Евгений Евтушенко Я был тылом — сопливым, промерзлым, выбивавшим всю азбуку Морзе расшатавшимся зубом о зуб. Мои бабки — Ядвига, Мария, — меня голодом вы не морили, но от пепла был горек ваш суп. Сталинградский, смоленский, можайский, этот пепел, в Сибири снижаясь, реял траурно, как воронье, и глаза у детдомовки Инки были будто бы две пепелинки от сгоревшего дома ее. На родимой ее Беларуси стали черными белые гуси, рев стоял только черных коров. Стали пеплом заводы, плотины, и все бодрые кинокартины, и надежды на малую кровь. Сняли с башен кремлевских рубины. В Ленинграде рояли рубили. Слон разбомбленный умирал. Пепел корчащихся документов с крыш Москвы, с парусиновых тентов улетал далеко за Урал. Я свидетельствую о пепле, от которого трусы ослепли: им воздали еще не вполне. Заклинаю всем ужасом детства: «Нет страшней среди всех лжесвидетельств лжесвидетельства о войне!» Пепел, розовый в книгах, позорен. Пепел был и останется черен. Но свидетельствую о том, что осталось неиспепелённым: о народе в железных пеленках и о сердце его золотом. Я свидетельствую о братстве — о святом всенародном солдатстве от амурской до волжской воды, о горчайшей редчайшей свободе — умирать или жить — не в стыдобе, а в сознанье своей правоты. Я свидетельствую о пепле, том, в котором все вместе окрепли и поднялись в решающий час. Я свидетельствую о боли. Я свидетельствую о боге, проступившем не в небе, а в нас. До сих пор я дышу этим пеплом, этим всеочищающим пеклом, и хотя те года далеки, вижу в булочных я спозаранок, как вмурованы в корки буханок сталинградские угольки. Эх, война, моя мачеха-матерь, ты учила умнее грамматик, научила всему, что могла, и сама кой-чему научилась. Проклинаю за то, что случилась, и спасибо за то, что была. (художник Дмитрий Петров, «Возвращение») #ЕвгенийЕвтушенко #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Романы Вальтера Скотта мы читали в пасмурные дни, когда мирно шумел по крышам и в саду тёплый дождь. От ударов маленьких дождевых капель вздрагивали мокрые листья на деревьях, вода лилась тонкой и прозрачной струёй из водосточной трубы, а под трубой сидела в луже маленькая зелёная лягушка. Вода лилась ей прямо на голову, но лягушка не двигалась и только моргала. Когда не было дождя, лягушка сидела в лужице под рукомойником. Раз в минуту ей капала на голову из рукомойника холодная вода. Из тех же романов Вальтера Скотта мы знали, что в Средние века самой страшной пыткой было вот такое медленное капанье на голову ледяной воды, и удивлялись лягушке. Иногда по вечерам лягушка приходила в дом. Она прыгала через порог и часами могла сидеть и смотреть на огонь керосиновой лампы. Трудно было понять, чем это огонь так привлекал лягушку. Но потом мы догадались, что лягушка приходила смотреть на яркий огонь так же, как дети собираются вокруг неубранного чайного стола послушать перед сном загадочную сказку. Огонь то вспыхивал, то ослабевал от сгоравших в ламповом стекле зелёных мошек. Должно быть, он казался лягушке большим алмазом, где, если долго всматриваться, можно увидеть в каждой грани целые страны с золотыми водопадами и радужными звёздами. Константин Паустовский, «Жильцы старого дома» (художник Максим Ланчак, «Утро в деревне») #КонстантинПаустовский #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Белла Ахмадулина Опять в природе перемена, окраска зелени груба, и высится высокомерно фигура белого гриба. И этот сад собой являет все небеса и все леса, и выбор мой благословляет лишь три любимые лица. При свете лампы умирает слепое тело мотылька и пальцы золотом марает, и этим брезгает рука. Ах, Господи, как в это лето покой в душе моей велик. Так радуге избыток цвета желать иного не велит. Так завершенная окружность сама в себе заключена и лишнего штриха ненужность ей незавидна и смешна. 1959 #БеллаАхмадулина #ПоЧИТАПТЕЛИкниг

