Посмотрите на этого эффектного красавца из нашей коллекции артефактов. Ему в этом году исполнилось 70 лет. Некогда легендарный советский радиоприемник "Звезда-54" из коллекции "Маленьких историй" и аппарат со второго снимка выглядят почти одинаково. Если приглядеться, отличие можно найти только в звездочке вместо ромба в верхней части одного из них, а также разницу в названии. Действительно, перед нами совершенно идентичные аппараты, но один из них в 1952 году производился во Франции под названием «Excelsior-52», а второй появился двумя годами позже в СССР. В послевоенные годы СССР не особо стеснялся "заимствовать" на Западе, причём не только в поверженной Германии, лучшие образцы техники. В конце войны в Союзе было даже создано Бюро новой техники, занимавшееся, в первую очередь, изучением образцом трофейных немецких самолетов, авиационных и ракетных двигателей, другого вооружения и оборудования для его производства. Что же касается радиоприёмников, то относительно них в СССР существовал настоящий культ. Радиоприёмники занимали столь же почётное место в любой квартире, какое в наши дни занимает телевизор, бывало так, что передачи радио слушали целым подъездом. В СССР отмечался День радио, именем радио называли улицы - в Москве, например, до сих пор существует такая. Что же касается радиоприёмника "Звезда-54", то он всегда был почти недосягаемой мечтой советского радиолюбителя. Красивый, с широким диапазоном частот и необычно стильный для СССР, он служил (да и сейчас служит) украшением любой квартиры. И мало кто знал, что своим появлением этот приёмник был обязан советской делегации МИД, которая ездила в командировку во Францию по вопросу независимости Австрии. Кто-то из членов делегации привез с собой новый французский радиоприёмник «Excelsior-52», который попал в Институт радиовещательного приёма и акустики (ИРПА). Там недолго думая наладили выпуск почти полного аналога (правда, заменив идеологически вредные западные частоты на советские). С тех пор "Звезда-54" является мечтой любого коллекционера. Что и говорить, качество его исполнения действительно было на высоте. Хотя бы потому, что этот ламповый аппарат исправно работает и по сей день.

В нашей коллекции артефактов находится вещица вековой давности, дизайн которой сегодня сочли бы не просто неполиткорректным, но и оскорбляющим чувства целой расы. Это жестяная коробка из-под зубного порошка с изображением белозубого темнокожего юноши в форменной шапочке гостиничного носильщика. Производили такие упаковки и их содержимое в 1920 годы на московской фабрике высшей парфюмерии “ТЭЖЭ”. С одной стороны, порошок констатировал факт того, что у темнокожих людей зубы белоснежные. Но с другой стороны, оформление упаковки лишний раз закрепляло шовинистский стереотип, в соответствии с которым люди негроидной расы могли расчитывать лишь на вакансию обслуживающего персонала. На протяжении многих десятилетий – вплоть до 1950-х годов, зубной порошок был едва ли не единственным средством гигиены полости рта в СССР. В состав порошка входил мел, сода и мятный порошок для приятного вкуса. Недостатком порошка являлось то, что при регулярном применении он выполнял функции абразива, со временем стирая зубную эмаль.   Вместе с тем, зубной порошок остаётся популярным и в наши дни, и по-прежнему выпускается фабрикой “Свобода” – бывшей ТЭЖЭ – от первых букв “Треста Жиркость”, созданного после революции на базе нескольких национализированных парфюмерных товариществ, в том числе и Товарищества Альфонса Ралле.

