков, низкого неба. И эту затерянность я всегда ощущаю как счастье. Константин Паустовский, «Мещерская сторона» (художник Римма Вьюгова, «Деревенская осень» ) #КонстантинПаустовский #ПоЧИТАТЕЛИкниг

7 сентября День воинской славы России. В 1812 году в этот день состоялось Бородинское сражение. ...И только небо засветилось, Все шумно вдруг зашевелилось, Сверкнул за строем строй. Полковник наш рожден был хватом: Слуга царю, отец солдатам... Да, жаль его: сражен булатом, Он спит в земле сырой. И молвил он, сверкнув очами: «Ребята! не Москва ль за нами? Умремте же под Москвой, Как наши братья умирали!». И умереть мы обещали, И клятву верности сдержали Мы в Бородинский бой... Михаил Лермонтов ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ 7 сентября (26 августа) 1812 года состоялась одна из величайших битв в истории России – Бородинское сражение. Несмотря на примерно равную численность войск, положение русской армии было весьма сложным. Во-первых, французы имели явное преимущество в артиллерии. А во-вторых, позиция, на которой расположились наши войска, была очень неудобна для обороны. Лев Толстой справедливо писал в «Войне и мире», что «на такой позиции не то, что побеждать – и три часа удержаться было невозможно«. Но, тем не менее, русская армия приняла бой. Ранним утром в 6 часов французы начали массированную атаку на наши позиции. Основной удар Наполеон направил на левый фланг русских, под командованием легендарного генерала Багратиона. Несколько раз позиции здесь переходили из рук в руки. 6 часов продолжались бешеные атаки и контратаки как с той, так и с обратной стороны! Лишь около полудня – после тяжелого ранения Багратиона осколком ядра – французам удалось оттеснить наши войска на левом фланге. Теперь целью французского натиска стал центр наших войск, где на господствующей вершине располагалась артиллерийская батарея генерала Раевского. Это было «настоящее пекло», но русские солдаты не думали о смерти – они яростно отражали атаки французской пехоты и кавалерии (батарея Раевского даже получила от неприятеля печальное прозвище – «могила французской кавалерии«). Лишь к 4 часам дня французам удалось захватить батарею. После этого накал сражения стал постепенно стихать. Больше никаких существенных изменений на поле битвы не произошло. Каков же был итог битвы? Французским войскам так и не удалось достичь успеха ни в одном из направлений. Наполеон не смог сокрушить русскую армию. У него получилось лишь оттеснить русские войска из центра и на левом фланге на пару сот метров от первоначальной позиции. И вот этот-то «успех» стоил жизни более 40 тысяч наполеоновских солдат. 47 лучших французских генералов были ранены или убиты в ходе боя. А русские как стояли, так и стоят – лишь чуть-чуть подались назад. И хотя русские потеряли почти половину армии (около 50 тысяч человек) – они вовсе не чувствовали себя разбитыми. Напротив, русские солдаты мечтали о продолжении боя на следующий день. Так велики были их ненависть к захватчикам и нежелание отдавать врагу свою древнюю столицу Москву. Но Кутузов понимал – продолжать бой нельзя. Потери слишком велики, а пополнения в ближайшее время не предвидится. На военном совете в Филях, состоявшемся после битвы, русский полководец произнес свои знаменитые слова: «С потерей Москвы не потеряна еще Россия. Но с потерей армии будет потеряна и Москва, и Россия». Москву пришлось оставить. Но это был последний успех французов. Уже через месяц наполеоновская армия, ослабленная потерями в Бородинской битве и постоянно тлеющей партизанской войне, устремилась прочь из Москвы – к западной границе, которую она так браво переходила летом 1812 года. Но достичь ее посчастливилось не всем. Из 600 тысяч солдат, которых Наполеон привел с собой в Россию, в Европу смогли вернуться лишь 30 тысяч человек. Наполеоновская Франция получила