Евгений Евтушенко УХОДЯТ МАТЕРИ Уходят наши матери от нас, уходят потихонечку, на цыпочках, а мы спокойно спим, едой насытившись, не замечая этот страшный час. Уходят матери от нас не сразу, нет — нам это только кажется, что сразу. Они уходят медленно и странно шагами маленькими по ступеням лет. Вдруг спохватившись нервно в кой-то год, им отмечаем шумно дни рожденья, но это запоздалое раденье ни их, ни наши души не спасет. Все удаляются они, все удаляются. К ним тянемся, очнувшись ото сна, но руки вдруг о воздух ударяются — в нем выросла стеклянная стена! Мы опоздали. Пробил страшный час. Глядим мы со слезами потаенными, как тихими суровыми колоннами уходят наши матери от нас... 1960 (художник Александр Шилов, «Зацвел багульник») #ЕвгенийЕвтушенко #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Михаил Пришвин Моя родина (из воспоминаний детства) Мать моя вставала рано, до солнца. Я однажды встал тоже до солнца, чтобы на заре расставить силки на перепелок. Мать угостила меня чаем с молоком. Молоко это кипятилось в глиняном горшочке и сверху покрывалось румяной пенкой, а под той пенкой оно было необыкновенно вкусное, и чай от него делался прекрасным. Это угощение решило мою жизнь в хорошую сторону: я начал вставать до солнца, чтобы напиться с мамой вкусного чаю. Мало-помалу я к этому утреннему вставанию так привык, что уже не мог проспать восход солнца. Потом и в городе я вставал рано, и теперь пишу всегда рано, когда весь животный и растительный мир пробуждается и тоже начинает по-своему работать. И часто-часто я думаю: что, если бы мы так для работы своей поднимались с солнцем! Сколько бы тогда у людей прибыло здоровья, радости, жизни и счастья! После чаю я уходил на охоту за перепелками, скворцами, соловьями, кузнечиками, горлинками, бабочками. Ружья тогда у меня еще не было, да и теперь ружье в моей охоте необязательно. Моя охота была и тогда и теперь – в находках. Нужно было найти в природе такое, чего я еще не видел, и, может быть, и никто еще в своей жизни с этим не встречался. Перепелку-самку надо было поймать силками такую, чтобы она лучше всех подзывала самца, а самца поймать сетью самого голосистого. Соловья молодого надо было кормить муравьиными яичками, чтобы потом пел лучше всех. А поди-ка найди такой муравейник да ухитрись набить мешок этими яйцами, а потом отманить муравьев на ветки от своих драгоценных яичек. Хозяйство мое было большое, тропы бесчисленные. Мои молодые друзья! Мы хозяева нашей природы, и она для нас кладовая солнца с великими сокровищами жизни. Мало того, чтобы сокровища эти охранять – их надо открывать и показывать. Для рыбы нужна чистая вода – будем охранять наши водоемы. В лесах, степях, горах разные ценные животные – будем охранять наши леса, степи, горы. Рыбе – вода, птице – воздух, зверю – лес, степь, горы. А человеку нужна родина. И охранять природу – значит охранять родину. (художник Любовь Малышева) #МихаилПришвин #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Дом Мурузи Когда-то на стыке Литейного проспекта с улицей Пестеля стоял деревянный особняк с садом и белыми колоннами. Его хозяином был русский мореплаватель и государственный деятель Николай Резанов. После гибели путешественника дом переходил от одного хозяина к другому, пока его не купил князь Александр МурУзи, потомок византийского княжеского рода. После приобретения дома он задумал грандиозное строительство: по проекту архитектора Серебрякова, для состоятельных жильцов возводилось новое сооружение в мавританском стиле. За сим процессом следили горожане и вся пресса. В конце XIX века в Петербурге строились сотни доходных домов. Но именно это здание принесло архитектору громкую славу. В доходном доме обустроили 57 квартир, отделанных в восточном стиле, а также прачечную и водопровод. Парадные лестницы впечатляли огромными зеркалами, мраморными скульптурами, коврами, мебелью из экзотических пород деревьев. Особой роскошью выделялись апартаменты с удобствами, в число которых входила и княжеская квартира. В них, ко всему прочему, была ванная комната и водяное отопление. Из отделки в квартире выделялись лепнина, камины, расписные потолки, позолота. В апартаментах проживала петербургская знать, сенаторы, генералы. Квартиры без удобств и декоративных излишеств занимали верхние этажи. В них и в дворовых флигелях селились студенты, писатели, чиновники низших рангов. В конце XIX столетия в дворовом флигеле дома Мурузи жил писатель Лесков. В небольшой трехкомнатной квартире он написал своего знаменитого «Левшу». Семья Мурузи жила на 2 этаже в 26-комнатной квартире. В господскую парадную вела белая мраморная лестница. Сам зал был стилизован под дворик мавританского дворца: его свод поддерживали 24 тонкие ажурные колонны, а посередине бил фонтан. В восточном стиле оформили другие комнаты и общественную курильню. На первом этаже размещались французская парикмахерская и 6 магазинов, в которых продавались товары для респектабельных жильцов: вино, табак, чай, кондитерские изделия, свежие цветы. Анна Ахматова вспоминала, что в детстве ее возили из Царского Села в Петербург