Представляем вам еще один дореволюционный артефакт из нашей коллекции - жестяную коробку из-под печенья «Товарищества паровой фабрики Эйнемъ» (в советское время – кондитерской фабрики «Красный Октябрь»). Она выполнена из оцинкованной жести и раскрашена видами Московского Кремля, самой фабрики с Кремлёвской набережной, изображением Царь-Колокола, памятника Минину и Пожарскому, храма Христа Спасителя. В романе Михаила Булгакова “Белая гвардия” один из героев – инженер Василий Иванович Лисович, по кличке Василиса – декабрьским вечером 1919 года спешно прячет по тайникам нажитые драгоценности, поскольку в город вот-вот войдут войска Петлюры: “В тайнике № 2 — двадцать «катеринок», десять «петров», двадцать пять серебряных ложек, золотые часы с цепью, три портсигара («Дорогому сослуживцу», хоть Василиса и не курил), пятьдесят золотых десяток, солонки, футляр с серебром на шесть персон и серебряное ситечко (большой тайник в дровяном сарае, два шага от двери прямо, шаг влево, шаг от меловой метки на бревне стены. Все в ящиках эйнемовского печенья, в клеенке, просмоленные швы, два аршина глубины)”. Как видим, состоятельный инженер хоть и не без тревоги, но думал о своём будущем, вольно или невольно связав его с жестяными коробками “Эйнемъ”. Едва ли это можно назвать случайным: вся реклама кондитерского товарищества была просто пронизана образом будущего. Основатель фабрики Фердинанд Теодор фон Эйнем строил своё предприятие на века – и близость к Кремлю (фабрика расположилась на “стрелке” водоотводного канала Москвы-реки, почти напротив Кремля и Храма Христа Спасителя) была в данном случае весьма символичной. Фабрикант сознательно увязывал своё детище с самыми известными местами Москвы, как бы подчеркивая их равнозначность в глазах истории. Это особенно хорошо заметно на представленном в коллекции “Маленьких историй” артефакте. Несмотря на более чем столетний возраст, коробка прекрасно сохранилась. Столь дорогая, качественная и долговечная упаковка (большинство кондитеров того времени использовали для упаковки картон) отражает маркетинговую стратегию фабрики “Энемъ”: её создатели рассчитывали на то, чтобы упаковка от их товара хранилась людьми на протяжении многих лет. Стратегия сработала: практичные и красочные жестяные коробки “Эйнемъ” до сих пор бережно хранят семейные реликвии во многих российских домах.

Перед вами уникальный артефакт - оригинальный набор первых пробников французских духов Chanel N 5. 1920-й год. Набор интересен тем, что именно в 1920-м году знаменитая Коко Шанель обратила внимание на созданный эмигрировавшим из России русским парфюмером Эрнестом Бо аромат. Это как раз Эрнест на последнем снимке. До самой его смерти в 1961 году уже никто не вспомнит о том, что свой путь к вершине мировой славы он начал в Москве, на парфюмерной фабрике “Товарищества Альфонса Ралле и Ко”, в наши дни известной под брендом парфюмерной фабрики “Свобода”.   В «Товариществе высшей парфюмерии А. Ралле и Ко» Эрнест Бо работал с 1898 года. Молодой сотрудник отличается усердием и с 1907 года становится главным парфюмером фабрики Альфонса Ралле. Грянула Первая Мировая война, и перспективный специалист уходит на фронт. В 1917 году в России происходит революция, и Эрнест Бо возвращается с войны не в родную Москву, а на землю предков – во Францию. Но уже в 1918 году в составе французских частей Антанты он возвращается в Россию – в составе британо-французского десанта в Мурманске. О деятельности Эрнеста Бо в эти два года войны на русском Севере ходят самые противоречивые слухи. Несостоявшуюся звезду российской парфюмерии обвиняли даже в том, будто бы он возглавлял расположенный под Мурманском концентрационный лагерь для пленных большевиков. Так это или нет, но несомненно одной: этот период жизни оставил неизгладимый след  в жизни теперь уже французского подданного Эрнеста Бо.  В 1920 году он возвращается во Францию и устраивается на работу в филиал некогда родной для себя компании “Ралле” в Грассе. В том же 1920 году Эрнест Бо создает знаменитую “Шанель  N5» и утверждает, что этот аромат ему навеяли дни сражений на русском Севере. С этого момента Эрнест Бо становится великим французским парфюмером, и почти никто никогда не вспоминает о том, что свой путь к вершине мировой славы он начал в Москве. 