смертельный удар, от которого она уже не смогла оправиться. Менее, чем через два года после Бородинской битвы, русская армия торжественно вошла в поверженный Париж. Империя Наполеона Бонапарта прекратила свое существование… Сам Наполеон незадолго до смерти сказал: «Самое страшное из всех моих сражений – это то, которое я дал под Москвой. Французы в нем показали себя достойными одержать победу, а русские оказались достойными быть непобедимыми». #Бородино #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Необычный альбом Куприна Знаете ли вы, что известному русскому писателю Александру Ивановичу Куприну «альбомом», где его не менее знаменитые друзья и приятели оставляли свои автографы, служил просто некрашеный стол? Много шуточных надписей, стихов, остроумных высказываний осталось для истории на этом необыкновенном столе, который сегодня хранится в Пушкинском доме в Санкт-Петербурге. Вот как описывается об этой причуде писателя в одном из предисловий к собранию сочинений Александра Ивановича: «Однажды он узнал, что Федор Федорович Фидлер (или ФФФ, а порою Ф3, как подписывался он под шутливыми письмами), переводчик, педагог и собиратель «частного литературного музея», коллекционирует автографы. Александр Иванович Куприн дружил и водил знакомство со многими знаменитостями, поэтому решил подарить Фидлеру альбом с автографами. Куприн купил большой дубовый стол. Потом заставил всех, кого знал, расписаться на крышке стола». Как это происходило, вспоминает К.И. Чуковский: «После первых же приветствий он требует: — Ну-ка, возьмите перо… и пишите, что вздумается, хотя бы свою пародию на Бальмонта. И придвигает ко мне «деревянный альбом». Этим альбомом у него называется простой березовый некрашеный стол, на доске которого многие литераторы, большие и малые, оставили по нескольку строк: экспромты, остроты, афоризмы, стишки. Кто из нас ни приходил к Куприну, каждого он просил написать на столе «что вздумается», а когда весь стол был заполнен автографами, он как-то вечером взвалил его на свою крепкую спину и пронес через весь Петербург к дому, где жил один удивительный немец, справлявший в тот вечер свои именины. Взойдя по лестнице со столом на спине, Куприн остановился на одной из площадок и позвонил у дверей. Когда ему открыли, он молча поставил в прихожей свой «деревянный альбом», чем несказанно обрадовал немца, который высоко ценил именно такие сюрпризы. Шутка ли: здесь были автографы Федора Батюшкова, Андрея Белого, Ивана Бунина, Скитальца, Ивана Рукавишникова, Вас. Немировича-Данченко, Семена Юшкевича, Алексея Свирского, Ходотова, Тана-Богораза, Анатолия Каменского, Кармена-отца, Косоротова, Рославлева и самого Куприна. Именины Фидлера были писательским праздником: в тот день в его тесной квартире собралось человек тридцать поэтов, беллетристов и критиков». #этоинтересно #ПоЧИТАТЕЛИкниг

7 сентября 1923 года родился поэт Эдуард АСАДОВ Эдуард Асадов появился на свет в городе Мерв Туркестанской АССР в семье учителей. Это были непростые годы гражданской войны. Его отец в числе многих воевал. В 1929-ом отец умер, и мама с шестилетним Эдуардом уехала к своим родственникам в Свердловск. Мальчик там же пошёл в школу. Первые свои стихи он написал уже в восемь лет. В 1938-ом маму, которая была учителем от Бога, пригласили работать в столицу. Последние классы Эдуард учился в московской школе, которую окончил в 1941-ом. Он стоял перед выбором, куда пойти учиться – в литературный институт или в театральный. Но все планы нарушила начавшая война. Уже на следующий день в числе комсомольцев он ушёл воевать добровольцем. В ночь с 3 на 4 мая 1944 года Асадов получил тяжелейшее ранение в боях за Севастополь под Бельбеком. Осколок снаряда угодил солдату в лицо – 26 дней 21-летний парень находился между жизнью с смертью, спасти его глаза врачам не удалось. Сам поэт