специально посмотреть на этот необычный доходный дом. Князь Мурузи владел домом очень недолго: строительство было разорительным, князь умер в 1880-м, а его вдова продала дом. Его новый хозяин, генерал-лейтенант Рейн, владел домом до начала Октябрьской революции. В XX веке доходный дом Мурузи стал одним из очагов культурной жизни города. Здесь почти 24 года проживала чета идеологов русского символизма – Дмитрия Мережковского и Зинаиды Гиппиус. В своем салоне они проводили литературные вечера, посетителями которых являлись Блок, Белый, Розанов, Брюсов и другие известные литераторы. Соседом Мережковских был поэт Владимир Пяст. В доме Мурузи его матери принадлежала частная библиотека, в стенах которой долгое время собирались участники объединения «Цех поэтов». Революционные события 1917 года изменили жизнь Петербурга, Литейной части и дома Мурузи. Жители покидали свою столицу, в квартире князя Мурузи стали заседать эсеры, после эсеров жили бандиты и беспризорники. В 1919 году здесь разместилась только что организованная студия издательства «Всемирная литература» – в поисках помещения сюда случайно забрели Корней Чуковский и Александр Тихонов и, поднимаясь по лестнице, увидели, как из-под одной незапертой двери низвергался водопад. Квартиру, оставленную организацией эсеров, захватили беспризорники. Застигнутые облавой, убегая, они включили в ванной и на кухне краны – по залитой водой квартире плавали тысячи эсеровских брошюр и листовок. Чуковский снял башмаки, закатал брюки и выключил воду. «А не сгодится ли эта квартира для студии?» – спросил Тихонов, оглядевшись. И уже через несколько дней полы были высушены, надписи стерты, а эсеровские агитки просохли – и оказалось, что ими можно отлично топить небольшой, но очень симпатичный камин. Здесь слушали лекции Слонимский, Лунц и Зощенко, а вели занятия Лозинский, Шкловский и Гумилев, обучая студийцев искусству художественного перевода. В квартире был маленький концертный зал c эстрадой и металлической мебелью. В первый же день занятий одна студийка восхищенно заметила, ощупывая стул: «Да он весь из серебра!». Гумилев ей тут же ответил тоном знатока: «Ошибаетесь, не из серебра, а из золота. И посеребрен. Для скромности. Под стать нам. Ведь мы тоже из золота. Только для скромности снаружи высеребрены...» Дом Мурузи постигла участь многих шикарных домов в Петербурге – он стали типичным домом с большими коммунальными квартирами. Осколки былой роскоши встречались порой в самых непредсказуемых местах – в туалетах свисающие остатки лепнины, покрытые зеленой краской, выпирающая арка над огромной чугунной плитой на чадящей кухне – грустные гримасы социалистического коммунального жития. А в 1955 году в этот дом, в «полторы комнаты», переехал 15-летний Иосиф Бродский с родителями. В той коммуналке поэт прожил вплоть до своего отъезда из СССР в 1972 году. Меж Пестеля и Маяковской стоит шестиэтажный дом. Когда-то юный Мережковский и Гиппиус прожили в нем два года этого столетья. Теперь на третьем этаже живет герой, и время вертит свой циферблат в его душе. Когда в Москве в петлицу воткнут и в площадей неловкий толк на полстолетия изогнут Лубянки каменный цветок, а Петербург средины века, адмиралтейскому кусту послав привет, с Дзержинской съехал почти к Литейному мосту, и по Гороховой троллейбус не привезет уже к судьбе. Литейный, бежевая крепость, подъезд четвертый КГБ. Иосиф Бродский. Из «Петербургского романа» #ДомМурузи #этоинтересно #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Петр Вяземский СТЕПЬ Бесконечная Россия Словно вечность на земле! Едешь, едешь, едешь, едешь, Дни и версты нипочем! Тонут время и пространство В необъятности твоей. Степь широко на просторе Поперек и вдоль лежит, Словно огненное море Зноем пышет и палит. Цепенеет воздух сжатый, Не пахнет на душный день С неба ветерок крылатый, Ни прохладной тучки тень. Небеса, как купол медный, Раскалились. Степь гола; Кое-где пред хатой бедной Сохнет бедная ветла. С кровли аист долгоногой Смотрит, верный домосед; Добрый друг семьи убогой, Он хранит ее от бед. Шагом, с важностью спокойной Тащут тяжести волы; Пыль метет метелью знойной, Вьюгой огненной золы. Как разбитые палатки На распутии племен — Вот курганы, вот загадки Неразгаданных времен. Пусто всё, однообразно, Словно замер жизни дух; Мысль и чувство дремлют праздно, Голодают взор и слух. Грустно! Но ты грусти этой Не порочь и не злословь: От нее в душе согретой Свято теплится любовь. Степи