Перед вами артефакт, которому около четырех столетий - карта Северной и Восточной России, составленная голландским путешественником и дипломатом Исааком Абрахамсоном Массой в 1630 году. Первое, что бросается в глаза на этом плане – это название «Руссия», которое в ту пору использовалось наряду с “Московия”. Нельзя не заметить и цветное изображение герба России с двуглавым орлом под царской короной. Внизу справа в фигурном картуше, по краям которого пристроились русские стрельцы и представители встречающейся в России фауны, указан масштаб карты. Составленный голландцем план охватывает громадное пространство – весь север европейской части России и Западной Сибири от Ладожского и Онежского озер, Кольского полуострова, Белого моря и Северной Двины на западе до Оби и устья Енисея на востоке, от Баренцева и Карского морей на севере до Твери и Казани на юге. Примечательно, что береговая линия острова Новая Земля на этой карте нарисована не полностью – восточная оконечность архипелага так и не нанесена.  Граница Руссии с Тартарией идет по реке Обь. На западном ее берегу находится та самая земля, которая в те времена называлась “Сибирью” или Сибирским царством. Именно его и осваивал Ермак в ходе своего похода в 1581-1585 годов, а вовсе не всю ту территорию, которая сейчас называется Сибирью. Интересно, что наиболее густонаселенным районом показаны берега Двины, вплоть до Архангельска — похоже, в ту пору климат там был помягче. Изредка на карте обозначаются места обитания животных — в основном оленей, медведей и зайцев. Впервые Исаак Масса (1586-1643) попал в Россию в возрасте 14 лет – в столицу Московии его отправили родители для обучения торговому делу. Он прожил в Москве восемь лет, отлично выучил русский язык, стал свидетелем голода 1602 года, событий Смутного времени, которые и вынудили его покинуть в 1609 году Москву, возвратиться через Архангельск в Голландию. Несколько лет спустя Масса вернулся в Россию уже будучи послом Генеральных штатов и, выполняя дипломатические поручения своего правительства, находился в постоянных разъездах между Москвой и Амстердамом. Последний его визит в Мо­скву состоялся в 1633—1634 годах. Всего же Масса является составителем пяти карт России и ее провинций. 

25 сентября 1763 года Екатерина II направила Московскому генерал-губернатору графу Петру Семеновичу Салтыкову письмо с просьбой посодействовать непростой судьбе Марии Петровны Шереметевой (урожденной Лакоста) - супруги гвардии капитана Федора Владимировича Шереметева. То был редкий случай, когда главы обеих фамилий - и со стороны жениха, и со стороны невесты, считали себя оскорбленными и не желали отступать. Начать с того, что Мария Петровна Лакоста приходилась внучкой гамбургскому маклеру Яну Де Акоста, при Петре I в 40-летнем возрасте переехавшему с семьей в Россию и ставшему знаменитым шутом Петром Дорофеевичем Лакоста. При дворе императрицы Анны Иоанновны шут Лакоста, возвращенный ею из многолетней ссылки, куда попал после смерти Петра I, пользовался огромным влиянием, получил титул графа и очень разбогател - однако знатным не считался, и дети его занимали небольшие должности. Умер Лакоста в том же 1740 году, что и Анна Иоанновна, в возрасте 75 лет. Его внук секунд-майор Петр Артемьевич Лакоста женился на Прасковье Затрапезновой - дочери крупного ярославского полотняного магната. Их дочь Мария Петровна Лакоста, судя по жалобе её отца Екатерине Великой, была обманом соблазнена гвардии капитаном графом Федором Шереметевым против воли его отца, коллежского советника Владимира Федоровича Шереметева, брата знаменитого фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева. Таким образом, оба отца были недовольны браком и, к беде молодоженов, не могли договориться о приданом. Шереметев-старший хотел за непослушание сына больше приданого, а Лакоста, в свою очередь, не хотел давать "соблазнителю" и вовсе ничего. Пришлось Екатерине Великой вручную заниматься этой проблемой и даже подключать к этому Юстиц-коллегию. Впрочем, брак Марии Петровны и Федора Владимировича был недолгим, в 1767 году Шереметев-младший умер, не оставив потомства. Мария Петровна вышла замуж вторично за дворянина Тютчева, основала богадельню во владении князя Долгорукова на ул.Солянке в Москве, и на рубеже XVIII - XIX вв владела усадьбой на Старой Басманной, 30/1. Была похоронена на кладбище Свято-Покровского женского монастыря на Таганке - того самого, куда сегодня стекаются тысячи паломников к мощам св. Матроны Московской.