вспоминал этот приговор хирургов «Впереди будет все. Все, кроме света» и признавался, что решение о том, как жить дальше, было самым трудным в его судьбе. Он нашел в себе силы бороться – и обрел смысл существования в творчестве. Писать Эдуард стал много. Это были стихи о жизни, о любви, о животных, о природе и о войне. Асадов в 1946-ом стал студентом литературного института, который смог окончить с отличием. Спустя два года один из номеров «Огонька» вышел с напечатанными стихами молодого поэта. Этот день Эдуард Аркадьевич вспоминал, как один из самых счастливых для себя. Наследие Эдуарда Асадова – это почти пять десятков книг, выходивших многотысячными тиражами, лирические стихи, поэмы, рассказы, эссе, переводы стихов поэтов Башкирии, Грузии, Калмыкии, Казахстана, Узбекистана. Удивительно, как человек, лишенный зрения, умел точно видеть мир вокруг. Стихотворения Асадова существуют вне времени – ведь он писал о непреходящих ценностях. (художник Григорий Клименко) #ЭдуардАсадов #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Эдуард Асадов СТИХИ О РЫЖЕЙ ДВОРНЯГЕ Хозяин погладил рукою Лохматую рыжую спину: — Прощай, брат! Хоть жаль мне, не скрою, Но все же тебя я покину. Швырнул под скамейку ошейник И скрылся под гулким навесом, Где пестрый людской муравейник Вливался в вагоны экспресса. Собака не взвыла ни разу. И лишь за знакомой спиною Следили два карие глаза С почти человечьей тоскою. Старик у вокзального входа Сказал: — Что? Оставлен, бедняга? Эх, будь ты хорошей породы... А то ведь простая дворняга! Огонь над трубой заметался, Взревел паровоз что есть мочи, На месте, как бык, потоптался И ринулся в непогодь ночи. В вагонах, забыв передряги, Курили, смеялись, дремали... Тут, видно, о рыжей дворняге Не думали, не вспоминали. Не ведал хозяин, что где-то По шпалам, из сил выбиваясь, За красным мелькающим светом Собака бежит задыхаясь! Споткнувшись, кидается снова, В кровь лапы о камни разбиты, Что выпрыгнуть сердце готово Наружу из пасти раскрытой! Не ведал хозяин, что силы Вдруг разом оставили тело, И, стукнувшись лбом о перила, Собака под мост полетела... Труп волны снесли под коряги... Старик! Ты не знаешь природы: Ведь может быть тело дворняги, А сердце — чистейшей породы! #ЭдуардАсадов #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Николай Сладков ОСЕНЬ НА ПОРОГЕ — Жители леса! — закричал раз утром мудрый Ворон. — Осень у лесного порога, все ли к её приходу готовы? Как эхо, донеслись голоса из леса: — Готовы, готовы, готовы... — А вот мы сейчас проверим! — каркнул Ворон. — Перво-наперво осень холоду в лес напустит — что делать станете? Откликнулись звери: — Мы, белки, зайцы, лисицы, в зимние шубы переоденемся! — Мы, барсуки, еноты, в тёплые норы спрячемся! — Мы, ежи, летучие мыши, сном беспробудным уснём! Откликнулись птицы: — Мы, перелётные, в тёплые края улетим! — Мы, осёдлые, пуховые телогрейки наденем! — Вторым делом, — Ворон кричит, — осень листья с деревьев сдирать начнёт! — Пусть сдирает! — откликнулись птицы. — Ягоды видней будут! — Пусть сдирает! — откликнулись звери. — Тише в лесу станет! — Третьим делом, — не унимается Ворон, — осень последних насекомых морозцем прищёлкнет! Откликнулись птицы: — А мы, дрозды, на рябину навалимся! — А мы, дятлы, шишки начнём шелушить! — А мы, щеглы, за сорняки примемся! Откликнулись звери: — А нам без мух-комаров спать будет спокойней! — Четвёртым делом, — гудит Ворон, — осень скукою донимать станет! Туч мрачных нагонит, дождей нудных напустит, тоскливые ветры науськает. День укоротит, солнце за пазуху спрячет! — Пусть себе донимает! — дружно откликнулись птицы и звери. — Нас скукою не проймёшь! Что нам дожди и ветры, когда мы в меховых шубах и пуховых телогрейках! Будем сытыми — не заскучаем! Хотел мудрый Ворон ещё что-то спросить, да махнул крылом и взлетел. Летит, а под ним