голые, немые, Всё же вам и песнь, и честь! Всё вы — матушка-Россия, Какова она ни есть! Июнь 1849 (Иван Айвазовский, «Тройка в степи» 1882) #ПётрВяземский #степь #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Николай Рубцов Во время грозы Внезапно небо прорвалось С холодным пламенем и громом! И ветер начал вкривь и вкось Качать сады за нашим домом. Завеса мутная дождя Заволокла лесные дали. Кромсая мрак и бороздя, На землю молнии слетали! И туча шла, гора горой! Кричал пастух, металось стадо, И только церковь под грозой Молчала набожно и свято. Молчал, задумавшись, и я, Привычным взглядом созерцая Зловещий праздник бытия, Смятенный вид родного края. И все раскалывалась высь, Плач раздавался колыбельный, И стрелы молний все неслись В простор тревожный, беспредельный. (художник Полина Лучанова, «Перед грозой») #НиколайРубцов #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Любовь Достоевского к чаю Фёдор Михайлович Достоевский очень любил крепкий чёрный чай, и пил его настолько часто, что для него всегда держали наготове горячий самовар. В юности, когда Достоевский обучался в училище, он мечтал о славе и богатстве, был самолюбив, но весьма беден. Денег, что присылал ему отец, не хватало на чай и сахар. Однако про эти потребности Фёдор Михайлович писал в письмах к отцу: «Это необходимо не из одного приличия, а из нужды!» Чай он считал продуктом первой необходимости. И когда много лет спустя он уже жил в Петербурге, была у него и большая семья, и доход, он тратился на чай, не скупясь. И вот тогда-то и расцвела его любовь к чаю! Вот из мемуаров А. Г. Достоевской, жены: «Чай любил чёрный в 2 р. 40 и всегда его покупал у Орловского, против Гостиного Двора. Любил тульские пряники. Любил пастилу белую, мед непременно покупал в посту, киевское варенье, шоколад (для детей), синий изюм, виноград, пастилу красную и белую палочками, мармелад и также желе из фруктов.» «Отец очень любил сладости; он всегда хранил в ящике книжного шкафа коробки с винными ягодами, финиками, орехами, изюмом и фруктовой пастилой. Достоевский охотно ел их днём, а иногда и ночью.» – это слова дочери, Л. Ф.Достоевской. Она же рассказала об утреннем чаепитии отца: «Отец любил сам разливать чай и всегда пил очень крепкий чай. Он выпивал два стакана и брал третий с собой в кабинет, где пил его во время работы небольшими глотками». И о вечернем: «Тогда обедали в шесть часов, а в девять пили чай. Отец посвящал эту часть вечера чтению и начинал работу только после чая, когда все спали.» Подруга семьи, Е.А.Штакеншнейдер, вспоминала: «Надо сказать, что на счет чая Достоевский был так капризен, что сама Анна Григорьевна не могла на него угодить и отступилась наконец от делания для него чая: дома он всегда наливал себе его сам.» Так как же заваривал чай Достоевский? В те годы в быту были самовары, фарфоровые заварочные чайники и стеклянные стаканы с подстаканниками. Вот пошаговая инструкция приготовления чая из воспоминаний жены Достоевского: «Заваривал чай, сначала споласкивал чайник горячею водой, клал 3 ложечки чаю (причем непременно требовал «свою» ложку, она так и называлась «папиной ложечкой») и наливал лишь ⅓ чайника и закрывал салфеточкой; затем минуты через три дополнял чайник и тоже накрывал. Наливал чай лишь тогда, когда самовар переставал кипеть. Наливая себе чай, непременно смотрел на цвет чая, и ему случалось очень часто то добавлять чаю, то сливать в полоскательную чашку чай и добавлять кипятком; часто случалось, что унесет стакан в свой кабинет и опять вернется, чтоб долить или разбавить чай. Уверял: «Нальешь чай, кажется хорош цветом, а принесешь в кабинет, цвет не тот». Клал два куска сахару.» Кроме того Достоевский был популяризатором чая и чайной культуры. Во всех его романах герои пьют чай и это не просто часть обстановки или дань времени. Чай – символ открытого доверительного общения и, как следствие, взаимопонимания. (художник Сергей Ульяновский) #ФёдорДостоевский #чай #чаепитие #ПоЧИТАТЕЛИкниг

Давид Самойлов Старый сад Забор крапивою зарос, Но, несмотря на весь разор, Необычайно свеж рассол Настоянных на зорях рос. Здесь был когда-то барский сад, Где молодой славянофил Следил, как закипает таз Варенья из лиловых слив. Он рассуждал:«Недаром связь Времён у нас ещё крепка». И отпирал старинный шкап, Где красовался Ламартин. Читал. Под деревенский гул Вдруг засыпал. Чадил ночник. И долго слышен был чекан Кузнечика в ночном лугу. 1968 #ДавидСамойлов #старыйсад #ПоЧИТАТЕЛИкниг