Судя по записям в дневнике Льва Толстого, лень он считал одним из главных своих грехов и всю жизнь с нею боролся. Причем далеко не всегда успешно. И в молодости этот порок завладевал писателем много чаще: "Встал, лениво – лень. Не писал, лень. Гимнастика – удовлетворителен. – Обедал, обжорство. – Дома ничего не делал, лень". 1851 год, 15 марта. 22 года "Ничего не писал – лень одолела!". 1851 год, 17 апреля. 22 года "Теперь мне стало лень думать и убеждать себя в чем-нибудь. Проклятая лень! Какой бы я был славный человек, коли бы она мне не мешала". 1852 год, 20 марта. 23 года "Ровно ничего не делал целый день и лень страшная". 1852 год, 16 июля. 23 года "Помоги мне, Господи: переломить свою лень – привыкнуть к труду и полюбить его". 1852 год, 17 октября. 24 года "Важнее всего для меня в жизни исправление от 3-х главных пороков: Бесхарактерности, Раздражительности и Лени". 1853 год, 19 августа. 25 лет "Лень и сознание лени страшно мучают меня". 1853 год, 10 сентября. 25 лет "Ничего не могу делать. Лень. Лень. Лень". 1855 год, 18 июля. 26 лет "Добра не сделал, зла тоже. Лень". 1855 год, 18 августа. 26 лет "Опять лень, тоска и грусть. Все кажется вздор. Идеал недостижим, уж я погубил себя. Работа, маленькая репутация, деньги. К чему? Матерьяльное наслаждение тоже к чему? Скоро ночь вечная. Мне все кажется, что я скоро умру". 1857 год, 16 августа. 28 лет "Гордость, лень и скептицизм продолжают владеть мною". 1859 год, 12 октября. 31 год "Лень обхватывает меня". 1861 год, 7 мая. 32 года "Я с болезни не могу справиться. Слабость, лень и грусть". 1881 год, 3 июля. 52 года "Всё та же апатия, лень. Ничего не работаю. Велосипед". 1895 год, 4 мая. 66 лет "Хороша одна из буддийских последовательностей грехов: 1) сладострастие, 2) злоба, 3) лень, 4) гордость, самоправедность 5) неуверенность. Противоположные добродетели: 1) воздержание, 2) кротость, 3) трудолюбие, 4) смирение, 5) вера. Хорошо проверять себя по этому делению. Хромаю больше всего первым и третьим". 1900 год, 20 декабря. 72 года Проиллюстрируем этот пост портретом кисти Ильи Репина "Лев Толстой на отдыхе"

Представляем вам новый артефакт из нашей коллекции - это фарфоровая декоративная тарелка с довольно романтическим названием «Свидание Александра I с Наполеоном в Тильзите». Изготовлено блюдо было мастерами завода Матвея Кузнецова в Дулево в 1912 году – специально к 100-летию победы России над французской армией в 1812 году. На нашей декоративной тарелке, которая, безусловно, не относилась к числу кухонной утвари, а производилась для украшения интерьера, изображен фрагмент известной картины художника Алексея Кившенко “Наполеон и император Александр I на свидании в Тильзите”, написанной в 1893 году.  Историческая встреча лидеров двух воюющих держав состоялась в июле 1807 года, после взятия французами Кёнигсберга. Прямо посреди реки Неман, разделявшей две армии, был сооружен огромный устойчивый плот (чтобы российскому императору не нужно было переправляться на завоеванный французами берег) с двумя павильонами. Ровно в 11 часов от противоположных берегов отчалили две лодки, пристали к плоту. Наполеон вышел первым и отправился встречать Александра. Француз тепло обнял российского государя, и они ушли в павильон, где два часа вели беседу тет-а-тет. В результате этой и последующих встреч между Россией и Францией был заключен договор, получивший название Тильзитский мир (Тильзит – ныне город Советск в Калининградской области), по которому Россия признавала все завоевания Франции в Европе. 