лес, разноцветный, пёстрый — осенний. Осень уже перешагнула через порог. Но никого нисколечко не напугала. (художник Владимир Жданов) #НиколайСладков #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Был сентябрь 1913 года. В театрах начинался зимний сезон. В Московском Художественном были объявлены конкурсные испытания — приём статистов, или сотрудников, как это называлось. Я пошёл на конкурс. Народу было видимо-невидимо. Из самых дальних медвежьих углов России понаехали в Москву алчущие и жаждущие юные лицедеи. Многие были настолько бедны, что не имели даже средств, чтобы снять комнату, и спали на вокзалах и на скамейках парков. Все волновались, заглядывали в какие‑то тетрадки и книжечки стихов, что‑то повторяли, что‑то заучивали наизусть, разговаривали сами с собой вслух и, никого не замечая, бродили по коридорам и фойе театра, бормоча и жестикулируя. Мужчины, подражая провинциальным актёрам, носили буйные шевелюры и бархатные блузы с небрежно повязанными бантами. Женщины — гладко зализанные, с локонами-сосисками, свисавшими с боков, одеты в чёрные пышные платья из тафты или бархата, затянутые в талии и широкие книзу. Шуршащие и мягкие, стилизованные под героинь тургеневских пьес, с белыми строгими камеями в виде брошек, они сжимали в мокрых руках маленькие бархатные книжечки стихов, изданные в виде католических молитвенников. Почти никто не читал классиков на этом конкурсе. Читали новых поэтов — Блока, Брюсова, Ахматову… Экзаменаторы дивились. Никто из экзаменаторов не знал ни Цветаевой, ни даже сильно нашумевшего, скандально объявившего себя гением Игоря Северянина с его «Громокипящим кубком» и «Ананасами в шампанском». А молодёжь читала именно этих новых. Отбирали нас артисты Художественного театра, сидевшие в разных комнатах, и по очереди «допрашивали». Я попал к Мчеделову. Он очень подробно и внимательно гонял меня по установленному курсу и держал довольно долго. В конце концов я был допущен к конкурсу. Это была уже большая победа. Из пятисот-шестисот человек к конкурсу было допущено всего пять. Я помню из них Церетелли, Смышляева, Веру Орлову. Экзамен начался в торжественной обстановке. За длинным столом, накрытым сукном, сидел весь цвет театра: Москвин, Качалов, Лужский, Артём, Книппер, Леонидов и, конечно, Станиславский с Немировичем-Данченко. Первые три актёра прошли благополучно. Церетелли изысканно манерничал, Смышляев закатил истерику из Достоевского, Верочка Орлова плакала настоящими, «вот такими» крупными слезами, видными издалека. Я был последним. Читал я много. Чем больше я читал, тем больше удивлялись экзаменаторы. — Чьи это стихи? — спрашивали меня. Я называл никому не известные имена молодых поэтов моего круга. Артисты Художественного театра пожимали плечами и переглядывались. — А Пушкина вы читаете? — Нет. — Почему? Не любите его, что ли? — Люблю, конечно. Как можно не любить Пушкина! — Так как же так, любите и не читаете? Тут я осмелился выразиться весьма необдуманно, что, по-видимому, и погубило меня. — Оскар Уайльд говорит, — заявил я, — что классики — это писатели, которых надо внимательно проштудировать и… немедленно забыть. Это была неслыханная дерзость. Тем не менее меня ещё долго гоняли по программе и улыбались как будто весьма дружелюбно и сочувственно. В конце допроса Станиславский, переглянувшись с Немировичем, повертев в руках карандаш, неожиданно спросил меня: — Вот вы плохо произносите букву «р», что вы думаете делать с этим дефектом? — Я буду учиться и исправлю его! — отвечал я дрожащим голосом. — Довольно. Спасибо. На мне экзамен закончился. Товарищи поздравляли меня. Все были уверены, что я принят. На другой день я, придя в театр, бросился к доске, где были вывешены имена принятых сотрудников. Моего имени не было. Александр Вертинский, «Дорогой длинною» #АлександрВертинский #воспоминания #ПоЧИТАТЕЛИкниг