Перед вами вовсе не партийная советская эмблема, а жестяная коробка от леденцов монпансье, выпущенная специально к XXII съезду КПСС, который проходил в 1961 году. Скорее всего, конфеты эти были выпущены по спецзаказу и предназначались для делегатов съезда в самом деле, представить такую коробку в свободной продаже невозможно. Этот артефакт из коллекции «Маленьких историй» оказался свидетелем довольно интересных событий, проходивших в кулуарах упомянутого партийного съезда. Съезд запомнился потомкам по двум причинам. Именно на нем Хрущев опрометчиво заявил, что к 1980 году в СССР будет построен коммунизм. На заседании он, конечно, сорвал овации, но позже его знаменитая фраза «Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» будет изъята из текста программы КПСС. Никита Сергеевич скончался в 1971 году, так что спрашивать о построенном коммунизме в 1980 году обманутому советскому народу было не с кого. Кроме того, XXII съезд компартии продолжил методичную борьбу с «культом личности» Сталина, начатую предыдущим съездом в 1956 году. Именно с конца 1961 года в СССР стали переименовывать города, улицы и прочие объекты, названные в честь «отца всех народов». Тогда же снесли почти все памятники генсеку. На самом же съезде 30 октября, после заключительного выступления Хрущёва, слово попросил первый секретарь Ленинградского обкома Иван Спиридонов. Он предложил вынести тело Сталина из Мавзолея. Делегатка съезда, член партии с 1902 (!) года Дора Лазуркина поддержала эту инициативу такой вот странной речью: «Я всегда в сердце ношу Ильича и всегда, товарищи, в самые трудные минуты, только потому и выжила, что у меня в сердце был Ильич и я с ним советовалась, как быть. Вчера я советовалась с Ильичем, будто бы он передо мной как живой стоял и сказал: мне неприятно быть рядом со Сталиным, который столько бед принес партии». И этот спиритический бред в пропитанном атеизмом Советском Союзе звучал с депутатской трибуны!  Выступление соратницы Ленина и подруги Крупской стало апогеем недолгого обсуждения ключевого вопроса повестки. Уже опальный в то время Вячеслав Молотов по этому поводу резко возмущался: “Просто ведьма какая-то. Во сне видит, как Ленин ругает Сталина!” Но реакцией делегатов, как бесстрастно зафиксировала стенограмма, были “бурные, продолжительные аплодисменты”. Единственным возразившим был секретарь ЦК КПСС Нуриддин Мухитдинов, который аргументировал свои сомнения так: “У нас, на Востоке, у мусульман это большой грех – тревожить тело усопшего”. Религиозные доводы эффекта не возымели, на трибуну поднялся член Политбюро ЦК КПСС Никита Подгорный и зачитал проект постановления съезда: “Признать нецелесообразным дальнейшее сохранение в Мавзолее саркофага с гробом И.В. Сталина, так как серьезные нарушения Сталиным ленинских заветов, злоупотребления властью, массовые репрессии против честных советских людей и другие действия в период культа личности делают невозможным оставление гроба с его телом в Мавзолее В.И. Ленина”. Предложение было принято единогласно.  Тянуть с выносом не стали. Уже в ночь на 1 ноября 1961 года в обстановке абсолютной секретности, под предлогом репетиции парада к 7 ноября, оцепили Красную площадь. Вход в Мавзолей, а также вырытая могила были закрыты фанерными щитами. На месте находились только похоронная команда и комиссия по перезахоронению. Тело вождя было помещено в гроб, восемь офицеров вынесли гроб из Мавзолея, поднесли к могиле и поместили на деревянные подставки. По русскому обычаю кто-то из присутствовавших бросил по горсти земли, и солдаты закопали могилу. С тех пор Ильич остается в Мавзолее в гордом одиночестве. 

Перед нами слегка пожелтевший бланк открытого письма, который более 120 лет назад держал в руках великий русский композитор Николай Андреевич Римский-Корсаков. Не только держал, но еще и лично заполнил его своим не самым разборчивым размашистым почерком. Письмо отправлено зимой 1900 года на имя Сергея Белановского – управляющего фешенебельной московской гостиницы “Лоскутная”. Обратите внимание: к своему московскому адресату уже знаменитый в ту пору 56-летний музыкант обращается более чем учтиво. Так, в адресной строке Римский-Корсаков называет Белановского “Его Высокородие”. И это не случайно: Сергей Петрович хоть и служил в гостинице “Лоскутная”, но рядовым лакеем не был. Бывший офицер Императорской армии после отставки был принят на солидную должность управляющего. Обращение же “высокородие”, согласно принятому в дореволюционной России титулованию, соответствовало статусу гражданского чиновника V класса (статским советникам). Вообще до 1917 года этикет предписывал представителям привилегированных классов в Российской империи учтиво общаться не только с равными себе, но и с простыми людьми. Так, к извозчику, лакею, половому или незнакомому незнатному мещанину обращались «милейший» или «любезнейший». Использовались формы и попроще: обращение к простолюдину “голубчик” или “братец” со стороны высокородного господина было нормой. К людям не самого высокого, но почтенного происхождения полуофициально в вежливой форме обращались «милостивый государь» или более упрощенно – «сударь». Так что формулировка “милостивый государь” в начале нашего письма свидетельствует и о воспитанности композитора, и о об исключительном уважении с его стороны, и о том, что он обращается к адресату с просьбой – просит оказать ему милость.  Сама просьба сформулирована на оборотной стороне открытого письма. “Милостивый государь Сергей Петрович, приеду 19-го (вторник) утром со скорым поездом из Петербурга. Очень прошу оставить для меня недорогой номер с одной постелью. С истинным уважением, Николай Римский-Корсаков”. Просьба оставить одноместный номер, пусть даже в самый сезон, под Новый год – совершенно необременительная для управляющего гостиницы. Тем более, что Сергей Белановский был не только большим поклонником творчества Римского-Корсакова, но и его очень хорошим приятелем. Надо сказать, что с Белановским в теплых отношениях были не только Римские-Корсаковы, но и многие другие знаменитые постояльцы этой гостиницы, расположенной в самом центре Москвы – на Тверской улице. Такой уж это был человек. Именно при нем “Лоскутная” обрела какую-то особую доверительную атмосферу, стала считаться «семейной гостиницей», где к гостям относились не просто уважительно, а как родным людям. Известно, например, что мать другого знаменитого русского композитора – Александра Глазунова (к слову, ученика Римского-Корсакова) – нередко отправляла на имя Сергея Белановского из Петербурга телеграмму с такой просьбой: «Саша выехал. Присмотрите Глазунова». Все потому что Александр Константинович имел одну пагубную страсть – любил крепко выпить, после чего мог набедокурить. Так вот Сергей Белановский в такие минуты оберегал своего гостя от возможных неприятностей, а иной раз и отказывал именитому постояльцу в лишней рюмке.  Лоскутная”… В русской литературе рубежа XIX-XX веков название этой московской гостиницы упоминается, пожалуй, чаще, чем какой-либо другой. Все потому что в ней останавливались, а частенько и подолгу жили представители творческой российской богемы. И каждый из них чувствовал себя в ее номерах исключительно уютно. Они приезжали в «Лоскутную» как к себе домой. “У каждого был свой любимый коридор, который обслуживала определенная горничная, знавшая привычки постоянных приезжающих. Многие, приехав, оставляли свой чемодан в номере, сами уезжали по делам и в город, а горничная уже знала, как разложить белье, как развесить платье, что положить на стол. Если все номера в том коридоре были заняты, приезжему давали номер в другом коридоре, и уже сама контора следила и сейчас же по освобождении номера в излюбленном коридоре переводила туда гостя», – писал Владимир Гиляровский. Очень часто в “Лоскутной” подолгу останавливался Федор Достоевский. Хозяевам гостиницы это очень льстило. Когда знаменитого писателя не стало, руководство отеля повесило в номере 33, в котором обычно проживал Федор Михайлович, его большой портрет. Построенную на Тверской в начале 1870 годов по проекту архитектора Александра Каминского “Лоскутную” открыли купцы Мамонтовы. Поскольку все 145 номеров в ней были обставлены шикарно, то и назвать свою гостиницу владельцы хотели как-нибудь помпезно – чтобы не хуже, чем “Националь” звучало. Но в дело вмешался историк Николай Костомаров, посоветовавший Мамонтовым учесть в названии нового отеля корни и топономику этого московского района, где издавна торговали своим товаром суконцики. Выбирая между Обжорным и Лоскутным близлежащими переулками, хозяева остановились на более благозвучном втором наименовании. И не прогадали: к названию “Лоскутная” москвичи не привыкали ни минуты. Каково же было их удивление, когда на фасаде гостиницы в 1918 году появилась вывеска с новым названием, созвучным революционным событиям – “Красный флот”. Ничего удивительного – отель национализировали и передали Комиссариату по морским делам. В главном вестибюле то ли для антуража, то ли еще по какой причине поставили пулемет «максим», в номера с дорогущей мебелью из светлого ясеня заселились революционные матросы. К слову, некогда знаменитый матрос Железняков, произнесший историческую фразу «Караул устал!», тоже гостевал в бывшей “Лоскутной”. В 1920 годах гостиницу превратили в общежитие для партийной верхушки – членов ЦК РКП (б), а в начале 1930-х здесь обосновалось управление только-только сформированного Метростроя. Уже одно это слово позволяет сделать пессимистичный прогноз о судьбе здания гостиницы: да, ее, как и весь квартал между Охотным рядом и Историческим музеем, снесли в пользу строительства метро. “Лоскутная” исчезла с лица Москвы в 1938 году.